– Ты думаешь, из Красносельска рейсовые автобусы не ходят в Ереван? – Папа выпучился на него. – Высажу!
– А что я, я ничего, я молчу.
Папа погладил себя по обкорнанному затылку и тяжело вздохнул.
– Обрастать небось месяц!
– Ты чего? Какой месяц! Как минимум три! У тебя же сзади не прическа, а фактически челка, притом очень короткая, – дядя Миша смеялся уже в голос. – И я таки тебе скажу, что анфас ты выглядишь даже выигрышнее, чем в профиль, бедный мой Йорик.
Мы с Маней покатились со смеху. Дядя Миша скорчился от хохота на переднем сиденье. Папа посмотрел на него, посмотрел на нас и тяжко вздохнул, папе было не до смеха. Дело в том, что у главного врача больницы, где работал папа, умерла теща. И в пятницу намечались похороны. И папе надо было успеть сегодня вернуться из Еревана домой, а завтра явиться на похороны.
Вот с такой прической на голове!
Через несколько минут мы въехали в город Красносельск. Красносельский район Армении издавна был населен молоканами, сосланными сюда еще Екатериной II за отказ от православия. За прошедшие два века мало что изменилось в укладе их жизни – те же побеленные избы с резными ставнями, огромные хозяйства, патриархальный уклад жизни, неприятие спиртного и табака, отсутствие телевизионных антенн на крышах домов. Часто на улицах города можно было встретить людей в национальной одежде. Каждый раз, проезжая Красносельск, ты словно попадал в русскую народную сказку.
– Остановись где-нибудь, покурим, – попросил дядя Миша.
– Заедем на автовокзал, – предложил папа, – там можно и кофейку попить, и покурить, а то неудобно здесь, на виду у всех. Они же не одобряют курение.
Он припарковался возле низенького здания автовокзала.
– Посидите в машине, мы скоро, ладно?
– Ладно! – согласились мы. – Только вы нам принесите чего-нибудь сладенького.
– Возьмем вам бутылку лимонада «Буратино», – обещал дядя Миша.
– Ура! – обрадовались мы с Маней.
И принялись терпеливо дожидаться их возвращения. А чтобы ждать было не скучно, мы высунулись в окно машины и стали любоваться городом. Взглянули направо – стоял ряд белых домов с голубыми ставнями, взглянули налево – стоял ряд белых домов с зелеными ставнями.
– Красотаааа! – протянула я.
– Ага, – согласилась Манька, – ой, смотри, Аленушка!
– Где? – Я вытянула шею и увидела девочку, которая шла в нашу сторону. Девочка была в длинном белом платье и кружевном платочке, поверх платья она повязала узорчатый тюлевый фартук с оборкой понизу, на ногах у нее были светленькие туфельки.
Мы с Маней, высунувшись из окна, во все глаза наблюдали за ней. Аленушка под напором наших взглядов сбавила ход, а потом и вовсе остановилась шагах в пяти от машины. Постояла в нерешительности, потом повернулась к нам спиной. Мы ахнули – у нее оказалась длинная, пышная, необычайно красивого медового оттенка коса.
– Ух ты! – выдохнули мы. – Вот это волосыыыы!
– Девоооочкааааа, – позвала я.
Девочка не шелохнулась.
– Боится нас, что ли, – воинственно шмыгнула носом Манька.
– Наверное, – шепнула я.
– Аленушкааааа, – тоненьким голосом позвала Маня, – Алйоооооо-нуш-каааааа!
Девочка дернула плечом, но не сдвинулась с места, только привычным движением поправила платочек на голове.
– Аленушкааааа, – позвали мы, – девочка, ты Аленушка или кто?
Девочка обернулась. Посмотрела на нас с любопытством. Промолчала.
– Может, она глухая? Или немая? – Манька высунулась в окно машины так далеко, что чуть не выпала, – я еле успела вцепиться в ремень брюк и удержала ее на весу.
– Осторожнее, – зашипела я.
Манька вползла обратно в машину. От прилизанной утренней прически не осталось и следа – волос у моей подруги немилосердно кучерявился, надо лбом развевался боевой чубчик.
– Ня! – вдруг сказала девочка. – Я ня Аленушка, я Варя!
– Варя? – Мы вылезли из машины и подошли к девочке. – А как тогда тебя ласково называют? Варежка, что ли?
– Сами вы варежки, – обиделась девочка, – а меня мамка Варечкой кличет.
Мы какое-то время молча изучали друг друга.
– «Ну погоди!» любишь? – Я решила продолжить светский разговор.
– А чтой это? – удивилась девочка.
– Ну, это мультик такой, неужели ни разу не видела? По телевизору часто показывают.
– Ня, – покачала головой девочка, – нам пресвитер ня велит смотреть телевизор. Говорит – это грех.
– Какой грех? – Мы чуть не задохнулись от возмущения. – Почему не велят телевизор смотреть? И кто этот… свитер?
– Ня свитер, а пресвитер, – рассердилась девочка, – вы что, совсем ничего ня знаете?
– Совсем ничего, – радостно закивали мы, – совершенно ничегошеньки. Мы тупые!
– То-то я гляжу! – не удивилась Варя. Она смотрела на нас своими большими васильковыми глазами и думала о чем-то своем. – Ладно, я пойду, – вымолвила милостиво.
– Иди, – согласились мы, – а чего ты в косыночке ходишь?
– Так положено, – сказала девочка, – так молокане ходют. Пойду брата искать, а то я яму шумела, а он ня отклякается. До свиданьица вам!
– До свиданья, – попрощались мы с Маней и поплелись к машине. Мы были заинтригованы и даже напуганы. Нам было непонятно, как можно не смотреть телевизор и ходить с косыночкой на голове.
– Бедненькая, – решили мы.
А потом вернулись папа и дядя Миша, принесли нам обещанный лимонад, и мы поехали дальше, в сторону озера Севан, и дядя Миша смешно рассказывал, как весь автовокзал оборачивался на папину прическу, а буфетчица не хотела брать деньги за кофе, все смотрела на отца и называла его «бядовой головушкой».
Часам к двенадцати мы уже были в Ереване. Сначала завезли Дядьмишин агрегат в НИИ математических машин, а потом поехали на прием к Самвелу Петросовичу.
– Ты зайди к нему первым, пусть он привыкнет к твоему виду, а мы с девочками в приемной посидим, – сказал отцу дядя Миша.
Мы терпеливо переждали в коридоре взрыв истерического хохота, которым Самвел Петросович встретил моего отца.
– Хочешь, я тебя отправлю к своему парикмахеру? Может, он чего-нибудь придумает? – всхлипывал он на все отделение.
– Не надо, – отнекивался отец, – я дома к своему парикмахеру схожу.
– Дааааа, – подмигнул нам дядя Миша, – неймется ему, все домой тянет, можно подумать, домашний парикмахер уже не сделал свое черное дело!
А потом вышла прехорошенькая медсестра и пригласила нас с Маней в кабинет для осмотра.
– А вы пока посидите в коридоре, – улыбнулась она дяде Мише.
– Если только вы потом обещаете и меня посмотреть, – расцвел дядя Миша.
– Папа, – Маня укоризненно посмотрела на отца, – я все Ба расскажу.
– Иди отсюда, незнакомая девочка, я тебя знать не знаю, – отмахнулся от нее дядя Миша.
Мы с Маней зашли в кабинет и устроились на низенькой кушеточке возле окна. Я зацепила взглядом инструменты, аккуратно сложенные на специальных лотках, и мигом затряслась от страха.
– Не дам ему посмотреть свое горло, – громко сглотнула я.
– Нарка, не глупи, – скосилась на меня Маня, – зачем мы тогда сюда ехали?
– Не знаю, – заупрямилась я, – но этот Петросович ко мне не прикоснется, это точно!
И тут открылась дверь, и в кабинет вошел Самвел Петросович. Он оказался высоким, холеным и невероятно красивым мужчиной. Маня заулыбалась и пригладила ладошкой торчащий чубчик.
– Здравствуйте, красавицы, – проворковал Самвел Петросович.
– Здравствуйте, – расцвела Маня, – вы тоже красивый!
Я засопела и больно пихнула ее локтем в бок.
– Ты чего несешь?
– Отстань! – прошипела мне Манька.
– Ну-с, барышни, – пропел Самвел Петросович, – кто первый покажет мне свое горло?
– Я покажу, – вскочила Маня, – я врачей не боюсь. А Нарка пойдет второй, она почему-то докторов боится!
– Да? – Самвел Петросович удивленно посмотрел на меня поверх своих очков. – А отца своего Нарка тоже боится?
– И отца боится, – заложила меня Маня, – когда Дядьюра с работы домой возвращается, от него лекарствами пахнет, так вот Нарка к нему не подойдет, пока он в душ не сходит.
– Ты заткнешься или как? – рассердилась я.
Но Манька уже не могла мне ответить – Самвел Петросович светил ей в рот фонариком и что-то там высматривал. Поэтому она скосила в мою сторону глаз и погрозила кулаком.
Потом настал мой черед показывать свое горло врачу.
– Иди сюда, Наринэ, – Самвел Петросович похлопал по креслу рукой, – ничего не бойся, я тебе обещаю, больно не будет.
Я поймала свое отражение в круглом зеркале прибора, который был у него на голове, и решила, что так просто я ему не дамся.
– Фигушки! – рыкнула я. – Ничего я вам не покажу.
Все, что случилось далее, я до сих пор вспоминаю с огромным стыдом. Помню, как я валялась на полу, вцепившись в ножки металлического шкафа с медикаментами, и орала как ненормальная, а испуганная медсестра тщетно пыталась отодрать меня от шкафа. Помню, как отец с дядей Мишей прибежали на мой крик, отодрали-таки меня и поволокли к креслу. Но я как-то вывернулась, снова упала на пол и вцепилась в штаны Самвелу Петросовичу. Помню характерный звук, который издает рвущаяся материя – это папа с дядей Мишей отколупывали меня от штанов Самвела Петросовича, а я никак не желала отколупываться. Я орала: «Фигушки вам!» – куда-то ему в пах и изливалась горючими слезами. Самвел Петросович придерживал штаны за ремень и увещевал меня:
