Быстро погрузили раненых. Многие были в тяжелом состоянии, но мы не услышали ни одного стона, ни одного крика. Воины-севастопольцы мужественно переносили страдания.
В эту ночь все самолеты благополучно возвратились в Краснодар. Утром, когда пришли на завтрак, увидели на стене свежий «боевой листок» с результатами полетов в Севастополь и обращением летчика Бибикова к товарищам по оружию: «Клянусь, - писал он, - что, пока руки держат штурвал, пока бьется сердце в груди, буду летать до последнего дыхания, всеми силами помогать севастопольцам бить, громить, уничтожать врага».
Под этими словами мог подписаться любой из нас: Бибиков выразил мысль всех своих товарищей.
В этот день наш экипаж вылетел в Севастополь еще засветло, в полночь вернулся домой и смог слетать на задание еще раз. По два вылета сделали и некоторые другие экипажи.
Но летать с каждым днем становилось все труднее. 24 июня Херсонес радировал, что принять «дугласы» не может. В этот день только по аэродрому немцы выпустили более 1200 снарядов и сбросили 200 крупнокалиберных бомб. Было выведено из строя одиннадцать самолетов. Посадочную полосу так изрыло воронками, что даже автомашине было не проехать. Требовалась по меньшей мере ночь для приведения ее хотя бы в относительный порядок.
Как же быть? Вот тут-то и пригодился опыт работы экипажей «дугласов» с партизанами: решили сбрасывать грузы на площадку рядом с аэродромом, без посадки. Это позволило значительно уплотнить график полетов, сократить интервал между вылетами до десяти минут. Без посадки можно было свободно слетать дважды. [122]
…К аэродрому подошли на небольшой высоте, сразу увидели треугольник огней - место сбрасывания. На следующем заходе снизились до бреющего, и, когда нос самолета поравнялся с треугольником, я нажал кнопку. Огромная сигара, похожая на торпеду, отделилась от самолета. У меня екнуло сердце: вдруг от удара о землю взорвутся упакованные боеприпасы?
Не взорвались. Техники-оружейники, готовившие грузы на сбрасывание, хорошо знали свое дело.
Сделали круг над аэродромом, легли на обратный курс. Мне показалось - небо над Севастополем стало еще чернее, еще зловещее…
26 июня начались 240-е сутки обороны города. С утра наша артиллерия и авиация нанесли по врагу чувствительные удары. Но после полудня огонь значительно ослаб: сказывался недостаток боеприпасов. А немцы наращивали огонь с каждой минутой. Во второй половине дня десятки бомбардировщиков обрушили на аэродром тяжелые бомбы. Наши истребители вылететь в этот день так и не смогли - полоса была разбита.
Перестала существовать плавучая батарея «Не тронь меня». Воспользовавшись отсутствием нашей авиации, большая группа вражеских пикировщиков накинулась на нее, когда в строю уже не осталось и половины орудий, вышел почти весь боезапас. Смертельно раненный командир батареи капитан-лейтенант С. Я. Мошенский обратился к команде: «Прощайте, друзья. Знайте, что я умираю с сознанием, что вы выстоите в бою».
…Новая волна бомбардировщиков. Два прямых попадания крупнокалиберных бомб потрясли платформу батареи. Она накренилась и легла на борт. Большинство членов команды погибло. Тяжелораненых, в том числе и комиссара Н. С. Середу, отправили в Камышевую бухту для эвакуации на Большую землю, а несколько человек, чудом оставшиеся невредимыми, пополнили ряды бойцов, оборонявших город.
Аэродром по существу лишился зенитного прикрытия. Да и истребителей в строю осталось всего три пары.
Херсонесская авиагруппа быстро таяла. Командование приняло решение: последние бомбардировщики и штурмовики перебазировать на Кавказ, на Херсонесе оставить только истребители.
К вечеру, когда налет немецких бомбардировщиков прекратился, все, кто был на аэродроме, кинулись приводить в порядок посадочную полосу, чтобы принять [123] «дугласы». Воронки забрасывали камнями, засыпали землей, следом ходил каток, утрамбовывая грунт, хотя то там, то тут еще разрывались артиллерийские снаряды. К назначенному времени удалось восстановить узкую ленточку посадочной полосы, и мы благополучно произвели на ней посадку. Правда, один «Дуглас» таки влетел в воронку, подломил стойку шасси, погнул винт. Его оттащили к капониру, но отремонтировать так и не успели. Сожгли.
На следующий день, перед заходом солнца, с Херсонеса взлетели последние Ил-2 и Пе-2 - всего 18 самолетов.
Сквозь грозу
Настал вечер 29 июня - десятый день наших полетов в Севастополь. Мы, как обычно, готовились к вылету, но поступило предупреждение синоптиков: с юга Черного моря движется мощный грозовой фронт, он может преградить путь на Севастополь. С вылетом надо поторопиться.
Наш экипаж вылетел последним. Когда дошли до траверза Ялты, в море уже стояла темная стена облаков, то и дело прорезаемая зигзагами молнии. Подумалось: «И правда, может отрезать дорогу домой».
На Херсонесе заходили на круг осторожно. В предыдущем полете перед последним разворотом прямо в лицо Скрыльникову ударил мощный луч вражеского прожектора с Константиновского равелина. Ослепленный пилот успел задернуть темную шторку, пространственную ориентировку не потерял, но последний разворот все же проскочил, развернулся уже над передовой линией. Немецкие пулеметчики основательно поупражнялись в стрельбе по движущейся цели. К счастью для нас, неудачно.
Повторять эту ситуацию теперь, понятно, не хотелось, и Скрыльников на сей раз зашел на посадку подальше, чтобы луч, если даже поймает его, светил не в глаза, а сбоку.
Однако опасения наши не подтвердились: прожектор не включился. Оказывается, только что, перед нашим прилетом, его «погасил» известный черноморский летчик, уже тогда Герой Советского Союза Михаил Авдеев. Он возвращался с задания, в сумерки заходил на посадку, и тут его осветил луч с Константиновского. Авдеев прервал посадку, снова ушел в воздух. Набрал высоту и с пикирования дал несколько очередей по прожектору. Луч погас. Но когда летчик снова зашел на посадку, луч опять потянулся [124] к аэродрому бледно-дымчатыми лапами. Так повторялось несколько раз: после атаки луч замирал, а уходил истребитель - оживал снова. Близилось время прибытия «дугласов», прожектор мог наделать беды. И тогда Авдеев решился на крайность: зашел с севера, с территории, занятой врагом, снизился до бреющего и пошел на прожектор из того сектора, откуда тот не ожидал нападения. Лететь на бреющем ночью, да еще на скоростном истребителе, смертельно опасно. Одно неосторожное движение ручкой управления - и самолет врежется в землю. Но другой возможности расправиться с прожектором Авдеев не видел. Он нацелился в основание луча, как в мишень, и, когда прожектор оказался почти рядом, нажал гашетку пушки и тут же дернул ручку управления на себя. Самолет взмыл вверх, летчику даже показалось, что он увидел разлетевшиеся стекла…
Во всяком случае прожектор погас надолго. Мы сели на Херсонесе благополучно. Бросилось в глаза, что на аэродроме, впритык к посадочной полосе толпится очень много народу. Площадка, где разгружали я загружали «дугласы», была оцеплена двойным кольцом матросов, которые стояли стеной, не пропуская никого к самолету. Обстановка была крайне тревожной. Над городом стояло яркое зарево, а огневая линия передовой уже просматривалась невооруженным глазом.
Боеприпасы сбрасывали прямо на землю. Машин на этот раз не было, ящики уносили на руках куда-то за линию оцепления. Когда начали грузить раненых, за линией возникло беспокойное движение.
- Только раненых, только раненых! - громко повторял руководитель посадки. И толпа стихла. Моряки работали четко, молча.
На аэродроме мы задержались совсем недолго. И все же опоздали: у мыса Сарыч путь преградила темная неприступная стена. Она уже закрыла горы, надвинулась на сушу.
- Что будем делать? - спросил Скрыльников.
- Пойдем вдоль фронта, с набором высоты, - ответил я. - Может, удастся обойти с юга.
- Добро, - совсем по-морскому ответил Михаил Семенович.
Он развернул самолет вправо, потянул штурвал на себя.
Полчаса мы шли на юг, забираясь все выше и выше. Стрелка высотомера уже задрожала у отметки 6000 метров. [125] Выше подниматься нельзя: в фюзеляже тридцать человек раненых замерзают, да и кислородное голодание на такой высоте чувствуется, можно внезапно потерять сознание. А грозовому фронту конца-края не видно. Но вот в сплошной стене облаков начали появляться просветы. Стена дождя осталась внизу, кучевые облака теперь клубились огромными шапками, словно вырываясь из гигантского котла. Они бурлили, сталкивались и расходились, оставляя между собой небольшое свободное пространство.
- Попробуем пробиться? - спокойно произнес Скрыльников.
Я вполне оценил его спокойствие, ибо хорошо знал, что представляют собой эти клубящиеся громады. Свирепствующие в них вихревые вертикальные потоки способны так тряхнуть самолет, что он развалится в одно мгновение, а мощные электрические заряды могут запросто зажечь металлический «дуглас». В общем, в такие облака лучше не попадать. Но и между ними находиться небезопасно. Если два облака с противоположными электрическими зарядами сближаются, то происходит замыкание - сверкает молния. Окажись между ними в это мгновение самолет - отличный громоотвод! - и вспышка кончится трагедией.
