душе все же понимаю, что Фэлкон с таким завидным постоянством бросает светлячков в огонь, что в Калифорнии их уже попросту не осталось.
Этим вечером никто больше не порывается говорить, поэтому мы просто сидим какое-то время в уютной тишине. Над головой кружат звезды, потрескивает огонь, пожирая поленья.
Я во время Великой Жертвы ничего не бросаю в огонь – не хочу ничего менять.
В постели я глажу куклу Джек и бережно кладу ее под подушку. Джек включает ночник в форме звезды, от которого исходит розовое сияние. Фэлкон ночники не одобряет, хочет, чтобы мы жили в соответствии с естественным суточным ритмом. «Не надо бояться, – говорит он. – Не пользуйтесь костылями, на которых при ходьбе опираются другие. Будьте смелее». Мы и сами хотим быть смелее. В самом деле хотим. Проблема лишь в том, что Джек не может спать без света.
Она садится напротив меня, откидывается на подушки и спрашивает:
– Историю с привидениями или Бингли-Холл?
– Бингли-Холл, – отвечаю я, потому что с привидениями для меня навсегда покончено.
Джек осторожно сует руку под матрац. От длительного потребления книга рассыпается, и обращаться с ней надо очень осторожно. Обложка с изображением девушки с каштановыми волосами в короткой юбчонке, которая бежит через поле, за долгое время выцвела и помялась. В руках занесена клюшка для лакросса, чтобы поймать свистящий в воздухе мяч, голова задрана вверх, красные губы приоткрыты. Вдали на нее смотрят другие девочки, тоже открыв рты в виде такой же буквы О. «Летний семестр в Бингли-Холле» – гласит название, набранное прописными буквами.
Эту книгу мы обнаружили в ворохе постельного белья, когда наводили в гостевых домиках порядок после великого исхода приезжавших на лето аспирантов. Раньше ничего подобного нам видеть не доводилось. В Сандайле все книги либо красивы, либо информативны. Среди романов только те, которые действительно стоит прочесть. Мы с Джек переглянулись, затем она подняла балахон и сунула ее за пояс джинсов. Нам было известно, что Фэлкон и Мия точно ее выбросят. Не со злобы, а потому что не увидят в ней никакой пользы. Я чуть ли не вживую слышу голос Фэлкона, повышенный от удивления и разочарования. «Девочки, у нас же сотни великолепных книг, которые только и ждут, когда вы их прочтете. Так что не тратьте попусту свои мозги».
В тот вечер мы с Джек впервые погрузились в мир Бингли-Холла и тотчас в него влюбились. Мир холодный, неистовый, радостный и в высшей степени материальный, в котором царят строгие правила и еще более строгий кодекс чести. В какой-то момент Джек осеклась на полуслове, подняла на меня глаза и страстно произнесла:
– А как здорово было бы жить по правилам, правда? Чтобы всегда знать, что плохо, а что хорошо.
Я знала, что она имеет в виду.
– Если бы у нас были правила, в тебе никто в жизни бы не разочаровался.
Когда Джек находит место, на котором остановилась, я задаю ей вопрос:
– Как думаешь, что Мэрджори сделает с Фелисити, которая словчила на уроке французского?
– Мне кажется, заложит ее директрисе, – всерьез отвечает Джек, – это тебе не шутки.
Нам нравится строить догадки, хотя книгу мы прочли уже не раз и не два и потому знаем, что Мэрджори попытается разрулить ситуацию сама и попросит Фелисити во всем сознаться. Чтобы добиться ее расположения, она откроет собственную постыдную тайну, рассказав, как тоже словчила в третьем классе. После этого Фелисити настучит на нее директрисе, и Мэрджори за старый проступок понесет наказание. Но примет кару охотно и с готовностью, потому что правила есть правила.
Джек продолжает читать. В общей спальне Бингли выключают свет. Девочки рядами лежат в своих кроватях в тяжелых ночных рубашках и шепотом выбалтывают друг другу свои тайны. Я пытаюсь представить, как это выглядит, и прикидываю, что при этом можно чувствовать. Какая странная мысль. Мы с Джек никаких секретов друг от дружки не таим.
Читая, она почти не смотрит на страницу, зная книгу чуть ли не наизусть. Но эту историю мы каждый раз проглатываем так, будто слышим ее в первый раз. К концу главы уже дрожим от возбуждения, сердца учащенно бьются, а побелевшие пальцы с силой сжимают одеяла.
– Мне теперь не заснуть, – говорю я, – в моей крови будто муравьишки завелись.
– Давай я тебе тогда о маме расскажу, – предлагает Джек, неизменно зная, как помочь мне уснуть.
– Давай о розовом кусте, – отвечаю я, – о том, как он здесь оказался.
Джек забирается ко мне и гладит меня по голове. Рассказывает об Англии, из которой приехала наша мама Лили. Она выросла в большом доме с садом, ручьями и живыми изгородями, подстриженными в форме животных. Наверное, ходила в школу наподобие Бигли-Холла. И обожала розы. Повстречав Фэлкона и уйдя из дома, она взяла с собой лишь черенок английской розы. Он и сейчас растет недалеко от солнечных часов на ее могиле. Голос Джек, ласково перебирающей мои волосы, медленно уносит меня в царство сна.
Как всегда по вторникам, мы с Джек выходим из дома через черный ход и направляемся к бьющему ключу у солнечных часов, где в голубом горшке в тени кучи камней растет розовый куст. Каждую неделю мы поливаем его и обеспечиваем ему должный уход. С наступлением нешуточного летнего зноя затаскиваем горшок в дом и ставим в прохладный подвал, где ему ничего не грозит. А когда погода опять налаживается, возвращаем обратно на улицу и несем на старое место. Он цветет.
Если вы еще не знаете, сандайл представляет собой две полуокружности, выложенные из плоских камней. Пользоваться ими меня научил Фэлкон. Я до сих пор помню его руки на своих плечах, когда он велел мне встать на правый камень центрального циферблата, помеченный надписью «Февраль».
– Сейчас десять часов, – шепчет он, – видишь?
Моя тень падает аккурат на камень с цифрой 10. Это еще одно доказательство способности Фэлкона контролировать все сущее, в том числе и солнце. Эти солнечные часы уникальны по целому ряду причин. Джек говорит, что когда-то это был любимый мамин уголок и именно поэтому ее здесь похоронили.
Она умерла во время грозы, когда нам было по четыре года. У нее было больное сердце. В те времена Мия состояла при Фэлконе ассистенткой. Я не помню, когда отношения между ними приобрели другой характер. Джек утверждает, что не больше чем через два месяца после маминой смерти. Слишком уж быстро. «Неприлично до отвращения, – говорит Джек, – не успел похоронить жену, и вот на тебе». Когда мы злословим в адрес Мии и осуждаем ее, нас охватывает трепет. Но порой
