– Нет, это мой первый визит, – отвечает Петворт.
– Церковь и дом настоятеля, – говорит Любиёва.
– Много красивых женщин, – вставляет особа в узком платье.
– О, не смотрите на них, пожалуйста, – смеется Танкич. – думайте о производстве.
– Теперь фортеция, ее построил епископ Влам, – продолжает Любиёва. – Там делают звук и свет.
– Влам, очень успешный, – говорит Танкич. – Много власти, много женщин. При социализме не так.
– Неужели? – восклицает особа в узком платье. – А мне кажется, и сейчас так!
– Знаменитый старый сквер, – говорит Любиёва. Машина останавливается у знаменитого старого сквера под зубчатой крепостной стеной. Отсюда открывается вид на реку, сады и завитые плющом белые дома на другом берегу.
– Здесь очень приятный ресторан. – Танкич указывает на здание, перед которым мокнут несколько столиков. – Ни цыган, ни музыки, только разговоры, очень хорошо.
Шофер открывает заднюю дверцу большой «волги», и все выходят в сквер. Секретарша раскрывает большой цветастый зонт, берет Петворта под руку и ведет его к ресторану. Крупные капли барабанят по натянутой ткани.
– Прошу, – говорит Танкич, пропуская их в дверь под вывеской «РЕСТОРАНЬ ПРОПП». – Хорошо, правда? Сюда ходят многие официальные лица.
В ресторане «Пропп» и впрямь очень уютно: по углам – винные бочки, по стенам – старинные мечи, потолок завит виноградом, столики накрыты белыми скатертями, на официантах – черные жилеты и белые фартуки. В аквариуме шевелят губами карпы и плавают четыре серебристые форели. «Нам не сюда, дальше», – говорит Танкич и ведет их к зана-весу, за которым оказывается небольшой кабинет. Стол накрыт на шесть персон, официант ждет, двое ранее пришедших гостей стоят с рюмками в руках. Один из них – невысоки пожилой господин в аккуратном темном костюме и белой рубашке, на плечи у него накинут плащ. Он смотрит на Петворта, Петворт смотрит на него.
– Лыфтьдруму! – кричит пожилой господин. – Флугвоксал!
– Федер! Стило! – говорит Петворт.
– Скрьштъштуку! – смеется пожилой господин.
– Вы знакомы? – спрашивает Любиёва.
– Это человек из аэропорта, который одолжил у меня ручку! – говорит Петворт.
– А Плитплов думал, он ее украл? – спрашивает Любиёва.
– Ой, вы знаете Плитплова? – восклицает спутница пожилого господина, высокая красивая женщина. На ней свободное платье, расписанное в технике батик, светлая овечья тужурка и коричневые сапоги-чулки. Черные очки в белой оправе сдвинуты на белокурые волосы. – Этот глупый человек, который пишет литературные статьи в газеты?
– Скот, – кривится пожилой господин.
– Скотт? – переспрашивает Петворт. – Он и про Вальтера Скотта пишет? Я знал, что про Хемингуэя и Троллопа.
– Он пишет чушь, – замечает женщина.
– А вы ведь тоже были в аэропорту? – Петворт внимательно в нее вглядывается.
– О, вы меня заметили? – спрашивает женщина, похожая на очень элегантную пастушку. – Вы знаете, ваша ручка была для меня? Это такое немножко волшебство, одолжить ручку.
– Наша писательница Катя Принцип, наш ученый, профессор Ром Рум, – говорит Танкич. – Познакомьтесь с почетным гостем из Англии, доктором Петвортом.
III
Вот так Петворт попал в ресторан «Пропп» у подножия слакского замка, бывшей резиденции владетельного епископа Влама по прозвищу Потаскун (1678 – 1738 гг., если верить моим торопливым запискам), и встретился с блистательной, одетой в батик магической реалисткой Катей Принцип, которая по-свойски взяла его под руку и отвела в уголок.
– Давайте поговорим. Не о Плитплове, вы ведь его не знаете, верно. Нет, пожалуйста, объясните мне одну маленькую вешь. Почему я здесь? Почему меня позвали на официальный завтрак?
– Боюсь, я не знаю ответа на ваш вопрос, – отвечает Петворт, – хотя, разумеется, очень рад.
– Меня раньше никогда не звали, – продолжает Катя Принцип. – Понимаете, я не в очень хорошей дружбе с этим режимом. Обычно на такие вещи ходят проверенные люди, вроде профессора Рума. И вот я ломаю ум, неужели я сделала что-то очень дурное? Неужели моя последняя книга так дурна, что они считают меня хорошей?
– Ваша последняя книга, – говорит Петворт, – она у меня есть.
– Ой, правда? – восклицает Катя Принцип, глядя на него серыми глазами. – Тогда, может быть, в этом дело. Может быть, вы знаменитый поклонник моего творчества? Может быть, меня выбрали для вас? Так вы знаете наш язык? Она не переведена на английский.
– Пока не знаю, – отвечают Петворт, – но постараюсь выучить.
– А, ясно, – говорит Катя Принцип. – Вы еще не мой поклонник, но будете. Теперь я всё понимаю. Ничто в этом мире не случайно. Особенно в Слаке.
– Вы можете мне ее подписать? – спрашивает Петворт.
– Если у вас есть ручка, – говорит Катя Принцип. – Ах да, конечно, у вас есть ручка.
– О, она подписывает вам книгу? – спрашивает, подходя, Любиёва.
– Знаете, он мой поклонник, – отвечает Катя Принцип. – Поэтому я здесь.
– Товарищ Танкич просит вас сесть за стол, – говорит Любиёва.
– О, мы плохо себя ведем, слишком много говорим, – восклицает Принцип. – Все решат, что мы невежливые. Что ж, я вас покидаю, надеюсь, мы еще встретимся.
– Она очень мила, – говорит Петворт.
– Вам надо быть немного осторожным с этой дамой, – замечает Мари Любиёва, ведя его к столу. – Иногда она делает маленькие беспокойства, и не всем нравятся ее книжки.
– Садитесь сюда, товарищ Петворт, между нашими очаровательными слакскими розами, – говорит Танкич, указывая на противоположный от него край столика. Петворт садится.
– О, вы сидите со мной, как мило, – хихикает особа в узком платье слева от Петворта.
– Ой, мы снова встретились, какая приятная неожиданность, – говорит Катя Принцип, садясь от него справа.
– Боюсь, я не знаю, как вас зовут, – обращается Петворт к особе в узком платье.
– Вера, – отвечает та. – Это значит, когда кто-то говорит правду.
– Нет, это значит, когда в кого-то веришь, – поправляет Катя Принцип. – Ой, мистер Петвит, вы, наверное, очень важный человек. Смотрите, задернули занавес, чтобы вас спрятать. Думаю, вы по меньшей мере шах или министр.
– Эксперт, – говорит Танкич, указывая на Петворта вилкой.
– А, эксперт. И что же вы экспертируете? – спрашивает Катя Принцип. – Я, увы, не знаю.
– Преподавание английского, – отвечает Петворт. – И всё.
– Правда? В таком случае вы должны показать свое умение на профессоре Руме, – говорит Катя Принцип. – Он ужасно говорит по-английски. За этот завтрак мы должны его подтянуть.
– Да, мой инглиш росо [15], я всё ошибаю, – кивает профессор Рум. Он засунул салфетку за воротник белой рубашки.
***
– Ничего, товарищ Рум, – говорит Катя Принцип. – Мы вас переведем. Если нам понравится, что вы сказали. Мой английский не такой маленький, не такой большой, как раз средний. Вы счастливый, мистер Петвит, что говорите на языке, который все понимают. Кроме профессора Рума.
– Не все, – замечает Петворт.
– Но подумайте о нас! – восклицает Катя Принцип. – Мы всего лишь маленькая страна на большой карте мира. И говорим всего лишь на глупом маленьком языке, которого никто не понимает. Даже мы.
– Доктор Петворт старается его выучить, – вмешивается Любиёва (она сидит напротив Веры). – Он хочет прочесть вашу книгу.
– Не тратьте сил, – говорит Принцип. – Моя книга такая хорошая, что ее можно понимать на любом языке. А сейчас мы делаем реформу, и то, что вы запомните на этой неделе, будет бесполезно на следующей.
– Теперь мы должны менять вывески, это очень плохо, – вставляет Вера.
– Нет, очень хорошо, – возражает Катя Принцип.
Официант в жилете перегибается Петворту через плечо и наполняет его бокал прозрачной жидкостью.
– Ротьвиттіі? – спрашивает тот.
– Теперь нельзя говорить «ротьвиттіі». Ротьвутту, – поправляет Вера.
– В любом случае это не ротьвутту, – вставляет Принцип. – Это лубудусс, делается из сливы.
– Думаю, кикрак, – говорит Любиёва. – Из груши.
– Нет, из сливы, – возражает Катя Принцип. – Я – писатель. Я всё знаю.
– Всё? – спрашивает Вера.
– Да, всё, – отвечает Принцип. – Например: я не бывала прежде на официальных приемах, но знаю, товарищ Танкич сейчас встанет и расскажет о наших огромных культурных достеженнях. А потом вы, товарищ Петвит, расскажете в ответ о ваших надоях.
– О моих надоях? – изумляется Петворт.
– Конечно, они нас очень сильно волнуют, – говорит Принцип. – Зачем, по-вашему, мы добирались так далеко, по Слаке, под дождем?
Пророчество сбывается: Танкич уже встал, стучит ножом по бокалу и начинает говорить, быстро, с жаром.
