не можете сказать, что я говорю неправду.
— Это все характер, сеу Лусиндо.
— Да, а говорят — полковник Лула де Оланда очень сердит на мастера. Может быть, это чьи-нибудь козни. Негр Флорипес говорил моей сестре, что полковник потребует от мастера вернуть дом. Жалко его. Я знал его отца. Он был совсем молодым парнем, когда перебрался из Гойаны в Рибейру. Его все уважали, хоть он и убил кого-то. Он был другим. Неужели, дона Адриана, для мастера Жозе Амаро нет ни одного хорошего человека?
— Да есть, конечно, есть, сеу Лусиндо. Кум только болтает. Это я вам верно говорю. Люди зря его боятся.
— Возможно, и так.
Старая Адриана распростилась, передала поклон его сестрам и пошла дальше. Старик задержал ее.
— Дона Адриана, у меня есть петушки. Хорошо бы их оскопить. Когда бы вы смогли?
— Как только наступит новолуние, сеу Лусиндо.
Из Пилара гнали скот, купленный на ярмарке в Итабайане. Шедший впереди пастух наигрывал на бамбуковой дудке грустную мелодию, от которой тоска бередила душу. За ним брели быки — их гнали на бойню в Параибу. Стадо поднимало пыль на дороге, крики погонщиков заглушали топот животных. Адриана дала стаду пройти и продолжала свой путь. Дудка негра напомнила ей далекое прошлое и юность, проведенную в сертане. Когда старый Лусиндо сказал о сертанежо, которые расползаются по свету, как муравьи, у нее было такое чувство, будто он говорил о близких ей людях. О тех людях, что, умирая с голоду, прибыли в Санта-Фе, спасаясь от страшной засухи, разорившей и ее семью. Грустный напев напомнил ей сертан, куда она уже никогда не вернется. Тоска завладела душой Адрианы. По обе стороны пыльной дороги благоухали кажазейры, в рощах на все голоса распевали птицы. Дона Адриана несла пестрого петушка своему куму. Дом мастера был уже недалеко. Вот и питомбейра, которая, казалось, вырастала по мере приближения Адрианы к дому шорника. Однако мастера не было под навесом, как обычно. Ей вдруг стало страшно, уж не пройти ли мимо, — тут она увидела куму. Подошла поближе. Какое-то странное выражение было на лице Синьи: глубокая грусть, большое горе.
— Добрый вечер, кума.
— Добрый вечер, кума Адриана. Я весь день думала о вас.
Глаза ее наполнились слезами. А Адриана с участием сказала:
— Всему воля божья, кума. Всему воля божья. Мы должны стойко встречать удары судьбы.
Они вошли в дом. Адриана подошла к больному.
— Добрый вечер, кум.
Мастер Жозе Амаро открыл глаза, взглянул на Адриану и слабым голосом попросил ее подойти. Руки у него онемели и затекли, глаза еще больше пожелтели.
— Ничего, кум. Все обойдется. Через пару деньков вы снова будете колошматить свою кожу.
Мастер Жозе Амаро улыбнулся и устало закрыл глаза, не в силах ничего сказать.
Женщины вышли в другую комнату. Синья рассказывала гостье:
— Уже две ночи не сплю, кума. Девочке опять хуже, а у Зеки такая болезнь, что я и не знаю, что думать. Каждую ночь он уходит из дома и бродит как помешанный, в этакий вот холод. А три дня назад ко мне прибежал сеу Лусиндо и сказал, что нашел Зеку мертвым под кабрейрой на берегу реки. Прибежала, смотрю: ну, труп, — и все! А народу собралось! И бог знает что болтают, говорят, что Зека оборотень. Прямо беда! И о девочке болтают…
— Мало ли что! Глупые люди!
И слезы потекли из глаз старой Синьи. Она хотела сдержаться, но не могла. Приглушенное рыдание раздалось в тишине дома. Кума молчала. Она давала ей выплакаться.
— Кума Адриана, мать всегда страдает за свое дитя. Но те ли это страдания? Вы только взгляните, кума, на бедную Марту. Ведь она убивается от тоски и отчаяния. Видно, это кара божья. Да еще история с Зекой. Вы слышали, кума, что говорят люди? Я даже стыжусь выйти из дому. На днях у реки одна девчонка из Риашана, не зная, что я его жена, такое мне наговорила…
— Обойдется, кума, придет день, выздоровеет Марта, и у кума не будет никаких хворостей.
В дверь просунул голову Жозе Пассариньо.
— Вам что-нибудь нужно, сеу Жозе?
— Нет, ничего, дона Синья. Я только хотел узнать, как здоровье мастера.
— Слава богу, лучше.
— Дона Синья, я снес Алипио и муку и мясо. Он уже знает о болезни Жозе Амаро. Завтра хочет зайти к вам. Как там мастер, еще не говорит?
— Входите, сеу Жозе, загляните к нему.
Когда Пассариньо прошел в комнату Жозе Амаро, дона Синья продолжала:
— И поговорить не с кем. У меня здесь нет ни одного близкого человека, ни у кого не найдешь утешения.
В комнате потихоньку стонала Марта.
— Вот, слышите? И так весь день. Я уже подумывала отвести ее к Донате, — может, та прочтет над ней молитву. Хотя я не очень-то в это верю. Да и стоит ли обращаться к этим людям?
— Верно, кума. Я тоже одна. Каждый из нас несет свой крест. Мой крест — Виторино. Он как Вечный жид — без конца шляется по свету, то с одним поговорит, то с другим.
Они замолчали. До них доносились обрывки разговора, который вели вполголоса мастер и Жозе Пассариньо.
— Кума, я хочу сказать вам одну вещь.
Дона Синья говорила дрожащим голосом, лицо ее было испуганным.
— Кума, я боюсь Зеку.
И она, замолчав, уставилась в пол, точно устыдившись своих слов. Затем повторила, как бы оправдываясь:
— Я боюсь его.
Дона Адриана подошла к подруге, желая утешить ее, подбодрить, дать выговориться.
— Чего же вы боитесь, кума?
— Не знаю, как вам сказать. Но я чувствую, что Зека не такой, как другие.
— Не говорите так, кума Синья, не говорите так.
— Я говорю потому, что мне надо освободиться от этого страха. Я сама хочу от этого отделаться, раз и навсегда. Вы знаете, как мне тяжко. Из-за девочки, из-за мужа.
И она снова заплакала. Дона Адриана не знала, как ее утешить. Да и что она могла сказать своей подруге, крестной ее сына Луиса, которую она уважала больше всех, этой доброй женщине с мягким характером и отзывчивым сердцем.
— Кума, это у вас просто от нервов, все это вы вбили себе в голову.
Но слова ее не убеждали. Это были просто слова утешения.
— Зека где-то бродит по ночам. Видели бы вы, каким он возвращается с этих прогулок. Точно сам дьявол вселяется в него. Он ворочается в гамаке, сам с собой разговаривает, покрикивает во сне. Раньше он был другим, кума. А днем орет на нас как помешанный. Поносит
