– А знаешь, Мишка, мне сегодня отчего-то стыдно за те твои гостинчики. Как мы с Колькой и Митькой налетали на тебя, отбирали… И вообще за все стыдно. Тридцать лет прожил, всегда был всем доволен, даже когда из гвардии выперли за пьянство и игру, а вот теперь стыдно. И за себя, и за братьев.
– Да брось ты, то ж было далекое детство. А дети все, признаться, жестоки и безответственны.
– В том-то и беда! Видишь, как Бог нас устроил: понять ничего не успели, а в грехе по уши увязли. Я в последнее время, ежели трезвый, только о том и думаю. Кого ни вспомнишь – всех вокруг обидел. Злым не был вроде никогда, то есть не замышлял, чтоб кому-то от меня плохо было, а просто и бездумно обижал. Женщин понапрасну обнадеживал, да так ни на одной и не женился. Поверишь ли, сегодня у Васьки, денщика моего, прощенья просил. Да ничего он, скотина такая, не понял. Только момент испортил и в соблазн ввел. Так и захотелось по его глупой роже съездить. Еле удержался. А ты-то, Миш, понял меня?
– Ты так говоришь, будто… – И прикусил язык на готовой слететь неуместной фразе. Все же закончил, не лучшим образом, но иначе: - …Будто хочешь у меня прощения просить.
– Не у тебя, у всего мира. Ты пойми – тридцать лет прожил, а, кроме стыда, ничего не нажил. И война эта дурацкая… Дмитрий из Севастополя калекой вернулся. И чем все это кончится, одному Богу известно. Как дальше жить, надо думать, а я не понимаю, что сейчас в России творится. Еще два года назад было все ясно как день. Был порядок. Я знал свое место. Что оно скромное – мое дело. Наверно, если б не пил и не играл, тоже был бы в хороших чинах. Но это я сам так распорядился. А сейчас я сам не знаю, кто я такой.
– Как был, так и есть – капитан Ряжского полка Иван Хлюстин.
– Да ты сам понимаешь, я не о том. – Иван скривился в досаде и мучительном поиске верного слова. – Сейчас капитан – не то, что год назад. Я был защитник престола и отечества. Плохой, хороший, но был таковым. А теперь… Севастополь сдали, из Румынии убрались. Из деревни вести – хуже нет. Мы, помещики, уже не хозяева в доме своем. Николая собственные крестьяне под суд отдали за то, что пьяницу кучера запорол. Крестьяне! – Такой конец для старшего из братьев Хлюстиных удивления не вызывал: если он с дворовыми был так же жесток, как с вандалами в Школе… – Грех говорить такое, но мне кажется, что Николай Павлович всю Россию за собой в преисподнюю поволок. Гибнет, гибнет страна!
– По-моему, в России самое интересное только начинается. Я тоже, братец ты мой, мало что понимаю, но от нового царя жду многого. Прежний-то нас, как Сусанин поляков, завел в беспросветную глушь, а теперь выбираться надо.
– Знать бы куда!
– Бог укажет. Мы с тобой, Иван, люди служивые, подневольные. Нам даже легче, чем остальным. Во всяком случае, на завтра задача ясна. Бить турок.
– Это-то понятно. А что дальше-то?
– А дальше думать надо.
– Надо. Только думать нас, Миша, никто не учил. И были правы. От мыслей ничего не зависит. Ни Россию, ни нас самих не переделаешь.
– Не предавайся мрачности, Иван. Тебе завтра в бой идти. – Лорис, подчинясь сентиментальному порыву, обнял старого своего товарища. Ох, не понравился ему настрой Хлюстина.
Штурм начался в 4 часа утра 17 сентября 1855 года. Колонна генерала Ковалевского начала восхождение к высотам, на которых было расположено укрепление Тохмас-табия, слева. Во фронт пошла колонна князя Гагарина. И первые полчаса казалось, что вот-вот, еще немного – и наши солдаты ворвутся в турецкий форт: ведь первый ряд траншей одолели, бились во втором… Генерал не утерпел, вырвался вперед. И упал, раненный в грудь. Его место занял полковник Шликевич. Успел крикнуть: «Ура, ребята!» – пуля угодила прямо в лоб.
И атака захлебнулась. Ряды смешались, офицеры потеряли всякое управление боем, турки осмелели, выскочили из своих укрытий, и началась рукопашная свалка.
Князь Гагарин повел свою колонну на выручку и первый упал, как и Ковалевский, раненным в грудь. И здесь атака захлебнулась.
Генерал Муравьев направил в помощь двум этим колоннам отряд генерала Майделя. Кое-как удалось пригасить панику, битва шла с переменным успехом, но момент уже явно упущен. К полудню из Карса турки выслали свежую кавалерию и не менее трех полков пехоты. И опять первым делом противник лишил колонну ее командующего – генерал-майор Майдель повел было людей в атаку и, раненный, упал с коня. И эта колонна потеряла управление, разбилась на мелкие отряды, где каждый командир действовал сам по себе.
Колонна генерала Нирода, в составе которой были охотники Лорис-Меликова, напрасно прождала сигнала к атаке. С юга, куда и направлена была резервная колонна, штурм, несомненно, принес бы успех. Но ведь сказано: яйца курицу не учат. А вести с фронта атаки приходили все хуже и хуже, преувеличенные расширенными глазами очевидцев.
В 6 часов вечера Муравьев прислал адъютанта за Лорис-Меликовым. Приближаясь к главной квартире, полковник видел печальную картину затухающего сражения. Осадная артиллерия прикрывала отступление, отсекая турецкую конницу. Из-под огня выносили раненых и убитых, с поля боя отходили мелкими группами. Знакомая фигура увиделась полковнику: и даже сквозь грохот и голос послышался:
– Братцы, за мной!
Это уж полное безрассудство. Капитан Хлюстин повлек свою роту на штыковую запоздалую атаку против явно превосходящего числом отряда преследователей. Лорис-Меликов, забыв приказ, направил было коня туда, к ряжцам, – спасти, выручить из дурацкой мясорубки Ивана. И прямо на его глазах Хлюстина рассек от плеча могучий усатый турок, солдаты штыками прорвались сквозь вражескую цепь, но бой был короток и безрезультатен. В нем потеряли еще четверых.
Лорис-Меликов опомнился и повернул коня в сторону главной квартиры.
В ставке главнокомандующего подтвердились почти все безрадостные известия. Разве что командиры штурмующих колонн Ковалевский, Майдель и Гагарин были не убиты, а только тяжело ранены.
Генерал был мрачен, но решителен. Лорис-Меликов предполагал, что поступит команда ввести в бой свежие силы и его охотникам предстоит выполнить какую-то особо хитроумную стратегическую задачу. Ничего подобного. Последовал вопрос, которого он меньше всего ожидал:
– Скажите, полковник, а есть ли у нас возможность найти топливо и фураж, чтобы продержаться два месяца?
Возможности такие, несомненно, были, и после недолгих раздумий Лорис-Меликов стал докладывать, где он рассчитывает раздобыть дрова, саман, сено.
Во время доклада в палатку вошел генерал Бриммер. Он командовал резервной колонной, расположенной у Чахмакских высот, и, в отличие от Нирода, своими глазами видел неудачу штурма.
– Ваше высокопревосходительство, в котором часу завтра прикажете выступать войскам? – Бриммеру ясно было, что Карса в этом году не взять и пришла пора заботиться о сохранении Кавказской армии.
– Прикажите, Эдуард Владимирович, усилить все посты, блокирующие крепость, – хладнокровно, будто не было сегодня страшной конфузии, ответствовал Муравьев.
– Но позвольте, Николай Николаевич, кто ж нас кормить-то будет?
– А вот-с, Михаил Тариелович. И накормит, и обогреет-с.
Самое удивительное, что генерал-лейтенант Бриммер, человек независимый и спесивый, с особым уважением посмотрел на полковника Лорис-Меликова и принял аргументы главнокомандующего, уверенный, что уж этот-то – точно, и накормит, и обогреет.
И в Кавказской армии, и на всей территории военных действий как-то так оказалось, что без Лорис-Меликова решительно нельзя обойтись. Муравьев много думал на эту тему, человек он был умный и справедливый и фаворитизма на дух не переносил. Да и крутой характер не позволял держать при себе любимчиков. И все же троих своих сподвижников в Крымской войне – Бакланова, Дондукова-Корсакова и Лорис-Меликова – он выделил особо. «Бакланов был пугалищем турок, которых он много переловил и перебил. Во всякую войну у азиятцев являются в неприятельском лагере, по их понятиям, герои, которые получают у них особые клички. Такими они признали в нашем лагере трех, которым придавали более значения, чем самому сардарю, то есть главнокомандующему, а именно: Бакланова, Дондукова и Лорис-Меликова. Первого во всех окрестностях жители называли Баклан, второго – Кенег, а третьего – Мелик и последнего разумели за самое доверенное при главнокомандующем лицо, через которого можно всего достичь».
После штурма 17 сентября блокада Карса была усилена. Войска уже не отпускались в дальние рейды, а сосредоточились под стенами укреплений. Артиллерия ежедневно бомбардировала город, не давая гарнизону ни часу покоя. Ежедневно из крепости высылались отряды фуражиров, но ни разу отрядам этим не дано было достигнуть своей цели. Их встречали то казаки, то охотники и всегда выходили победителями из стычек со слабеющими от голода турецкими солдатами и башибузуками. Но гораздо больше, чем от этих дневных коротких схваток, турки терпели бед от ночных тревог.
