нужен, а вот что он сделал с женой – осталось для меня тайной.
Он перезвонил мне через пару минут. Я опустился на корточки, подобрал с земли треугольный осколок бутылочного стекла и приготовился нацарапать на земле фамилию и домашний адрес "хомячка". Но сделать это мне не пришлось. То, что сообщил Валера Уторин, меня просто шокировало.
– Значит, так. Владелец этого "Опеля" – Юрий Петрович Кондрашов. Проживает по адресу: Севастополь, улица Ленина, дом девять…
Я уже не слушал Уторина и против своей воли отключил телефон, даже не сказав "спасибо". Белиберда какая-то! Юрка Кондрашов оказался тем самым неуловимым "хомячком"? Тем самым таинственным "Константином Георгиевичем Батуркиным"? Юрка, мой однокашник по институту, прирожденный артист, клоун, вечный весельчак и плут, который шутки ради представлялся по телефону то Мартином Борманом, то Орестом Нечапайзацицько, то прапорщиком Бодунко? Это он в один прекрасный вечер представился Батуркиным и обвел меня вокруг пальца? Это он организовал выступление моего двойника на сценах Евпатории и Севастополя? Он отпечатал афиши, он отправил грозное письмо Максу со словами: "Прибью, собака, если еще раз выпустишь на сцену этого поганца!"
Белиберда… У меня не укладывалось это в голове. Ладно, я был готов к любому, даже самому умопомрачительному розыгрышу со стороны Юрки Кондрашова. Но разве он был способен к жестоким играм на поприще шоу-бизнеса? Разве он мог угрожать расправой своему конкуренту Максу и назвать меня в своей анонимке "поганцем"?
Я прижался лбом к сырой коре дерева. А что я знаю о нем? Чужая душа – потемки. Разве весельчак и балагур не может организовать шоу, чтобы вытряхнуть из приезжих деньги? Ведь Юрка, назвавшись Батуркиным, предложил мне еще раз выступить! А я отказался. Уговаривать меня он не стал из-за неимения времени, надо было срочно давать концерты "мастера индукции и дедукции Кирилла Вацуры", пока у праздной толпы не угас интерес. Готовенькие деньги лежали на поверхности, и Юрка не поленился их подобрать. Он нашел подходящего актера, который успешно выдавал себя за меня.
Моя горячность не позволила мне спокойно обдумать мой следующий шаг, и я начал торопливо набирать номер домашнего телефона Юрки Кондрашова, даже в общих чертах не представляя, что я ему скажу. Ниточка выскальзывала из моих рук, словно червяк, не желающий насаживаться на рыболовный крючок, и я предпринимал все возможное, чтобы выловить еще одну удачу, и еще, и еще – и так до тех пор, пока не доберусь до подонка, отравившего Ирину.
Юрка не отвечал. Я мысленно считал гудки и терпеливо ждал. Если спит, то пусть проснется. Если он в ванной, то пусть вылетит оттуда с намыленной головой, голый и мокрый. Если он в объятиях женщины, то пусть со скрежетом зубов и проклятиями оторвется от нежного тела. Для начала я обложу его матом. А потом попрошу… нет, прикажу немедленно ехать ко мне. Пусть расхлебывает ту кашу, которую заварил.
Я устал считать гудки. Юрка не ответил. Но я уже не мог остановиться, не мог дождаться утра. Выбежав на шоссе, я остановил автобус, заполненный молчаливыми и угрюмыми рабочими в оранжевых спецовках. Я сел на единственное свободное место, и под гул мотора два часа подряд качался из стороны в сторону вместе с пластиковыми касками.
Глава восемнадцатая. Тень
В Севастополь я приехал во втором часу ночи. Ночной город был безлюден, на мокром асфальте отражались мигающие желтые огни светофоров, и в полной тишине отчетливо раздавались лишь мои быстрые шаги. Я шел посреди проезжей части, надеясь таким способом остановить попутку, но ни одна машина не проехала мимо меня. Без четверти два я зашел в подъезд Юркиного дома, поднялся на третий этаж и, не мешкая, позвонил в квартиру. Последний раз у него в гостях я был давно, семь лет назад, когда мы отмечали юбилей со дня выпуска из института. Но память меня не подвела, я прекрасно помнил эту обшитую желтым кожзаменителем дверь и оригинальную цифру "8", исполненную из очков в тонкой оправе без стекол, а также привешенную над кнопкой звонка фанерку с надписью: «НАЖИМАТЬ ТОЛЬКО В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ!!!» Это был Юрка, каким я его помнил всегда. Что ж, наступил тот самый случай крайней необходимости. Я надавил на кнопку.
Из глубины квартиры донеслось приглушенное жужжание. Я подождал ровно столько, сколько нужно человеку, чтобы проснуться, встать с постели и одеться. Но дверь не открылась. Я позвонил настойчивей. Упрямство или врожденная индифферентность Кондрашова начала меня нервировать. Я надавил на кнопку и не отпускал ее до тех пор, пока с тихим щелчком не открылась соседняя дверь. В образовавшуюся щель высунулось помятое, ослепленное лампочкой лицо немолодой дамы. Некоторое время она молча щурилась и шевелила бровями, точнее, тем местом, где они должны были расти. Взгляд ее был задумчивым, немного недоуменным.
– Вы что, сговорились все? – спросила она, растягивая звуки, как жвачку.
– Как вы думаете, Кондрашов дома? – спросил я.
– Что? – отрывисто переспросила женщина, округляя подсохшие, будто вяленые губы, и если бы я ее не видел, то подумал бы, что этот звук издала пробка, выскочившая из бутылки.
Я повторил вопрос. Дама явно страдала от бессонницы, и потому не торопилась. Она вздохнула, оперлась о дверь и стала медленно покачиваться туда-сюда. Дверь скрипела.
– Вы не первый, кто об этом спрашивает. Пришли бы все сразу… Танька у матери. Страшно ей было дома… – Она усмехнулась и покачала головой. – Можно подумать, что мама ее утешит!
– Танька – это его жена? – уточнил я.
– Вдова, – поправила женщина, глядя на меня со снисхождением.
Дама меня запутала. Наверное, мы говорили о разных людях. На всякий случай я еще раз глянул на номер квартиры.
– Мне нужен Юра Кондрашов, – с четкой артикуляцией сказал я, да еще руками помахал, помогая выразить мысль жестами.
Женщина скривила губы, чуть опустила голову и стала смотреть на меня исподлобья.
– Вы притворяетесь или на самом деле того? – произнесла она. – Слышали звон, да не врубились, где он… Вы чего сюда толпами шастаете, людям спать не даете? Нет здесь никого! Танька к матери уехала, страшно ей… А похороны будут послезавтра, не раньше.
– Чьи похороны? – проговорил я, чувствуя, как у меня начинает
