– К мастеру обратитесь, – посоветовал печатник и кивнул на дверь. – В синем халате, правильный такой. Только не говорите ему, что я вас направил. Вообще-то у нас положено через плановый отдел…
Я зашел в цех, провонявший бензином и типографской краской. Посреди стоял агрегат, похожий на комбайн. Громко лязгая, крутились барабаны, бумажная лента бежала из одной стороны в другую, исчезала в мясорубке валиков, и наружу выползало уже нескончаемое газетное полотно. Мастера я увидел сразу. Он стоял на приемке, куда по конвейеру стекались сфальцованные газеты, и вынимал из пачки то один, то другой экземпляр, разворачивал и придирчиво проверял качество.
– Я хочу напечатать афишу! – крикнул я, потому как по-другому разговаривать при таком грохоте было невозможно.
Мастер постучал пальцем по своему уху, взял меня под руку и отвел в комнатушку с хлипкой дверью. Сев за стол, заваленный заказами, он нацепил очки с толстыми линзами.
– Что вы хотите отпечатать? – уточнил он.
Я положил перед ним обрывок. Мастер взял его, повертел, поднес к глазам.
– Нет. Это не наша продукция.
Я видел, что он лжет.
– Но здесь адрес вашей типографии!
– Правда? – Мастер нацепил очки и поднес обрывок к глазам. – В самом деле. Печатали у нас. И что вы хотите?
Я достал бумажник, раскрыл его, положил перед мастером две купюры.
– Я хочу узнать, кто заказал эту афишу, – сказал я, склонившись над присыпанной перхотью головой мастера, пахнущей то ли дешевым одеколоном, то ли ядреным мылом.
– Нет проблем, – ответил мастер, показывая себя аккуратным работником, у которого все записано и учтено. Он придвинул к себе пухлый журнал с разбухшими и потрепанными уголками, причем сделал это так, что купюры каким-то волшебным способом оказались между его страниц. Он провел по строчкам огрубевшим, деформированным от молотков и тисков пальцем и остановился на фамилии Макса.
– Максим Анатольевич Сарбай…
– Нет! – сказал я и хлопнул ладонью по журналу. – Нет! Меня интересует другая афиша, с похожим, но все-таки другим текстом, которая была отпечатана двумя днями позже.
Мастер, выказывая свое возмущение необоснованными подозрениями, снял очки и откинулся на спинку стула.
– Никакой другой афиши не было! Вы мне показали номер заказа? Вот этот номер записан у меня в журнале…
Он не успел договорить. Я схватил мастера за воротник халата, поднял со стула и выволок в цех. Мастер пытался сопротивляться. Он кричал, но лязг ротационной машины заглушал его голос. Я подтащил его к бешено вращающемуся барабану и ткнул лбом в жирную от краски раму.
– Считаю до трех! – предупредил я. – Потом твоими мозгами будут любоваться читатели свежего номера… Раз!
Мастер, изо всех упираясь руками в раму, с ужасом смотрел на барабан. Горячий ветер ворошил его волосы.
– Два…
– Он назвался Константином Григорьевичем! – хрипло крикнул мастер.
– А паспортные данные?
– Я ничего у него не спрашивал! Он заплатил за пятьсот экземпляров, и я провел его афишу под заказом Максима Сарбая…
Я отпустил мастера и стал оттирать с ладони жирную, как нефть, краску.
– Как он выглядел? – спросил я.
– Кто? Сарбай?
– Нет. Второй. Константин Георгиевич.
Мастер обиженно хлопал глазами и поправлял скомканный воротник. Он все еще с испугом поглядывал на ротационный барабан, под который едва не угодила его голова.
– Невысокий. Шустрый. Глаза веселые…
– Возраст?
– Вроде, не старше вас. Волосы темные, курчавятся над ушами… И лицо такое… щекастое. Я еще подумал, что он на хомячка похож…
Я вышел из цеха в тот момент, когда печатник уже вволю покурил и кинул окурок в ведро с водой, приспособленное под урну.
– Договорились? – спросил он меня.
Глава шестнадцатая. Алло! Это звонит хомячок!
Ни о чем мы не договорились, ничего нового я не узнал. Бастион оказался намного прочнее, чем представлялся мне поначалу. Я ломился в запертую дверь, не будучи уверенным, что за ней я узнаю что-нибудь полезное для себя. Я делал ставку на человека, представившегося Батуркиным, потому как был уверен, что именно он организовал концерты в Евпатории и Севастополе с участием моего двойника. Через этого Батуркина я намеревался выйти на самого артиста, а его уже допросить по полной программе и узнать, кого он мог смертельно обидеть во время концерта.
Я брел по сумеречным улочкам, и тихо умирающий день как нельзя точно передавал настроение моей души, полной тоски и печали. Я был одинок. Мне нередко приходилось расследовать преступления в одиночку, но всегда я держал в уме неприкосновенный запас, последний резерв – живой ум и недюжинные способности Ирины. Теперь мне приходилось полагаться на себя, и не было на всем свете человека, который бы поддержал меня и утешил. Кто бы знал, каким черным и пустым казался мне сейчас окружающий меня мир!
Стараясь избегать оживленных улиц, я добрел до фонтана, изображающего осьминога, облепленного мозаичной плиткой. Здесь с Ириной мы выясняли наши отношения после серьезной ссоры. Я хорошо помнил ее глухой, чуть хрипловатый голос. Если мы с ней ссорились, она никогда не молчала, не пряталась в коконе собственной гордыни, а пыталась разобраться, кто кого и как обидел, какие у нас друг к другу претензии, и всегда первой шла на примирение… От фонтана я свернул в старый двор, с сырыми и темными подъездами, утопающими в непроходимых зарослях. Вот лавочка, на которой мы Ириной в честь нашего примирения распили бутылку шампанского. Отсюда мы пошли на море… Невыносимо идти по ее следам! Сколько в этом городе дворов, лавочек, парков, скверов, которые помнят ее! И мне теперь ничего не остается, как терпеть эти бесконечные взрывы памяти, как сдерживать слезы при виде ничем не приметных предметов…
В Интернет-кафе был аншлаг, подростки резались в сетевые игры, дрались на полях сражений, гонялись друг за другом на гоночных автомобилях и освобождали от космических пришельцев мрачные подвалы. Мне удалось найти свободную станцию, правда, с изрядно подсевшим монитором и без звуковых колонок. Я зашел на сайт оператора своей телефонной сети и заказал подробную распечатку входящих и исходящих звонков за последнюю неделю. В
