остановки. И как только мы прибыли в пункт высадки, всё было проделано с неимоверной четкостью. Десять минут стоянки отвлекли всех, и я, надвинув на глаза свою кепку и прикрыв дверь купе, тихо растворился в вокзальной толпе.
(6) Намеченный путь
Всё окружающее меня вызвало весьма однозначную обеспокоенность. Обстановка вокруг была как будто подернута серой дымкой, создавалось такое впечатление, что грязь и пыль въелась абсолютно во всё, включая людей. Полное отсутствие какой-либо яркой одежды и одинаково угрюмые лица делали вокзал похожим на муравейник безликих существ. То тут, то там слонялись пыльные бродячие животные, печально принюхивающиеся к мусорным бакам. Даже голуби, птицы, умеющие приспособиться к любым условиям, были грязные и замызганные.
Чувство здорового сомнения испуганно съежилось и притихло внутри меня. Самое время было начинать адаптироваться, а я почему-то смотрел на окружающее выпученными глазами, впав в ступор. Так длилось минут десять, мой поезд двинулся дальше и оголил пути для прибытия следующего. И вдруг я увидел крысу, бредущую возле рельса. Среди белого дня она спокойно прогуливалась, не обращая никакого внимания на шум вокзала, и пыталась что-то вынюхать. Перейдя под рельсом пару раз туда-сюда, аккуратно ступая по грязным гранитным камешкам и не найдя ничего привлекшего её нюх, она спокойно с достоинством удалилась в какую-то трещину под перрон. Это действие меня просто поразило. Вернее, меня поразил не факт наглого игнорирования крысой вокзальной жизни, а то, что во всей той грязи она была как модель из глянцевого журнала. Блестящая почти черная шерстка, ровненький мокрый носик, чистые ушки, даже лапки, которыми она так аккуратно ступала по камням, насыпанным между шпал, были ровненькими. Присмотрись я внимательно к ногтям, наверняка обнаружил бы на них маникюр.
По правде говоря, я знал, что крысы – очень умные и умеющие легко приспосабливаться к обстановке животные. Мне даже были известны факты, что они хихикают и боятся щекотки, а еще – умеют быть очень организованными. Я как-то читал про один опыт, в котором крысам ставили наполненную подсолнечным маслом бутылку с очень узким горлышком и крепко закрепленным дном. И они, макая туда хвост, умудрялись масло из той бутылки полностью выбирать. При всем при этом поражала не способность додуматься, как достать вкусное масло, а скорость и эффективность процесса извлечения. Одна крыса залезала на бутылку, мочила хвост в масло и свешивала его вниз. Все остальные организованно выстраивались в очередь, а получая по желанной капле, уходили в её конец. Через некоторое время на бутылку взбиралась следующая, продолжая процесс общего кормления. Действия повторялись по кругу, пока масло не заканчивалось, а все пирующие не становились одинаково сыты. Людям такая организованность, основанная на взаимовыгодном эгоизме, даже и не снилась. Ну, возможно, за исключением евреев. А вот у крыс это потрясающе полезное качество было в крови, хоть и не ограничивало в индивидуальной самостоятельности.
Говоря по-простому, столь успешный вид умного животного меня взбодрил и немного пристыдил, что и дало мне стимул двигаться дальше. Выйдя из центрального выхода вокзала и осмотревшись, кроме неимоверного количества попрошаек, я увидел в сторонке двоих из тех чудо-людей, спокойно стоящих с выставленной на виду пачкой денег. Всё было в точности, как описывал мне Карл. К ним кто-то подходил время от времени. Одни только что-то спрашивали, другие суетливо обменивали. Но у хозяев пачек денег ни суеты, ни опасений не было и в помине. К ним стоило вернуться позже, а первым делом мне нужно было определить сверток со своим паспортом. И я пошел наматывать круги вокруг вокзала, выискивая безлюдное место.
Город был таким же грязным и серым, как и сам вокзал. Кривые потрескавшиеся дороги то и дело переходили в ямы и ухабины, тротуары оказались ничуть не лучше. Людей в городе практически не было видно – был разгар рабочего дня. Но те, кто попадался в поле зрения, не отличались от вокзальных. Создавалось такое впечатление, что серость обстановки каким-то образом передавалась и людям, делая их суровыми и угрюмыми.
Несмотря на ясный солнечный день, осень в той местности была ощутимо прохладней моей домашней. Мне даже пришлось прибавить шагу, чтобы не продрогнуть. Виляя змейкой, словно маятник с постоянно удлиняющейся ниткой, я прочесывал окрестности в поисках подходящего места хранения, пока где-то через полтора часа не набрел на автомобильный мост через железнодорожные пути к вокзалу. Мост был весь ободранный и с трещинами, местами исписанный граффити, но всем своим видом показывающий, что он останется стоять, даже если весь остальной город рухнет. И четыре полосы раздолбанной автострады, переброшенные через пять железнодорожных путей, были тому молчаливыми свидетелями.
Я спустился почти под него и присел. Все равно нужно было перекусить, а заодно – осмотреться. Медленно доедая остатки продуктов, я внимательно изучал обстановку. Ни жилых домов, ни людей рядом не было, по мосту изредка проезжали машины, и ещё реже его пересекали угрюмые прохожие, мирно переваривающие свои житейские трудности. Со стороны железной дороги вероятность быть замеченным была ещё ниже, бездомных или беспризорных под мостом тоже не оказалось. Из полумрака лишь слегка потягивало местом, куда ходят справлять нужду. Найдя глубокую щель в конструкции, поддерживающей автостраду, долго подсвечивая спичками и ругая себя, что не купил фонарик, я нашел подходящую выемку, куда можно было всунуть мой пакет. В целях конспирации упакованный в десять одежек пропуск домой был облит остатками сока и вывалян в мусоре и грязи. Этим же всем он был присыпан, после того как спрятан. Повторно подсветив спичками свой тайник, я удивился. Даже зная, что пакет там, я его не видел. Для надежности я закинул в щель куски битого стекла, валявшиеся тут повсюду, и, весьма довольный собой, направился в сторону вокзала. Возвращался я уже по прямой. Быстрая ходьба сразу выгнала из меня прохладу мостовой сырости и приятно согрела. Путь обратно занял не более десяти минут.
* * *
Начались сложности коммуникации. Все надписи были абсолютно мне не понятны, устная речь – тоже. Попытки найти людей, знающих доступные мне языки, успехом также не увенчались. Карл был очень прав: ни вокзальные кассиры, ни продавцы газет, никто не понимал ни единого слова. Это создало вокруг меня информационный вакуум, сделало практически беспомощным. Я как никогда ранее оценил важность человеческой речи. Только в тот момент мне стало ясно, насколько важен для понимания другого человека язык. Без него развитие личности невозможно в принципе, без него даже невозможно понимание чувств близких тебе людей. Неспроста общины людей, говорящих на одном языке, объединяются в нации. Именно он их и объединяет, группируя по сходным принципам мышления.
Было ясно:
