— С твоей бабушкой случилась беда, — сказал я.
— С бабой Наташей? — уточнил Жан, откидывая ковш мусоропровода.
— Да, с Натальей Ивановной, — кивнул я. — Она попала в больницу в Закорске. И ее надо оттуда вытащить. Перевести. Хотя бы навестить. В общем, сделать хоть что-нибудь, а то там тихий ужас.
— А моим родителям вы сказали? — Жан опрокинул мусорное ведро над черным зевом мусоропровода. В ковш посыпались смятые бумажки.
— Сказал, — хмыкнул я. — Они поругались, и, кажется, из-за этого могут до Нового года ничего не предпринять. А потом может быть уже поздно.
— Мама не любит бабу Наташу, — кисло усмехнулся Жан. — А меня она не послушает.
— Слушай, ты же уже взрослый парень, — я подмигнул. — И изобретательный. Придумал ведь, как в подъезд выйти, чтобы мама ничего не заподозрила. И родителей своих знаешь. Вот и напряги извилины, что нужно сделать, чтобы спасти любимую бабушку.
— Можно дядьке Егору позвонить, у него запорожец... — задумчиво проговорил Жан.
Наверху снова открылась дверь. Я торопливо отпрянул обратно за трубу.
— Жан, ты что там копаешься?! — раздался сверху голос мамы.
— Счас я, — недовольно буркнул Жан и с грохотом захлопнул мусоропровод. Смятые бумажки с тихим шуршанием и шелестом посыпались вниз по трубе. Он посмотрел на меня и прошептал. — Я что-нибудь придумаю.
Он поплелся наверх, волоча ведро за собой. Нда, некоторые дети могут передвигаться двумя способами — или нестись, круша все на своем пути, или плестись, волоча на спине всю скорбь этого мира.
Я подождал, когда Жан зайдет в квартиру под ворчание матери. Подождал, когда дверь захлопнется и замок щелкнет. Сосчитал зачем-то до тридцати. И тихонько спустился вниз. Постоял рядом с лифтом, потом спустился еще на один этаж и только оттуда вызвал лифт. Конспирация, так конспирация!
Я вышел из автобуса на площади Советов и посмотрел на мерцающие на гостинице «Центральная» часы. Всего-то восемь вечера. Утром Феликс сказал, что встречу насчет жилья отложили до Нового года, так что пока я могу пожить у него. Но идти домой мне пока не хотелось, тем более, что завтра мы весь день проведем в обществе друг друга. И еще с Мишкой. Отгул мне дали без проблем, Антонина Иосифовна даже хотела и на тридцать первое меня тоже отпустить, но я сам отказался. Я же не не новогодние каникулы себе старался выправить, а действительно по делу. И даже результат потом смогу показать... Мишку отпустили еще проще. Он на заводе был вообще на особом счету — летописец-светописец. Главное, приноси очередную пачку героических фотографий.
Ладно, время реально еще детское, можно заскочить в «Петушок», чаю попить. Или молочный коктейль. Может, кто знакомый там будет...
Я решительно свернул на аллейку и потопал в сторону кинотеатра «Россия».
В «Петушке» все было уже новогоднее. В углу стояла елочка, зеленых иголок которой было не видно из за сплошного слоя блестящего дождика. Всякие панно и декоративные решетки увиты мишурой, а с потолка свисают многочисленный ниточки с нанизанными на них кусочками ваты. Рядом с дверью — сложенная стремянка. Похоже, украшать закончили только сейчас. Или собираются еще продолжать, хотя плотность украшений на квадратный метр и так зашкаливает.
— О, Жаныч! — Веник меня заметил до того, как я успел хоть кого-то разглядеть в блестящем мельтешении новогодних декораций. — А мы тут как раз о тебе говорили...
Я подошел к столу, пожал руку Венику. Потом парню, похожему на бобра. Потом двум ухажерам брюнетки с морковными губами. Как их всех зовут я благополучно уже забыл, конечно. Посмотрел на Лизавету. Она демонстративно отвернулась и поджала губы. «Ага, понятно, о чем вы тут разговаривали», — весело подумал я, взял стул от соседнего столика и с грохотом придвинул к этому. Устроился рядом с Лизой, приобнял ее за талию.
— Привет, любовь моя, — прошептал я ей на ухо и чуть не чихнул. Химические кудряшки защекотали нос. И еще у нее были новые духи какие-то. Тяжелые, приторно сладкие. Не люблю такие, вообще не понимаю, кому в голову приходит ими мазаться.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Отвали от меня, козел! — Лиза дернулась и вскочила. У нее было очередное новое платье. Тоже явно самошитое. Сидело чуть лучше, чем прошлое, но все равно как-то... Как-то... Как будто она пыталась скопировать модель из какого-то глянцевого журнала, но использовала выкройки с уроков труда в школе.
«Ты придираешься, Жан Михалыч! — строго одернул я себя. — Как умеет, так и одевается. У тебя вообще до сих пор на жопе „Рила“, и ничего!»
Я заказал два молочных коктейля — себе и Лизавете. Откинулся на спинку, сделал глоток сладкого клубничного пойла и расслабился. Слушал треп приятелей-бездельников и чувствовал, как меня вот только сейчас отпустило. Все-таки, визит к родителям и разговор с самим собой оказались делом довольно нервным. Ну или, скажем так, тревожащим.
Треп опять крутился вокруг личной жизни тех, кто не присутствовал. Ощущение было такое, что мне пересказывают сюжет мыльной оперы с какой-нибудь сто двенадцатой серии. И предыдущие сто одиннадцать я прохлопал ушами. Так что особенно я не вникал. Мне просто было хорошо от самого факта, что вокруг меня люди беззаботные, что не надо думать о сложных проблемах мироздания и великой цели своего существования в этой вселенной.
Был соблазн пойти к Венику продолжать банкет после закрытия «Петушка», но я ему героически не поддался. Потому что ключ Феликс мне так и не выделил, а приходить за полночь как-то невежливо. Так что на пороге кафешки я сделал всем ручкой и направился домой. Через минуту услышал за своей спиной торопливый стук каблуков.
— Ваня, нам надо серьезно поговорить, — строго сказала Лизавета, ухватив меня под руку.
— Ммм, а я думал, что ты со мной больше не разговариваешь, — усмехнулся я.
— Ты меня очень обидел, — насупилась Лизавета. — Не хочешь попросить прощения?
— Милая, я всегда готов! — бодро сказал я. — Мне встать на колени, чтобы ты поверила, что я ужасно раскаиваюсь?
— Хочу! — в вызовом сказала она, остановилась и топнула ногой.
— Лизавета, я ужасно тебя обидел и очень раскаиваюсь! — я отвесил шутовской поклон и плюхнулся на одной колено. Черт, стукнулся больно об наледь! В чем именно я раскаиваюсь, я понятия не имел. Просто давно уже уяснил, что в таких делах с женщинами лучше не спорить. Или сейчас растает, и все будет хорошо. Или еще многократно повторит, в чем я там провинился. Кажется, задавал всякие вопросы неуместные, но это не точно.
— Вставай! Вставай! — внезапно зашипела Лиза и навала дергать меня за руку вверх. — Вот дурак, люди же смотрят!
— А ты меня уже простила? — спросил я, заглядывая ей в лицо.
— Какой же ты все-таки... — она дернула меня так сильно, что я думал, что рукав оторвется. — Да, простила, уже простила, только встань!
Я поднялся и оказался с ней вплотную. Обнял за талию, она прильнула к моим губам. Меня опять обдало приторным запахом ее духов. А на губах я почувствовал парафиновый вкус ее помады. Вряд ли отпечатается, холодно...
— Ваня, пойдем ко мне? — положив голову мне на плечо сказала Лизавета.
— У меня встречное предложение, — прошептал я. — Давай начнем заново. С конфетно-букетного периода, а? Цветы, свидание, ммм?
— Давай Новый год вместе встречать? — выпалила она и посмотрела мне прямо в глаза. — Только ты и я?
— Боюсь, что... — начал я, вспомнив про настойчивое предложение Игоря, от которого, пожалуй что, отказываться не стоило. — Постой, а ты разве одна собираешься быть? А как же ребята?
— Они собираются у Элис, — ответила Лиза. — Но если мы будем с тобой, то я не пойду.
— Понимаешь, какое дело, Лизавета, — медленно проговорил я. — Я должен встретить Новый год с семьей. Но тридцать первого после работы мы можем с тобой встретиться и устроить... репетицию. Как ты на это смотришь?
— С семьей? Тебе что, тринадцать? — Лиза скривила губы.
