— Расскажите, как попала к вам фотография.
— Ну, значит, поначалу я жил у дяди Захара, а после в детском доме. Пришел туда с котомкой, теперь и не припомню, чего там лежало. Только знаю, пакетик был, в газету завернут. Там справка из суда и фото. Дядя мне наказывал, чтоб берег. Вот и сохранилось… Бывало, нет-нет да и открою пакетик, взгляну на Проклова… Потом война. Ослеп. Так и лежал пакетик нетронутый… Двадцать один год был Проклов в темноте. А лицо его я всегда помнил. Остальное вы знаете.
— И все-таки — почему отказываетесь подписать свои показания?
— Не могу… Поистине не могу. Вы вспомните, как я слепой топтался на тротуаре, а меня дочь Дмитрия Николаевича подобрала, привела в больницу. И вот теперь я зрячий. Кто он мне? Что я ему? Он смог, а я? Я — кто? От слов своих не отказываюсь. Но подписи моей на вашей бумаге не будет.
Слушая Крапивку, Вячеслав Александрович чувствовал, что и сам волнуется. На его глазах одолевалось, казалось, неодолимое горе.
И он не стал говорить Крапивке, что меру наказания будет определять суд.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Едва дождавшись конца совещания, которое вел начальник отдела, Елена Сергеевна подошла к нему и без предварительных объяснений попросила предоставить отпуск на пять дней.
Начальник, прочитав заявление, тут же написал: «Разрешить. В счет очередного отпуска». И уж потом, глянув на Елену Сергеевну, поинтересовался:
— Что-нибудь случилось?
— Нет, — как можно спокойней ответила она. — Домашние обстоятельства.
Если бы Елена Сергеевна вела дневник, то историю своей поездки к Хромову, несомненно, начала бы с заявления. Именно с этого момента все ее догадки, предположения слились воедино. Надо было действовать.
Ясность могла внести только встреча с Дмитрием Николаевичем. У Елены Сергеевны не было уверенности, что ее приезд позволит узнать причину скоропалительного отпуска мужа и вряд ли объяснит отказ Останина от Железноводска, где он ежегодно лечит желудок. Однако что-то серьезное примирило Андрея с излюбленным местом Дмитрия Николаевича. И это тоже было многозначительной подробностью неожиданных событий.
О своем приезде Елена Сергеевна решила не сообщать. Она боялась, что телеграмма вызовет у Дмитрия Николаевича раздражение и он найдет вескую причину, чтобы ей не ехать. И тогда путь будет отрезан. А так? Ну, соскучилась. Потому и приехала. Господи, не на край же света…
Марине она сказала, что едет к отцу посоветоваться по поводу новой работы, которую ей предлагают.
Сидя в пустом купе и уставясь на желтый кувшинчик с ромашками, она клеймила себя за то, что способна мелко лгать, придумывать оправдания своим поступкам, скрывать глубокое волнение. Но что же делать? Что делать?
В купе вошли трое парней, поздоровались. Старший, со значком «Мастер спорта», сказал:
— Насколько я понимаю, у вас верхнее место. Костя, — он обратился к блондину, — если дама не будет возражать, ты любезно уступишь свое нижнее. Курить, мальчики, будете в тамбуре. Надеюсь, все ясно.
— Да, да, — ничего не понимая, сказала Елена Сергеевна.
Утром паровоз подтащил состав к маленькой, мокрой от дождя станции. Елена Сергеевна сошла, оглянулась вокруг. У багажного сарая стояла подвода с понурой лошаденкой. За минуту стоянки из почтового вагона быстро передали несколько посылок и пачки газет.
Паровоз шумно запыхтел. Лошаденка проводила состав старчески мудрым взглядом, потом, словно поняв разговор Елены Сергеевны с возницей, закивала башкой, как бы одобряя просьбу приезжей — довезти ее к бакенщику Хромову.
Поначалу возница бубнил, что не может делать этакий крюк, а когда узнал, что она жена Ярцева, то весь просветлел.
— Ведь я при исполнении… — объяснил он. — И обязан почту по часам доставить. Потому и отказывался! А так — дело другое. Поехали.
То ли возница был молчун, то ли не хотел докучать жене профессора, но за долгую дорогу сообщил лишь одну новость:
— На прошлой неделе дочка с женихом к Хромову пожаловали… Свадьба была.
Постепенно солнце набирало силу, размывало синеву неба, ровным светом заливало окрестности.
Елена Сергеевна нетерпеливо смотрела на молодой лес, мелькавший белизной березовых стволов, на узкую мокрую дорогу, тянувшуюся вдоль опушки, на полегшее клеверное поле.
К дому Хромова дорога не доходила.
Только тропка вела до самой калитки палисадника, где четыре ели с обвислыми лапами сторожили дом бакенщика.
Елена Сергеевна подошла к дому, толкнув, отворила калитку. Невидимый колокольчик известил о приходе гостя.
— Кто там? — отозвался Хромов из глубины дворика.
— Это я… Здравствуйте, Афанасий Мироныч, — откликнулась Елена Сергеевна.
— Не узнаю… — И, шагнув навстречу, радостно воскликнул: — Вот это новость! Здравствуйте, Елена Сергеевна! Как же вы пешком! В такую даль. Вот… И Дмитрий Николаевич ничего не сказал… Спит еще. Пойду разбужу.
— Не надо.
— Не надо? Ну, пусть отдыхает. В полночь только легли. Все на бережку разговор вели. Я вас молочком парным угощу. Небось отвыкли?
— Я корову только по телевизору вижу. Как вы себя чувствуете?
— Все у нас хорошо, — сказал Хромов. — И Дмитрий Николаевич вроде чуть отдохнул, посвежел. Это очень правильно, что вы приехали. Часто он про вас вспоминает, скучает.
— Останин тоже здесь?
— Как поднялся — в район двинул. С кем-то в Москве поговорить надо. Обещал за продуктами сходить. Он за Дмитрием Николаевичем как за дитем ухаживает. — В глазах Хромова светилась детская радость.
Елена Сергеевна хотела спуститься к реке, но слишком устала. Сил не было. Подошла к умывальнику, что висел возле кухоньки, ополоснула лицо тепловатой водой. Хромов подал полотенце с красными петухами, вышитое еще Глашей.
Как раз в это время на крылечко вышел Дмитрий Николаевич. Не заметив Елены Сергеевны, поздоровался с Хромовым.
— А у нас гость, Дмитрий Николаевич.
— Кто же?
— А вы поглядите.
Дмитрий Николаевич повернул голову и, будто испугавшись, вскрикнул:
— Лена!
Елена Сергеевна кинулась к нему.
— Как же ты догадалась приехать? Умница моя! — Он не выпускал ее рук. — А почему сердце стучит? Что-нибудь случилось? Что с Маринкой?
— Все в порядке… Лучше скажи, как ты?
Хромов принес кружки с молоком:
— Угощайтесь.
— Парное! — Елена Сергеевна, смакуя, выпила до конца. — Нектар!
— Ну, располагайтесь, а я буду завтрак готовить.
Елена Сергеевна очень старалась держаться непринужденно. Ей важно было подчеркнуть мотив своего приезда: соскучилась — и все. Но она видела на лице мужа тень подозрения, а может быть, и скрытого недовольства.
«Неужели я должна маскировать свою тревогу, должна притворяться? Неужели между самыми близкими людьми не может быть откровенности, естественности? — думала Елена Сергеевна. — Господи, у него совсем седые виски…»
С реки донесся гудок парохода, всколыхнул утреннюю сонную тишину.
— Ты прости, Митя… Я, наверное, глупо поступаю, что говорю об этом. Но меня мучает беспокойство. Я чего-то боюсь.
— Чего?
— Не знаю. Порой места себе не нахожу. Ты не сердись, я ничего не могу поделать. Это внутри меня. С того дня, как я вернулась из Ленинграда, меня преследует страх. — Щеки Елены Сергеевны стали бледнеть.
Дмитрий Николаевич понял, что ему следует осторожно реагировать на каждое ее слово, чтобы не выдать себя.
— О каком страхе ты говоришь? — почти весело спросил он.
— Не знаю, не знаю! Но вот… Хотя бы твой отпуск… Почему вдруг?
— Разве это причина для тревоги? Отдых — и только.
— Хорошо, могу согласиться. Продлевай отпуск хоть еще на три месяца! Ты много работаешь, устал. Но все-таки: почему такая внезапность?
Дмитрий Николаевич отошел к двери, словно уклоняясь от ответа. Но тут же почти непринужденно пояснил:
— Взял и поехал. О чем волноваться? Видишь, живой, все в порядке…
— Я сдавала вещи в чистку. Взяла твой серый костюм. Он почему-то висел на крючке за дверью, а не в шкафу. В пиджаке лежали железнодорожные билеты. Оказывается, ты ездил в Трехозерск!
Он опять неловко улыбнулся:
— Послали. Срочно. Я не мог отказаться.
— Понимаю, понимаю, — сказала она, но тут же спросила: — Но ведь всю жизнь ты оставлял мне записки! Почему же…
— Я знал, что успею съездить до твоего возвращения.
— На днях тебе звонил прокурор. Кажется, Жбаков Павел Иванович. Просил передать, что сам интересовался материалами по делу какого-то Проклова. Ничего обнадеживающего: архивы не сохранились.
«Я не оставлял ему номера телефона, — вспомнил Дмитрий Николаевич. — Откуда он у него? — И сразу укорил себя: — Это ведь прокуратура!»
Настойчивый взгляд жены мешал Дмитрию Николаевичу сосредоточиться.
