— Здесь тот же сюжет, — заметила Елизавета, — какие-то колёса, крылья, человек наверху этого странного летательного аппарата…
— Аполлон летит в Гиперборею, — сказал Иван.
— Значит, она действительно существовала, эта страна? — спросил Сергей.
— Думаю, да.
— Жители Арктики владели техникой воздухоплавания, — произнесла задумчиво Гончарова, — это просто фантастика!
— Отнюдь, — покачал головой Иван, — крупнейшие античные историки очень много писали о северном летающем народе — гиперборейцах. Посмотрите внимательно — эта крылатая платформа, несущая Аполлона, явно пытается копировать реальный прообраз какого-то аппарата. Таких изображений Аполлона, летящего к гиперборейцам, дошло до нашего времени несколько. А, между тем, для античной изобразительной символики это было отнюдь не типично.
— А зачем он летал туда? — поинтересовалась Гончарова.
— В гости к родственникам, — рассмеялся Иван, — эллинский солнцебог Аполлон был рождён именно в Гиперборее титанидой по имени Лето.
— Ну что ж, теперь понятно, — кивнула Наталья Николаевна и перешла к целой галерее деревянных статуй, изображавших огромных крылатых птиц с женскими головой и грудью.
— А это русские Сирины, — пояснил Иван, — вещие птицы Гамаюн и Алконост. Как видим, в русском искусстве сложился настоящий культ крылатых людей. Вряд ли это случайность.
— Насколько я понимаю, — заговорил Сергей, очень внимательно разглядывая статуи, — в этом своеобразном запаснике собраны не совсем обычные экспонаты.
— Это спящая Русь, — торжественным тоном произнесла Елизавета, — она ждёт своего часа. Она проснётся.
— Точнее было бы сказать — восстанет из пепла, как птица Феникс, — вздохнула с горечью Гончарова. И спросила:
— А камень с Ориона тоже хранится здесь?
— Знали бы вы, какое тут количество залов! Разве упомнишь каждый экспонат? — улыбнулся Иван и привёл их к ещё одной каменной лестнице, предложив подняться по ней.
Здесь была также потайная дверь, за ней — небольшой коридор и снова лестница, в конце которой была целая система коридоров, дверей и ступеней. Наконец они вышли в подвалы объединённого музея, где было хранилище с определённой температурой воздуха и специальным освещением. Картины стояли здесь на специальных стеллажах и висели на стенах.
Минуя все другие экспозиции, Иван подвёл их к маленькой картине, висевшей особняком и, притом, в специальном стеклянном ящике с термометром. Она казалась незаметной на фоне впечатляющих полотен.
— Мона Лиза! — ахнула актриса.
Её молодые спутники подошли поближе и стояли молча. Картина была так освещена, что лицо Моны Лизы дель Джокондо казалось совершенно живым.
— Это, конечно, копия… — бормотала, совершенно ошеломлённая, Наталья Николаевна, — но даже копия у нас, в Ивери… Это же совершенно невозможное дело! Откуда она здесь? И почему о ней никто не знает?!
— Так уж и никто? — улыбнулся Иван, — кто-то, пожалуй, всё-таки знает. А теперь знаете и вы. Да, это копия. Но копия совершенно необычная. Начать с того, что написал её сам Леонардо. Он знал, что создаёт шедевр, поэтому решил, так сказать, подстраховаться, чтобы сохранить «Джоконду» на века. Он писал сразу два полотна — один в присутствии позирующей модели, а другой — в полном одиночестве и втайне ото всех. Всё, что он наработал за день, переносил на этот холст, который после его смерти хранился в тайном месте и в специальном помещении при необходимой температуре, словом, в идеальных условиях и даже не подвергался реставрациям. Всё то, что сделал Леонардо за четыре года работы над полотном, осталось здесь нетронутым и совершенным — влажный блеск глаз, тончайшие лиловатые жилки в веках, шея, в которой чувствуешь биение пульса. Вам повезло, как никому — вы видите первозданную красоту портрета.
— Непостижимо, — бормотала Елизавета, — как удалось сохранить полотно без реставрации столько веков?!
— Картина никогда не выставлялась. Леонардо надёжно спрятал её именно в этой барокамере и поместил её в пещере, подобной нашей. О ней знали лишь два доверенных лица — хранители. Леонардо придумал такие технологии хранения, о которых в двух словах не расскажешь, — ответил Иван.
— Да кто бы сомневался! — хмыкнул Громов.
— Сергей! — одёрнула его жена.
— Молчу, — тотчас же поправился он, несколько, впрочем, раздражённым тоном. Невозможность разгадать тайну нового знакомца не давала ему покоя. Он, кажется, готов был взмолиться: «да скажи, наконец, кто ты такой!»
Но вместо этого спросил:
— А почему в Ивери? Почему эта копия в Ивери?
— Может, у нас здесь кладовая мировых шедевров? — предположила Гончарова, — кто-то очень и очень дальновидный собирает их по всему миру и прячет до поры до времени. Мы ведь не были в остальных коридорах пещеры. Может быть, там — стратегический духовный запас мировой культуры. Завоеватели с древнейших времён уничтожали шедевры завоёванных народов, чтобы сделать их слабыми именно в духовном плане. Одну только Александрийскую библиотеку два раза сжигали дотла.
— А, может, и библиотека Ивана Грозного спрятана здесь? — задав этот вопрос, Лиза почему-то посмотрела при этом на их провожатого.
— Всё может быть, — проговорил Иван загадочно и продолжил:
— Посмотрите, здесь, так же, как и на оригинале, не видно следов кисти. Никто не может разгадать, как это делал Леонардо. Эта техника называется «сфумато». Краски накладываются тончайшим слоем один на другой, так что создаётся ощущение, что изображение покрывает лёгкая дымка. Некоторые считают, что Леонардо здесь провёл эксперимент. Взяв за оригинал живую женщину — Мону Лизу Герардини (это девичье имя Джоконды) — он выступил не просто живописцем, а ещё и учёным, философом, естествоиспытателем. Он сотворил её заново. И она вобрала в себя Вечность. Это не просто женское лицо. Это — сплошная метафизика.
— А мы когда-нибудь разгадаем её улыбку? — спросила Лиза.
— Надеюсь, да, — сказал Иван, — и, может быть, очень скоро. Но мне покажут, наконец, то, что скрыто?
— Всенепременнейше! — воскликнул шутовски Сергей и, подхватив клетчатую сумку, стоявшую у его ног, пристроился на стоявшей неподалёку скамейке. Иван сел рядом с ним, Лиза и Наталья Николаевна — по обе стороны от них. Громов достал из сумки ноутбук и медленно, торжественно, жестом фокусника, открыл крышку.
— Але-оп! — сказал он, — любопытствуйте, мой юный, но многомудрый друг.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
— Интересно, — признался Иван, сосредоточив взгляд на лице спящего человека.
— Он никого вам не напоминает? — не сводя взгляда с лица Ивана, спросила Гончарова.
— Иконописное изображение Христа, — тотчас же ответил Иван.
— И как это вы так сразу всё правильно понимаете, — пробормотал Сергей.
— Стараюсь, — кивнул Иван.
— А на кого, по вашему мнению, похож я? — хитро прищурился Сергей.
— На Путина, Пушкина и Мону Лизу, — последовал быстрый ответ.
Лиза тихонько ахнула.
— У вас и этому есть объяснение? — не слишком дружелюбно поинтересовался её супруг.
Он в упор посмотрел на Ивана.
— Есть, — безмятежно ответил тот, — определённый тип лица. Ведь существуют же они. Все толстяки немножечко похожи друг на друга, все носатые — тоже.
— Ушастые и волосатые — тем более, — с большой долей ядовитого сарказма добавил Сергей Анатольевич.
— Сергей, ну как тебе не стыдно! — вскричала Лиза.
— Стыдить его не надо, — спокойно отреагировал Иван, — я не обиделся, мне всё по барабану. Я же заверил вас, — повернулся он к Громову, — что всё тайное в обязательном порядке станет явным.
— Артист, — усмехнулась Наталья Николаевна, — то изъясняется, как профессор, то воплощается в юнца с молодёжным сленгом. Я давно поняла — в подлунном мире все артисты. Шекспир был прав: «Весь мир — театр. И все люди в нём — актёры».
Встроенные звуковые колонки компьютера заставили всех вздрогнуть. Умная машина словно давала знать: внимание на экран! «Картинка» поменялась. Крупным планом теперь были явлены лица Штайнмахера и совсем юного сотрудника, по виду просто-напросто студента. Однако понятно было, что если он задействован в столь засекреченном эксперименте, стало быть, представляет собой работника суперквалифицированного.
Сергей вполголоса начал переводить.
— Зинедин, вы мусульманин? — спросил юношу Штайнмахер.
— Да, — кивнул тот.
— А как вы относитесь к христианству?
— Нормально. Я уважаю веру других людей.
— Но ведь Бог-то один? — повторил Штайнмахер слова, произнесённые недавно Иваном за много тысяч километров от его местонахождения.
— Но путей к нему много, — равнодушно, точно затверженный урок, произнёс Зинедин.
