— Вот несносная! Три года я только и слышу от тебя: «любовь», «любовь»! Что толку от твоих сказок, если ты сама в первый же день съемок отказываешься от роли сказочной принцессы?
— Какая романтичная метафора!
— Представь себе! Лучше иди и займись метафорами с ним. Предупреждаю, если ты ничего не сделаешь, я бесстыдно уведу его у тебя, вот только нога заживет!
— Это мы еще посмотрим. Положение не такое простое, как кажется.
— Ты видала когда-нибудь простые любовные истории? София, мне надоело видеть твое одиночество! Ты сама мне говорила: «Мы сами — творцы своего блаженства!» Так вот, старушка, в твоем блаженстве метр восемьдесят пять роста и где-то семьдесят восемь килограммов мышц. Очень тебя прошу, не шарахайся от счастья, это оно самое, его параметры!
— Плутовка и бесстыдница!
— Элементарный прагматизм! Думаю, «блаженство» сейчас очнется, вот и ступай к нему. Дай мне хотя бы немного побыть одной! Проваливай из гостиной, живо!
София удалилась в свою спальню, качая головой. Сидя на краю кровати, она дождалась пробуждения Лукаса. Он потягивался и зевал, как кот после сладкого сна. Стоило ему приоткрыть глаза, как он расплылся в улыбке.
— Ты давно здесь сидишь?
— Как твоя рука?
— Почти ничего не чувствую, — ответил он. Попытка покрутить плечом закончилась гримасой боли.
— Выйди из образа мачо и ответь опять: как твоя рука?
— Зверская боль!
— Тогда лежи. Я хотела чего-нибудь тебе приготовить, но я ведь не знаю, что представляет собой твой завтрак.
— Пару десятков блинов и столько же круассанов.
— Кофе или чай? — спросила она, вставая. Взгляд Лукаса посуровел. Он поймал ее руку и притянул ее к себе.
— С тобой уже так бывало: тебе кажется, что тебе суждено одиночество, что комната, где ты сидишь взаперти, стремительно уменьшается, что твоя одежда обветшала всего за одну ночь, что во всех зеркалах отражается одно твое горе, единственный зритель которого — ты сама, тебе худо, ты уверена, что тебя никто не любит и что сама ты никого не любишь, что вся эта пустота — ничтожество твоего собственного существования?
София провела пальцами по губам Лукаса.
— Не думай так!
— Тогда не оставляй меня.
— Я хотела сварить тебе кофе, вот и все. — Она наклонилась к нему. — Не знаю, существует ли выход, но мы его обязательно найдем.
— Нельзя позволить плечу онеметь. Иди в душ, я займусь завтраком сам.
Она охотно приняла предложение и убежала. Лукас взглянул на свою рубашку, висевшую на спинке кровати: один рукав был в почерневшей крови. Он оторвал его. Потом подошел к окну, распахнул его, оглядел море крыш. Над заливом, словно в ответ на колокола собора Божьей Милости, разнесся гудок туманного горна большого сухогруза. Он скомкал испачканный кровью рукав, зашвырнул его подальше и закрыл окно. Подойдя к двери ванной, он припал к ней ухом. Журчание воды подбодрило его, он глубоко вздохнул и вышел из комнаты.
— Я займусь кофе, варить на вашу долю? — спросил он Матильду.
Она показала ему чашку с горячим шоколадом.
— Я отказалась от всех возбуждающих средств, но от блинов не откажусь. С меня хватит десяти процентов вашей утренней дозы.
— Не больше пяти, и то при условии, если вы мне скажете, где спрятан кофейник.
— Лукас, вчера вечером до меня долетели обрывки вашего разговора. Мне хотелось себя ущипнуть, чтобы убедиться, что это не сон. Когда я была наркоманкой, мне и не такое грезилось, но не думаю, чтобы аспирин мог порождать подобные глюки. Так о чем у вас шла речь?
— Мы много выпили и болтали всякие глупости. Не беспокойтесь, можете и впредь принимать болеутоляющие средства, не опасаясь побочных явлений.
Матильда выразительно перевела взгляд на пиджак, бывший на Лукасе накануне, а теперь висевший на спинке кресла: спина пиджака была продырявлена пулями.
— Выпивка всегда сопровождается у вас пальбой по птичкам?
— Всегда, — подтвердил он, открывая дверь спальни.
— Для бронежилета пиджачок скроен неплохо. Жаль, что портной забыл защитить плечи.
— Я укажу ему на это упущение, не сомневайтесь.
— Нисколько не сомневаюсь. Удачного пребывания в душе!
Появилась Рен с газетой и с большим пакетом пирожных. То и другое она положила на стол, глядя на Матильду.
— Приходится заботиться о завтраке в моем маленьком пансионе, надо же думать о будущей клиентуре! Где голубки?
— В спальне! — Матильда закатила глаза.
— Когда я ей сказала, что противоположность всему — ничто, она поняла меня буквально.
— Вы еще не видели это животное с голым торсом!
— Не видела, но в моем возрасте, знаешь ли, что мужчина, что шимпанзе — все едино. — Рен выкладывала сласти на большую тарелку, удивленно поглядывая на пиджак Лукаса. — Попроси их не ходить в химчистку на углу — я хочу пользоваться ею и дальше. Все, спускаюсь вниз!
София и Лукас сели за стол, чтобы позавтракать вместе с Матильдой. Когда Лукас расправился с последней венской булочкой, Матильду снова устроили на ее кровати, в кухоньке навели порядок. София решила везти Лукаса с собой — ее день начинался в порту. Она взяла с вешалки плащ, Лукас с отвращением взглянул на свой обезображенный пиджак. Матильда высказала мнение, что рубашка с одним рукавом — это для их района чересчур оригинально. У нее в запасе имелась мужская рубашка, и она была не против одолжить ее Лукасу, но при условии, что тот вернет ее назад в прежнем состоянии. Он пообещал, что так и сделает, и поблагодарил Матильду за помощь. Через несколько минут, когда они уже были готовы выйти на улицу, их окликнула Рен. Глядя на Лукаса, она укоризненно качала головой.
— Вы вправе гордиться своим телосложением, но так недолго и простудиться. Лучше не рисковать. Идите за мной!
У себя она открыла старый шкаф. Деревянная дверь издала протяжный скрип. Порывшись, Рен достала пиджак на вешалке и протянула Лукасу.
— Не первой молодости, конечно, но клетка никогда не выйдет из моды, к тому же ничто так не сохраняет тепло, как твид!
Она помогла Лукасу надеть пиджак, который оказался словно на него сшит и пришелся совершенно впору. Покосившись на Софию, Рен сказала:
— Лучше не допытывайся, кому он принадлежал, хорошо? В моем возрасте человек поступает со своими воспоминаниями так, как ему вздумается.
Она вдруг поморщилась и схватилась за каминную полку, чтобы не упасть. София бросилась к ней.
— Что с вами, Рен?
— Ничего особенного, просто живот скрутило, не беспокойся!
— Вы так побледнели! У вас очень изнуренный вид.
— Я уже лет десять не загорала. Что до вида, то в моем возрасте часто просыпаешься уже уставшей. Не тревожься за меня!
— Может быть, отвезти вас к врачу?
— Только этого не хватало! Пусть все сидят по домам: врачи у себя, я у себя. Это единственное условие, при котором мне удается с ними ладить.
Она помахала им рукой, словно говоря: «Не задерживайтесь, видно, что оба вы спешите!». Но София не торопилась ей подчиняться.
— София…
— Что, Рен?
— Помнишь, тебе очень хотелось посмотреть один альбом… Так вот, я бы с радостью тебе его показала. Но это не совсем обычные фотографии, их нужно смотреть при свете заката. Он лучше всего им подходит.
— Как хотите, Рен.
— Тогда я жду тебя к пяти часам. Не опаздывай, я на тебя надеюсь!
— Я буду вовремя, обещаю!
— А теперь брысь отсюда, оба, я уже достаточно вас задержала своими старческими россказнями. Осторожнее с пиджаком, Лукас, мужчина, носивший его, был мне дороже всех.
Когда машина отъехала, Рен отпустила край занавески на окне и пробормотала себе под нос, поправляя стебли в одном из букетов на столе:
— Даешь кров и пищу, а получаешь одно грязное белье!
София и Лукас ехали по Калифорния-стрит. На светофоре на пересечении с Полк-стрит с ними поравнялась машина инспектора Пильгеса. София опустила стекло, чтобы с ним поздороваться. Полицейский слушал треск своей бортовой рации.
— Небывалая неделя! Все словно с ума посходили: уже пятая драка в Чайнатауне! Я поехал, хорошего вам дня. — И инспектор сорвался с места.
Машина полицейского под рев сирены свернула налево, их машина затормозила спустя десять минут у пристани № 80. Старый корабль по-прежнему покачивался у берега на причальных тросах.
— Возможно, я нашла способ помешать неотвратимому: взять с собой тебя! — заявила София.
— Куда это? — с подозрением спросил Лукас.
— К своим! Поехали, Лукас!
— Каким образом? Милостью Духа Святого?
— Когда не хочешь возвращаться к прежнему хозяину, то надо совершить диаметрально противоположное тому, чего от тебя ждут. Сделай разворот!
— Ты читала мое личное дело? Думаешь, его можно превратить в ничто или переписать за двое суток? Неужели ты воображаешь, что твоя семейка встретит меня с распростертыми объятиями и наилучшими намерениями? Не успею я переступить через порог твоего дома, как на меня набросится орава стражников, чтобы выпроводить туда, откуда я явился. Сомневаюсь, что они отправят меня туда первым классом.
