В первый день в «Орлином гнезде» после обеда в отделе «Л» появился Гитлер со своей свитой. Он промолвил одно-два слова офицерам, с которыми был более или менее знаком, а что касается большинства членов его «рабочего штаба», как офицеров, так и других чинов, то с ними держался сухо, и в будущем так было всегда. Все последующие годы войны он никогда больше не заходил в зону 2.
Тропка, терявшаяся через сто – двести метров в низком кустарнике, вела с фермы за высокий забор из колючей проволоки в резиденцию Гитлера – зону 1. Здесь он жил со всем своим обычным окружением, состоявшим из генералов и помощников из берлинской канцелярии. Бетонные бункеры, которые служили и рабочими и жилыми помещениями, занимали обширную территорию. Даже столовая находилась в бункере. Однако центральной точкой был деревянный барак, который служил картографическим кабинетом и комнатой для инструктажа и в котором происходили самые важные совещания. Оттуда открывался прекрасный вид на горы и леса Айфеля, мирный весенний пейзаж казался еще более привлекательным из-за наших тесных квартир и непривычного окружения.
После войны Йодль рассказывал Международному военному трибуналу:
«Ставка фюрера была неким гибридом между монастырем и концентрационным лагерем. Не считая многочисленных волнующих моментов, жизнь в ставке фюрера в конечном счете была мукой для нас, солдат, потому что эта штаб-квартира была совсем не военной, а штатской, и мы, солдаты, были там гостями. Нелегко оставаться гостем где бы то ни было в течение пяти с половиной лет».
Хотя в мае 1940 года Йодль был далек от подобных мыслей, в большой степени он нес ответственность за создавшуюся ситуацию, так как позволил втянуть себя в эти «штабные» отношения с Гитлером. Его описание, конечно, относится в первую очередь к ближайшему окружению Гитлера; офицеры из зоны 2, где можно было встретить лишь военных, жили по-настоящему армейской жизнью. Слова Йодля, однако, удивительно точно рисуют атмосферу и жизнь всей ставки. Характерно, что в близком окружении невоенные составляли большинство; характерно и то, что большинство из них вырядились в нечто вроде военно-полевой формы, зачастую со знаками различия на собственное усмотрение. В тот период еще не так сильно беспокоило настойчивое стремление многих партийных лидеров обеспечивать необходимый противовес военным в близком окружении Гитлера; пока что их было сравнительно мало. Нет, в конечном счете в ставке господствовал именно сам Гитлер, и он отвечал за ее мировоззрение, внешний вид и атмосферу в ней.
Гитлер вовсю использовал свой опыт солдата Первой мировой войны; он оказал большое влияние на создание нового вермахта; с начала войны все свои умственные и физические силы он отдавал военным делам. Но все это не могло компенсировать того, что ему не удалось пробудить тот дух товарищества, который является главным критерием солдатского существования во всех странах и требует от каждого военнослужащего, под страхом заслужить презрение всего воинского содружества, доверия и преданности, честности и самопожертвования. Гитлер не пытался завоевать доверие окружавших его офицеров. Беспощадно отмечал их сильные стороны и слабости и всегда готов был выполнить угрозу, прозвучавшую в его речи перед высшими командирами 23 ноября 1939 года: «Я не остановлюсь ни перед чем и сокрушу любого, кто мне мешает». Он никогда не говорил прямо и честно; он всегда пытался обмануть, разыграть сцену, произвести впечатление или достичь пропагандистской цели. Вот еще один характерный отрывок из показаний Йодля на Нюрнбергском процессе, хотя здесь он описывает лишь частный случай: «Как правило, с политиками и партийными деятелями он разговаривал одним тоном и совершенно другим – с представителями вермахта, с СС – так, а с вермахтом или политиками – совершенно иначе». Он вел себя так даже в высших кругах вермахта; у него была одна-единственная цель: оградить от любой угрозы свой режим, поднять собственный авторитет и авторитет партии.
Именно все это, столь чуждое привычному для военного человека образу жизни, имел в виду Йодль, когда говорил о «штатской ставке». Именно этим объяснялся тоскливый вид у армейских офицеров в зоне 2, служивших по соседству в ОКХ; хотя они и подчинялись непосредственно Гитлеру, им не приходилось общаться с ним напрямую, и они оставались «среди себе подобных». Хороший индикатор мыслей и настроения большинства офицеров появился вскоре после того, как старшему военному помощнику пришла в голову идея приглашать иногда на трапезу к Гитлеру в зону 1 офицера из отдела «Л». Сначала младшие офицеры восприняли это с энтузиазмом, но потом пришлось составлять «разнарядку», поскольку добровольно никто идти не хотел. Вне службы они предпочитали оставаться со своими коллегами, а не слушать «застольную болтовню Гитлера».
Распорядок дня в Фельценнесте, а позднее и в других местах, был очень похож на распорядок дня в Берлине. Днем и ночью в установленное время сухопутные, военно-воздушные и военно-морские силы присылали доклады в ставку; по крайней мере дважды в сутки отдел «Л» должен был собирать эти доклады, тщательно анализировать, затем приложить карты и отправить с дежурным начальнику штаба оперативного руководства. Затем генерал Йодль готовил доклад, который проходил в комнате для совещаний в присутствии сидящего в кресле Гитлера и одних только членов его «домашнего воинства». Некоторые особо важные сообщения либо передавались по телефону главнокомандующими непосредственно Гитлеру, либо поступали в отдел «Л» и немедленно передавались Йодлю. Иногда после таких сообщений собирались специальные совещания в узком кругу, которые проходили в специальной комнате в атмосфере вечной сутолоки.
Примером странного способа ведения дел был порядок доклада и обсуждения событий на фронте. В период между кампаниями в Польше и в Норвегии вошло в привычку пытаться из ставки руководить в деталях ходом сражения, и эту систему опробовали в небольших масштабах в Норвегии. Теперь эта опасная игра продолжилась, несмотря на все предостережения Гальдера и на то, что ныне перед нами грозный противник и мы имеем дело с быстро меняющейся обстановкой. В многословных спорах рождались мнения, мнения приводили к решениям, а решения – к письменным директивам или даже прямому вмешательству в диспозиции, по поводу которых штабами уже были отданы приказы; хотя ОКХ находилось в двух шагах, делалось это, как правило, без предварительной консультации с ним. Самых лучших армейских командиров могли иногда вызвать на инструктаж по какому-то особому поводу, но, как бывало и в подготовительный период, они сталкивались там с заранее сложившимися мнениями, изменить которые мог только утомительный и бесплодный спор. Вот как описывает этот период Кейтель.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
