14. Анна. Париж. Пуаси
Я оскорбилась письмом твоим. Это кокетство,
то, что в душе моей место своё принижаешь.
Этого ты не хотел, и, надеюсь, что соображаешь,
но выбираешь сейчас недостойное средство.
Ладно, скажу -- ты во мне занимаешь пространство
всё. А оно велико и (ура!) непустынно.
Если б ты смог написать моей сути картину,
то написал бы Любовь, Мастерство, хулиганство.
Есть там и нечто другое -- постель и короткие ночи,
тело твоё, без которого я иногда становлюсь сумасшедшей.
Близость тогда представляется мне безвозвратно прошедшей.
Как расставания делают жизнь и темней, и короче!
Хочешь, тебе изменю, а потом исступлённо покаюсь.
Буду тебя умолять о прощеньи, скажу -- "Это было
ошибкой",
вспомню Андорру в Европе и с хитрой улыбкой,
чтоб устоять ты не смог, я, как кошка, к тебе приласкаюсь.
Но, к сожалению, нет никого в этом мире, кто смог бы
занять,
кроме тебя, моё сердце и мне подарить благодать.
15, 16
. . . . . . . . . . . . . .
17. Авторский текст
Когда октябрь прохладными ветрами
осыплет золотые тополя
и, разродясь чудесными дарами,
до будущей весны уснут поля,
вода седых небес с печалью леса
сольются в мелком кружеве сетей,
у Солнца исчезают интересы
к Земле и меньше праздничных затей.
Ещё порой, как отголосок лета,
с неярким небом тёплый день мелькнёт.
Но в петербургских окнах меньше света,
и больше олова в отливе невских вод.
Постигнуть осень наспех невозможно.
Великое не терпит суеты.
И если жизнь порой казалась сложной,
так это всё от нашей простоты.
Мне в октябре воздушно и тревожно.
Я обретаю новые черты.
18
Пока Андрей и Анна в переписке,
из Петербурга еду я в Казань.
Потом до Красноярска путь неблизкий,
Москва, Саратов, Новгород, Рязань.
Так изменилось всё. Сейчас апартаменты
заметно чище, в ванной арматура
блестит. Проникла европейская культура
в наш быт. Но скифская натура
без изменения осталась. Отношенья
по-прежнему на уровне колен.
У нас товар всегда без перемен,
хотя кривая цен своё движенье
стремит наверх. И темп её хорош.
Цена растёт и дешевеет грош,
не дорожает вежливая честность
и мало стоит честная известность.
В казне российской прячется коварство --
чем больше денег, тем беднее государство.
19
Октябрь -- лучший месяц для поездок.
Ещё в крови играют витамины,
ещё усталость не согнула спины,
и ветер свеж, и дождь не очень резок.
И пальцы лёгкие в сетях аппликатуры,
как бабочки, порхают по ладам,
стихи плывут по прожитым годам,
пронизывая плоть родной культуры.
И лучшее, что я в себя вобрал
из книг, людей, Природы, веры в Бога,
я из души бессмертного чертога
переливаю в благодарный зал.
И в теплоте ответного потока
живу, как птица в выси голубой,
лечу над Миром, над самим собой
и забываю быт, приметы срока,
что мне отпущен в этой вышине
не по моей заслуге и вине.
20
Из переписки Анны и Андрея
я выбираю только несколько процентов --
суть смысловых и нравственных акцентов,
чтоб повесть мне закончить поскорее,
поскольку много милых пустячков
в их письмах, целиком их излагать
нет мне резона. Хочется понять
побольше о душе при минимуме слов.
Из писем Анны социальные мотивы
я выделил, как некий феномен,
печаль от происшедших перемен,
что делают Россию несчастливой.
Андрей, как правило, раздумчив и лиричен,
и больше погружён в искусства дивный мир,
хотя по-своему практичен, и трагичен,
и изощрён в словах, как ювелир.
Писать любимому -- обязанность святая.
Они и пишут, и по многу раз читают.
21. Анна. Париж. Пуаси
Я Питер вспоминаю каждый день.
На нём лежит Европы старой тень.
Прошли века жестокого ученья.
Невежество исчезло, как болезнь.
Европа всё разучивает песнь,
где вычеркнуто -- ложь, война, мученье.
Средневековье исподволь и грязно
в России возвратилось в города.
Бандиты, побирушки, наркота...
Убитые легко, однообразно
в своих подъездах -- доктора, профессора,
евреи, улетевшие на встречу
с тенями предков -- тягою из печи
взлетевших в небо, злая детвора,
что продаёт тела свои прохожим,
безграмотных писателей толпа,
вокруг Александрийского столпа
