— Не надо, — прервал его Дмитрий Николаевич. — Это письмо для меня как завещание. Не думал я, что в моей жизни есть еще один человек, перед которым надо держать особый ответ. Его, Кравцова, суд строже всех законов. И мне вдвойне тяжело, что его нет в живых.
Растревожив округу, пролетел самолет. Останин, проводив его взглядом, улыбнулся чему-то.
— А поедешь в Англию, не забудь купить мне крем для обуви. Люблю, когда солнце горит на штиблетах. Моя слабость.
— Я тебе здесь ваксу куплю, — хмуро ответил Дмитрий Николаевич.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
На полустанке Голубичи поезд останавливается всего на одну минуту и, распугав лесную тишину железным лязгом, торопится дальше.
Отсюда до деревни Михайловки семь километров. Следователь Ледогоров не стал дожидаться оказии, а пошел пешком и был доволен: в Москве такие маршруты — мечта. Туристы за них деньги платят.
На постой его определили в дом учителя Шкапича.
Седая голова, редкие белые брови на бледном с розоватыми прожилками лице подчеркивали его почтенный возраст. До семидесяти лет он не покидал школу, а ныне на отдыхе. Пенсионер. Но все по-прежнему зовут его учителем.
В места эти Вячеслав Александрович попал впервые и знал о них мало. И Шкапич рассказывал гостю о Полесье, которое до революции считалось гиблым болотным краем. В те времена крестьян Полесья называли полещуками.
Каждый клочок земли, отвоеванный у болот, был полит слезами. Люди собирали мизерные урожаи, страдали от злых лихорадок и болезни колтун. Только здесь гнездился колтун и нигде больше.
В неурожайные годы люди покидали обиженную богом землю, хоть и была она родиной…
Советская власть повела наступление на топь. А потом военное лихолетье снова обескровило край.
Шкапич называл выжженные и затопленные районы, и губы его дрожали мелкой дрожью.
А на другой день в сельсовете Вячеслав Александрович узнал, что жену партизана Шкапича повесили немцы. И председатель сельсовета намекнул гостю, что, мол, не следует с ним говорить о войне, после этого болеет учитель. И еще председатель огорчил Вячеслава Александровича, сообщив, что есть только несколько односельчан из числа тех, кто жил здесь в тридцатом году. Сам он приехал из другого района и про убийство на хуторе Камыши ничего не слыхал.
— Как помочь вам, право, не знаю. К вечеру они придут сюда. Да, есть еще один человек, — неожиданно оживился председатель. — Петро Хрипич. Он в те годы в районной милиции работал. Правда, лет ему много. Может, позвать? Он у младшего сына живет. Тут недалече. В колхозе «Победа».
— Пригласите, пожалуйста.
— А может, фотокарточку того гражданина повесить на доску? Вот здесь, у сельсовета? Кто узнает — отзовется. По этому шляху многие ходят, — предложил председатель.
Вячеслав Александрович хотел сказать, что опознание ведется другим путем, но ответил неопределенно:
— Подумаем, как поступить, подумаем.
Первым в сельсовет пришел Хрипич.
Он посмотрел на мальчишеское лицо Вячеслава Александровича и удивился:
— Такой молодой, а уже прокурор в Москве?
— Следователь, — поправил Вячеслав Александрович.
— О чем будет разговор?
— Очень важный, — сказал Ледогоров. И, сообщив, что председатель и секретарь сельсовета являются сейчас понятыми, продолжал: — Вы слышали что-либо про убийство на хуторе Камыши летом тридцатого года?
— Сразу и не припомнишь. Тогда было много хлопот у милиции. Неспокойный год. Климовича, председателя колхоза, топором зарубили. Это помню. Я бандюгу в район привез. Но Климовича гады настигли в правлении. Это не в Камышах. — Он посидел, подумал. — Там вроде тихо было. Назар Крапивка не любил шума…
Услышав фамилию Крапивки, Вячеслав Александрович насторожился:
— А Проклова знали?
— Кого? — переспросил Хрипич.
— Проклова.
— А как же, — неожиданно подтвердил Хрипич. — Нескладный был мужик. Перекати-поле.
— Он инвалидом был?
— Какой инвалид? Кто сказал? Здоровый бугай. Непутевый. Никакой не инвалид.
— С костылем ходил. Так рассказывают, — уточнил Вячеслав Александрович.
— Да плюньте им в глаза, товарищ следователь.
— Вроде правая нога до колена была ампутирована, — продолжал Вячеслав Александрович и, раскрыв папку, вынул пять фотографий, среди них две Ярцева: одна — взятая у Крапивки, другая — прошлогодняя. — А эти люди вам не знакомы? Приглядитесь.
Хрипич взял фотографии, отошел в дальний угол комнаты. Он долго вглядывался, по-всякому вертел фотографии, временами оборачиваясь на притихшего Вячеслава Александровича. Наконец вернулся к столу и решительно сказал:
— Чужие люди. Не знаю. Врать не буду. И Проклова тут нет. У Проклова не глаза, а одни щелки от пьянки были…
Через час Вячеслав Александрович снова сидел в сельсовете, и трое односельчан — в присутствии понятых — держали фотографии и сверлили их слабыми глазами.
Маятник стареньких висячих часов, раскачиваясь, громко отщелкивал время.
— Значит, надо сказать, кто это? — уточнил свою задачу рыжебородый счетовод Игнатюк.
— Правильно, — подтвердил Вячеслав Александрович. — Никого не признали?
— А кто его знает? Скажешь, а потом что не так, тебя же и привлекут.
— Про то убийство, что вы говорили, ничего больше не известно? — спросил худой бритоголовый ветеринар.
— Кое-что известно, — односложно ответил Вячеслав Александрович.
— Узнал! — неожиданно воскликнул старик Трегубович. — Он, ей-богу, он! Узнал. Это Данила Суровегин. Они рядом с нами жили. У ближнего колодца. Угадал или нет?
— Нам гадать нельзя. Нам нужно точно знать, — сказал Вячеслав Александрович.
— Я точно говорю: Данила.
— Спасибо. А вы? — Он обратился к стеснительному щуплому мужичку. Тот сидел у окна и зачем-то смотрел фотографии на просвет.
— Думаю.
— Думать не след. Вспоминать надо! — посоветовал председатель сельсовета.
Прошло еще несколько минут, и стеснительный мужичок убежденно произнес:
— Люди не из нашей деревни. У нас таких не было. Эти в Степичах проживали.
— Выходит, никто не признал, — подвел итог председатель. Ему было неудобно за односельчан, он смущенно потирал подбородок.
Вячеслав Александрович поблагодарил всех, аккуратно сложил фотографии в папку, туго завязав ее синие тесемки.
* * *
— Что-то знакомое в этом лице. — Шкапич всматривался в снимок, зачем-то откидывал седую голову и шепотом называл разные имена, подсказанные усталой памятью: — Черты знакомые, а кто, не назову.
— Попробую вам помочь. В тридцатом году на хуторе Камыши убили мельника и его жену. Не припоминаете?
— Это когда бандиты скрылись?
— Да.
— Один из них?
— Третий, который бежал.
— И здесь его фото? — учитель кивнул на снимки.
— Возможно. Это надо установить.
— Столько лет прошло. Трудно. В двадцать девятом году меня лихорадка замучила. Мы с женой к ее родне поехали в Тамбов. Там два года прожили. Потом домой потянуло. Как вернулись, слышали про эту историю. Задачка… Постойте, а как же фотография? Значит, третий пойман?
— Нет, есть подозрение. Необходимо опознание. Доказательство.
— Допустим, я бы назвал его имя, фамилию — вас бы это устроило?
— Конечно. Опознание свидетеля — важный Факт.
— Право, не знаю. Как бы беды не натворить. Я еще подумаю. Можно?
Вячеслав Александрович не стал больше беспокоить учителя и вышел на сельскую улицу.
Небо пылало от вечерней зари. В Москве ее не увидишь. В Москве солнце давно садится за частокол панельных башен.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Дмитрий Николаевич и Останин лежали на песке, прикрыв головы влажными полотенцами.
— Сделаем перерыв? — спросил Останин.
— Читай дальше.
Останин перебросил состарившиеся страницы общей тетради. Они уже были дымчато-кремового цвета.
— «В Севастополе, на месте разбомбленной фашистами библиотеки чудом сохранился один стеллаж. Я видел, как проходили люди, но никто не трогал книги. Это было свято, как памятник. На другой стороне улицы валялись отброшенные взрывной волной журналы. Я поднял уцелевший «Огонек» за 1927 год. Здесь была напечатана заметка: «Профессор Пенсильванского университета США Тиндаль Франк опубликовал прогноз столетнего развития науки, предусматривающий: увеличение средней продолжительности человеческой жизни до ста лет; быстрое и радикальное излечение рака и артритов; кругосветное путешествие в двадцать четыре часа в условиях полной безопасности; серийное производство радиопередатчиков и приемников, а также телевизоров размером с обыкновенные карманные часы; путешествие на Луну на аппарате межпланетного сообщения; сохранение женской красоты до старости; открытие безвредных возбуждающих средств, которые будут вызывать в людях доселе неизвестные ощущения наслаждения». — Останин откинул край полотенца, нависший на лоб. — «Где вы теперь, профессор Тиндаль Франк? Мы не загадывали на сто лет. Мы рассчитывали на пятилетки. Это ближе и точнее. Мы знали, что есть фашизм и он рвется к войне. Так и случилось. Жаль, что не дойдет до вас письмо снайпера Томилиной. Она писала: «Дорогая, незнакомая подруга! Это письмо я пишу тебе из героического Севастополя. Оно, мое письмо, так же сурово, как и город. Дорогая незнакомая подруга, это письмо несет тебе горе, но я выполняю последнюю просьбу твоего друга Геннадия Годыны. Твой друг погиб. Проклятая пуля оборвала его жизнь. Он умер героем. Друг Геннадия нес для тебя его последний привет, последние слова, но вражеский снаряд оборвал и эту молодую жизнь. И вот среди крови и обугленной земли я нашла окровавленный клочок бумаги и разобрала несколько прощальных слов, написанных рукой умирающего Геннадия…
