— Был такой, точно. Неплохой парень, только… Только не из наших он.
— В каком смысле?
— Ну, это, новое поколение. Хочет много и все сразу, и при этом, чтоб поменьше работать. А так не бывает. Правда, если только честно работать, то тоже мало что получится… А золотой середины нет. Вот взять, к примеру, меня. Я простой мужик, свою копейку своими руками зашибаю, а еще два года назад, на заводе… Ох, лучше не вспоминать! Вот ты многих людей на своей работе видишь, с разными уровнями общаешься. Так скажи мне: будет лучше?
— Не знаю, — честно признался я. — Будет ли лучше, не знаю, но что по-другому будет, это точно. В каждом поколении есть что-то плохое и что-то хорошее, просто в памяти мы держим только хорошее и сравниваем с плохим в настоящем.
— Но раньше я мог прожить на зарплату, а коль повезет, так еще и на телевизор отложить. Не боялся вечером во двор выйти. У меня дочка растет. На себя я уже рукой махнул, виллы и яхты мне не светят, спиваюсь потихоньку, а вот за нее страшно. Вырастет она и плюнет мне в глаза за ту жизнь, что я ей дал.
— Это от тебя зависит. Воспитай ее, выучи, дай знание и силы для борьбы в этом мире.
— В мире жить нужно, а не бороться с ним.
— Так ведь от нас зависит, каким мир будет. Не от безликой толпы, а от каждого в отдельности. Вот мы с тобой, как ни крути, а работаем, что-то делаем, хоть, как ты выразился, виллы и яхты нам не светят, но и с голоду не помрем. Честные и умелые руки всегда нужны будут.
— Не знаю, — покачал он головой, — боюсь я. Мало что от меня сейчас зависит. И хочу работать, а где? Кто для меня отвел ячейку, в которой я должен жить? Почему моя дочь никогда не сможет получить образование, которое могут дать своим детям чиновники от партий и ворье всех мастей? Почему у нас всегда так много вопросов и так мало ответов?
— Не знаю, Коля, не знаю. Я не философ. Я верю, в человека и не верю в общество. Столько в мире разных путей… Наверное, необходимо дать возможность людям делать то, что они умеют, к чему у них душа лежит. Законы вылить в бронзе, а не переписывать каждую неделю… Но главное дать веру. Хотя бы в себя, в свои силы, в то, что от тебя хоть что-то в этом мире зависит…
Москалев подумал и согласился:
— Принимается… Так что тебя в этом Саше интересует?
— Все. Все, что он рассказывал о себе. Любая информация, которая поможет его найти. Если он называл телефон, то телефон, если говорил о любимом ресторане или спортивной секции, то и это сгодится. Нужен мне этот парень.
— Натворил чего?
— Соседку вашу, Ефросинью Петровну, без обещанной квартиры оставил.
— Не-е, не может этого быть, — недоверчиво протянул Москалев. — Я сам на ее новую квартиру смотреть ездил. Сама-то она старенькая, не разбирается, вот меня и попросила. Вполне приличная однокомнатная квартирка. Не «фонтан», конечно, но все же… Второй этаж, дому еще и десяти лет нет. Что-то ты путаешь.
— Это обычная уловка. Человека везут смотреть якобы его квартиру. Тому нравится, соглашается на переезд, подписывает документы на выписку, его выписывают, а в другое место не прописывают. Или загоняют в комнатенку у черта на куличках. Обыкновенное «кидалово». Вытаращив глаза, Москалев долго смотрел на меня, а потом схватился за голову:
— Ах, баран! Это же из-за меня! Я осматривал квартиру, все в трещинах да в линолеуме недостатки искал, а надо было… Ай да кретин! Она же меня просила, надеялась на меня!..
Вскочив с места, он бросился в комнату, откуда, тотчас раздались грохот, шуршание и скрежет передвигаемой мебели. Через пять минут он, полностью одетый, выбежал обратно.
— Поехали!
— Куда?
— Искать его. Я ему, паршивцу, руки выломаю, землю жрать заставлю!
— Коля, успокойся.
— Нет, нет, командир, я сплоховал, мне и исправлять. У старухи, кроме нас, никого и не было. Мы ей помогали, чем могли, когда в магазин сходим, когда в ее комнатухе приберём… Даже когда расставались, и то жалко было, кто же за ней смотреть будет. Я собирался на днях к ней наведаться, спросить, может, помочь чем? С этим ремонтом все руки не доходили, а оно вон как… Телефона-то у нас нет.
Я потянул развоевавшегося Москалева за рукав, усаживая обратно на стул:
— Остынь. Каждый делает свое дело. Найти его я и сам смогу. Ты мне в этом только помоги. Подскажи, как его найти.
— Как? Сейчас, сейчас… как? — он закопошился пальцами в реденькой шевелюре, сжимая голову, словно пытаясь выдавить воспоминания. — О себе он почти ничего не говорил, на жизнь жаловался, что шеф совсем зажал…
— А кто у него шеф?
— Я не понял, то ли бизнесмен, то ли рэкетмен, в общем, шишка какая-то. С этой квартирой он для него старался, показать себя хотел…
— Вот это очень хорошо. Значит, квартиру он расселял для своего босса?
— Да. Не один, конечно. Были там еще какие-то пети-васи, но я их не видел, они с бумагами по нотариальным конторам, да по паспортным столам бегали, варианты подыскивали. Вот! Вспомнил! Он своего шефа как-то по овечьи называл… «Хвост» или «Копыто»… Да, «Копыто». Так и говорил: «Знал бы ты, какому человеку ваша хата отойдет! Сам „Копыто“ этот дом присмотрел, а такому человеку угодить не фунт изюма. Это, говорит, такой человек…»
— Но телефончик свой все равно не оставил?
— Говорю же тебе, не оставил. На хмель слаб мужик вечером язык распустил: обращайся, говорит, если что, поможем, а наутро глаза прячет, знать не хочет. Я и не напрашивался, я таких людей повидал: со стаканом «во лбу» — друг, а как протрезвеет, так и руки не подаст… Говоришь, помог я тебе?
— Помог.
— Тезка, если я нужен буду, днем ли, ночью ли… «Копыто» там или «Хвост», но есть правда и есть неправда. В общем, если только чем смогу помочь…
— Договорились, — успокоил я его.
Москалев долго тряс мне на прощанье руку, пачкая мелом, и уже на пороге, вспомнив, добавил:
— У него есть машина. «Ауди», серебристого цвета. Весь номер не помню, а вот цифры 1482 я запомнил потому, что дом у нас был номер 14, а эта квартира под номером 82 оказалась…
* * *
От станции метро «Петроградская» до приобретенной Копыловым квартиры я добрался пешком всего за пять минут. Красивый, уютный дворик был огорожен от проспекта замысловатой чугунной решеткой. Трехметровые двери в подъезд были уже отреставрированы и казались настоящим произведением искусства XIX века. В подъезде работала бригада реставраторов, восстанавливающих поврежденные временем и несознательными жильцами скульптуры в нишах стен. Окна сияли мозаичным стеклом, а потолки слепили глаз своей белизной и удивляли замысловатой лепкой. Я остановился снаружи, сквозь дверное стекло разглядывая суету рабочих. Шустрая старушка с мусорным ведром в руках, опасливо прижимаясь к деревянным перилам, прошмыгнула мимо работяг во двор и, приметив меня, кивнула назад:
— Видал? Хозяин появился. Вот как… То ли старый вернулся, то ли новый завелся, и шуршат, и шуршат весь день. Говорят, весь дом покупает. А кто говорит, и два…
Залпом, выдав эту информацию, она засеменила в соседний двор, но навстречу ей попалась другая востроносая бабка с кошелкой в руках и, остановившись, они одновременно начали говорить, охая и всплескивая сухонькими ладошками.
Я обратил внимание на объявление, висящее на свежевыкрашенной двери. Крупными округлыми буквами на нем было выведено: «Православный священник освящает квартиры по заказам. Звонить с 18 до 21 по телефону…»
Усмехнувшись, я содрал объявление и сунул в нагрудный карман. «Покажу Разумовскому, — подумал я, пусть полюбуется, чем его братья во Христе промышляют. Кооператив „Попов-угодников“. Спасение душ на самоокупаемости. Даже меня коробит. Благодать на заказ. В каком веке пропуска в рай продавали? Купил при жизни себе такую бронь и греши себе, место для тебя все равно уже зарезервировано. Деньги из любого дела клоунаду сделать способны. Что мне Разумовский возразит на это?»
Довольный представившейся возможностью уколоть неугомонного иерея, я поднялся на третий этаж, и сразу в глаза бросилась массивная железная дверь, отделанная умелой инкрустацией под дерево. Привычный глазок отсутствовал, вместо него на меня воинственно целилась блестящей линзой небольшая видеокамера. Звонок являл собой медную голову льва, демонстрирующего в оскале мелкие, но острые зубы. Опасливо просунув палец меж клыками, я надавил на медный язык. Из-за двери не раздалось ни единого звука, но камера моментально изменила градус, воззрившись на меня. Я повторил попытку.
— Че надо, — рявкнул над ухом усиленный динамиком голос.
От неожиданности я подскочил на месте и уставился на неприметную в косяке двери решетку, откуда, теперь звучал радостно-идиотский смех. Сидящий за дверью был явно доволен впечатлением, произведенным на «лоха» в стареньком потертом костюме. Мысленно я поставил «галочку» насчет любителя пошутить, пообещав себе при случае посмеяться вместе с ним.
