Я жду, когда до них останется метров пятьдесят, после чего приказываю горнисту:
— К бою!
Звучит резкий и короткий сигнал. На позициях справа и слева от дамбы быстро убирают маскировку, которая мешает стрелять.
Шагавшие впереди испанские солдаты остановились, соображая, что происходит, а задние продолжают идти.
— Нечетные орудия, огонь! — командую я.
Сигнал горна — и через несколько секунд десять карронад с грохотом выплевывают густой черный дым и заряды крупных свинцовых и чугунных шариков. В это трудно поверить, но по передней части колонны будто прошлась гигантская коса. Верх дамбы покрылся толстым слоем человеческих тел, которые, шевелясь, стонали, звали на помощь, матерились. Начинаешь понимать, почему в эту эпоху артиллерию считают богом войны. Во второй половине двадцатого века ее место займет авиация, а в двадцать первом — ракеты, беспилотники и прочий, летающий без человека металлолом.
Всё-таки испанцы не зря считаются лучшими пехотинцами. Внезапное нападение не ввергло их в панику, не заставило убегать. Они мигом построились и, выставив пики, быстро двинулись на врага, не обращая внимания на стрельбу наших мушкетеров и аркебузиров.
— Четные орудия, огонь! — скомандовал я.
Второй залп десяти карронад нанес еще больший урон, потому что испанцы стояли плотнее. Из продырявленных картечью тел на дамбе образовался длинный завал. Много убитых и раненых скатилось по склонам к озеру и болоту. Уцелевшие начали пятиться.
— Стрельба по готовности! — приказываю я.
Нечётные карронады, которые успели перезарядить, стреляют вразнобой, подгоняя испанских солдат, которые все быстрее отступают. Они огибают телеги, только въехавшие на дамбу, и бегут дальше. Возничие начинают разворачивать телеги. Места на дамбе мало, а убегающих солдат много и они нетерпеливы и безжалостны, сметают все на своем пути, поэтому три телеги съезжают на боку по склону, увлекая за собой упавших и бьющихся лошадей. Картечь и пули подгоняют отстающих.
Вскоре на дамбе и ее склонах остаются только мертвые и тяжелораненые. Уже никто не ругается и не просит о помощи, только стонут. Да раненые лошади ржут. Лошадей мне жалко.
— Добейте лошадей и солдат и уберите их с дороги, — приказываю я лейтенанту Бадвину Шульцу.
Его люди привычнее к такой грязной работе. Оставив в окопах пики и огнестрельное оружие, они выходят на дамбу. Спокойно и методично перерезают шеи раненым животным и людям. С первых снимают седла и сбрую, со вторых — доспехи, одежду и обувь. Трупы испанских солдат сталкивают в болото. Они быстро катятся по крутому склону, словно радуясь, что их оставили в покое. Позже с убитых лошадей снимут шкуры и вырежут лучшие куски мяса, а остальное скинут к человеческим трупам.
Между немцами проезжают два конных разведчика. Они возвращаются, когда верхушка дамбы почти вся очищена от трупов, а немцы сортируют и пакуют трофеи.
— Разбежались все. Мы долго ехали, никого не встретили, — докладывает разведчик.
— Почистить оружие и отдыхать, — приказываю я своему отряду. — Постоим здесь несколько дней. Может, еще кто захочет познакомиться с нами.
Солдаты весело смеются. Врагов накрошили несколько сотен, взяли трофеи, а сами не потеряли ни одного человека. Век бы так воевать!
24
Больше испанцы не совались в сторону Роттердама. Мы прождали полторы недели, съели убитых лошадей и привезенные с собой припасы, после чего вернулись в город. Нас встречали так, словно мы в многодневном и жесточайшем сражении, потеряв уйму боевых товарищей и получив множество ран, одолели несметные полчища врагов. Всем солдатам и офицерам выдали двойное жалованье за этот поход, а мне — тысячу даальдеров. Когда денег много, они начинают прирастать без твоей помощи.
Пока мы воевали с испанцами на суше, Луи де Буазо решил с моря помочь осажденному Зирик-Зее. За два дня до нашего возвращения из похода, все корабли гезов ушли из Роттердама. Мне оставили письмо от адмирала с предложением присоединиться к эскадре. Передал ему, что в ближайшее время помочь не смогу. Фрегат все еще не обшили медными листами. Пока меня не было, темп работ сильно упал. Испанцы перехватили баржу, на которой везли медь для корабля, а без меня решить этот вопрос было некому. Пришлось заказывать новую партию металла, отправлять в Намюр гонца с письмом-заказом и векселем. Я разрешил Яну ван Баерле, Дирку ван Треслонгу и гезам из своего отряда отправиться на двух буйсах в Зирик-Зее. Остальные несли службу в городе — стояли в караулах и занимались строевыми занятиями, получая жалованье, как на войне. Обычно жадные роттердамские купцы безропотно платили за чувство безопасности, которое им внушал мой отряд, разбивший, по городской легенде, бесчисленное множество непобедимых ранее, испанских солдат. Обывателям свойственно преувеличивать победы, к которым имеют косвенное отношение. Впрочем, и мои солдаты тоже не скромничали, описывая свои подвиги. Каких только баек не приносила с рынка наша служанка Лотта. Иногда даже казалось, что мой отряд участвовал еще в одном сражении, которое я по непонятным причинам пропустил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ян ван Баерле, Дирк ван Треслонг и гезы на двух буйсах вернулись в середине июня. Адмиралу Луи де Буазо не удалось помочь осажденному Зирик-Зее.
— Испанцы перекрыли канал боновым заграждением из бревен и соорудили на обоих берегах по земляному форту, на которых установили пушки крупного калибра. Мы потеряли шесть буйсов, пытаясь прорвать заграждение, — рассказал Ян ван Баерле. — Адмирал хотел повторить штурм, но гезы отказались подчиняться его приказам.
Бунт — заразное поветрие, поражает обе воюющие стороны, только с разной силой.
Двадцать первого июня город Зирик-Зее сдался на милость испанцам. На три дня город для голландцев превратился в ад. Добычи там оказалось намного меньше, чем предполагали испанские солдаты. Почти все ценное было за время осады вывезено из города богатыми горожанами, проплатившими безопасные тропы. Испанцы с инквизиторской жестокостью пытали оставшихся, надеясь выведать, где они спрятали ценности? Так и не найдя достойной, по их мнению, добычи, и эти солдаты взбунтовались. Они перебили часть своих офицеров, не успевших вовремя унести ноги, и двинулись на юг, где больше богатых городов.
Мой отряд во второй раз вышел из Роттердама, чтобы дать отпор грабителям. Заняли ту же позицию возле дамбы. Место хорошее, мимо нас по суше не пройдешь. К тому же, не надо рыть окопы, а только подправить старые. На этот раз я захватил и обе полупушки, поставил их первыми от дамбы, чтобы ядрами проводили убегающих по ней врагов. В том, что побегут, не сомневался.
Мы прождали почти месяц. Испанцы так и не появились. Видимо, побывавшие на дамбе ранее, рассказали сослуживцам, какой горячий прием ждет их здесь. Когда разведка донесла, что основные силы взбунтовавшейся солдатни переправились через Рейн возле Схонховена, взяв с города выкуп, и направились в сторону Антверпена, я приказал возвращаться в город. Как ни странно, на этот раз нас приветствовали с большим ликованием, хотя знали, что мы ни с кем не сражались. Наверное, исходили из того, насколько большую опасность мы отвели от Роттердама на этот раз. Солдатам и офицерам выдали тройное жалованье, а меня еще и пожизненно избавили от городских налогов. Они не слишком высокие, но при том количестве имущества, которое я имею в Роттердаме, ежегодно набегала немалая сумма.
К тому времени была закончена обшивка медными листами подводной части фрегата. Его спустили на воду. Теперь он в балласте сидел немного глубже. Я начал снаряжать его для похода на юг, надеясь перехватить вест-индийский или ост-индийский караван испанцев. Пришлось отложить, потому что прискакал гонец от князя Оранского с предложением прибыть в его резиденцию в Делфте.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Принял он меня одного, хотя я приехал со своими офицерами. Аудиенция проходила в той же келье, что и прошлый раз. При разговоре присутствовал только Филипп ван Марникс. На князе был фиолетовый дублет с диагональными серебряными полосками и черные штаны-тыквы с проглядывающей в разрезы подкладкой серебристого цвета. Видимо, наличие большого количества серебра заставило Вильгельма Оранского полюбить этот цвет. Филипп ван Марникс был в черном, без излишеств, в духе отъявленных кальвинистов. Только массивный золотой перстень с бриллиантом на среднем пальце левой руки выдавал его любовь к роскоши. Вино нам подали итальянское розовое, немного суховатое, но с очень приятным ароматом. Кубки были серебряные, новые, вместимостью грамм триста и с широкой круглой подставкой. На боках кубков нанесены чернью гербы князя Оранского.
