Если бы рѣшеніе, о котором говорил Иванов, и не было заранѣе принято, обстановка, с которой встрѣтился "диктатор", должна была побудить его занять выжидательную позицію, — его маленькій отряд сам по себѣ до подхода воинских частей с фронта, понятно, не мог прибѣгнуть к рѣшительным мѣрам. Когда в Петербургѣ узнали о продвиженіи ивановских эшелонов, отсюда к нему выѣхали в тот же вечер 1-го "по уполномочію от управленія ген. штаба" полк. Доманевскій и подп. Тилле, и "диктатор" был освѣдомлен о столичных событіях. Остается неясным, была ли организована эта поѣздка по иниціативѣ или с согласія Думскаго комитета, но явно цѣли ея были направлены к тому, чтобы удержать Иванова от каких-либо активных дѣйствій. Мнѣ лично Гучков говорил, что он, в порядкѣ одиночном, ходил к ген. Занкевичу в штаб, спрашивал, что тот будет дѣлать? Занкевич отвѣтил, что будет ждать Иванова. Очевидно, соотвѣтствующее воздѣйствіе было оказано[109]. В письменном докладѣ, представленном Иванову и напечатанном в воспоминаніях коменданта Таврическаго Дворца полк. Перетца (что подтверждает участіе в дѣлѣ посылки по крайней мѣрѣ представителей военной комиссіи, находившихся уже в контактѣ со старым штабом[110], Доманевскій указывал Иванову, что "вооруженная борьба с возставшими только осложнит и ухудшит положеніе" и что легче возстановить порядок соглашеніем с Временным Правительством: Доманевскій говорил, что среди "самих возставших обозначалось два совершенно опредѣленных теченія: одни примкнули к думскому выборному Временному Правительству, другіе поддерживали Совѣт Р. Д. Первые оставались вѣрными монархическому принципу, желая лишь нѣкоторых реформ, стремились к скорѣйшей ликвидаціи безпорядков с тѣм, чтобы продолжать войну, вторые искали крайних результатов и конца войны"...
В ночь с 1-го на 2-ое, еще до отъѣзда из Царскаго (в 1 ч. 15 мин.), Иванову была доставлена телеграмма Алексѣева, посланная ему в догонку 28-го. "Частныя свѣдѣнія говорят, — телеграфировал нач. верх. штаба, — что 28 февраля в Петроградѣ наступило полное спокойствіе... Войска, примкнувшія к Временному Правительству в полном составѣ, приводятся в порядкѣ. Временное Правительство под предсѣдательством Родзянко, засѣдая в Государственной Думѣ, пригласило командиров воинских частей для полученія, приказаній по поддержанію порядка. Воззваніе к населенію, выпущенное Временным Правительством, говорит о незыблемости монархическаго начала[111] в Россіи, о необходимости новых основаній для выбора и назначенія правительства. Жду с нетерпѣніем пріѣзда Его Вел., чтобы представить ему все изложенное и просьбу принять это пожеланіе народа. Если эти свѣдѣнія вѣрны, то измѣняются способы ваших дѣйствій. Переговоры приведут к умиротворенно, чтобы избѣжать позорной междоусобицы, столь желанной нашему врагу... Воззваніе новаго министра путей сообщенія Бубликова к желѣзнодорожникам мною получено кружным путем, зовет к усиленной работѣ всѣх, дабы наладить разстроенный транспорт. Доложил все это Е. В. и убѣжден, что дѣло можно привести мирно к хорошему концу, который укрѣпит Россію"... Наконец, Иванов получил посланную Царем телеграмму под вліяніем разговора Рузским и настойчивых телеграфных указаній Алексѣева на то, что работой с думскими дѣятелями можно остановить "всеобщій развал"... Телеграмма была помѣчена временем 0.20 мин. второго и гласила: "Надѣюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего пріѣзда и доклада мнѣ никаких мѣр не предпринимать".
Итак рѣшеніе Иванова вывести свой отряд на ст. Вырицу, гдѣ стоять до тѣх пор, пока выяснится обстановка в Петербургѣ, логически вытекало из совокупности всѣх обстоятельств и распоряженій, им полученных. Возможно, что в мотивах продвиженія на "Вырицу" сыграла свою роль и возникшая под вліяніем разговора с Ал. Фед. мысль о необходимости, быть может, итти не на Петербург, а двигаться на выручку Царя. "Когда я уѣзжал, в Царском Селѣ была мертвая тишина, — показывал Иванов в Чр. Сл. Ком. — Среди желѣзнодорожников были, по видимому, попытки слабаго саботажа. — произошли какія-то "затрудненія" с "переводом стрѣлок". "Я потребовал начальника станціи", — показывал Иванов: "через нѣсколько минут говорят, все в порядкѣ... Уже в Вырицѣ мнѣ доложили, что через 15 минут послѣ нашего ухода вся толпа ввалилась на вокзал"... Картина происшедшаго Керенским во французском изданіи представлена так: отряд ген. Иванова, на разсвѣтѣ появившійся в Царском, разсѣялся с первыми солнечными лучами революціи, а самому генералу удалось скрыться (s'echapper).
Дальнѣйшая повѣсть о том, что дѣлал "диктатор", представлена потомству в двух совершенно противоположных варіантах: один из них принадлежит Ломоносову, другой изложен в офиціальных показаніях Иванова. Совѣтская информація почти безоговорочно пошла по стезѣ, намѣченной мемуаристом, которому в силу занимаемаго в желѣзнодорожном мірѣ положенія пришлось играть в событіях этих дней весьма дѣйственную роль. Между тѣм повѣствованіе не вызывает никакого довѣрія — не всегда только можно опредѣлить, что в нем является результатом недостаточной освѣдомлённости, легкаго воспріятія не провѣренных свѣдѣній и слухов, которые со всѣх сторон от желѣзнодорожных агентов и добровольцев стекались в центр, и что сознательно или безсознательно привнесено им во славу своего героизма и героизма желѣзнодорожников, спасших активной иниціативой и жертвенностью революцію. Яркую, но злую характеристику этого бойкаго "эквилибриста", задѣлавшагося "стопроцентным коммунистом" послѣ октябрьскаго переворота и прославившагося в совѣтских кругах своим "лукулловским образом жизни", дал Саломон в книгѣ "Среди красных вождей". Фигура Ломоносова такова, что мемуарныя страницы, вышедшія из-под его пера, отнюдь не вызывают к себѣ довѣрія. В изображеніи Ломоносова Иванов в теченіе всего 2 марта дѣлал энергичныя, но тщетныя попытки со своими эшелонами прорваться к Петербургу через возведенные перед ним заградительные революціонные шлагбаумы. Уже в 4 часа утра 2-го в Петербургѣ была получена записка, что ген. Иванов "арестовал начальника станціи Вырица, гдѣ он ночевал, и во главѣ георгіевских кавалеров и двух других эшелонов отправился по направленно к Царскому Селу". (Итак в 8 часа ночи Иванов выѣхал из Царскаго и через час уже постарался туда вернуться — по офиціальным данным Иванов прибыл в Вырицу в 4 часа утра и в 5 сообщил Алексѣеву, что ночует в Вырицѣ). Но Иванова отбросили от Царскаго усиліями желѣзнодорожников, начиная от ст. Семрино до Царскаго были сняты крестовики со стрѣлок. Из Семрина Иванов бросается по передаточной вѣткѣ на ст. Владимірская для того, чтобы прорваться в Гатчину. Там нѣсколько эшелонов правительственных войск и двадцать тысяч "лойяльнаго" гарнизона. А главное, из Пскова поѣзд за поѣздом напирают новыя войска! И здѣсь навстрѣчу Иванову спускают балласт поѣздов и снимают крестовики... Но что стоит Иванову 20 верст пройти походным порядком "Если бы ген. Иванов прорвался к Гатчинѣ, исход мартовской революціи мог быть иной", — мемуаристу мерещилась уже "царская висѣлица"... Иванов требует назначенія на Петроград и входит в непосредственные переговоры с Ломоносовым, который в почтительной формѣ предупреждает генерала, что для встрѣчи его поѣзда на 6-й верстѣ от Петербурга сосредоточены "4 батареи артиллеріи и тысяч двадцать пѣхоты" и рекомендует переговорить с Думой[112]. Тогда Иванов снова устремляется в Царское—"арестовывает служащих и грозит разстрѣлом". Неудача. Опять Гатчина. Потом Вырица, куда Иванов направляется за "подкрѣпленіем". Так мечется "диктатор", а сзади снимают "всѣ крестовики"... Героическими дѣйствіями желѣзнодорожников Иванов отрѣзан. Ни один шаг диктатора "не ускользнул" от бдительнаго ока революціонеров. Телеграфисты Виндавской дороги оказались на высотѣ положенія и стучали свои записки в центр даже тогда, когда "за стѣной ген. Иванов разстрѣливал их товарищей". Бубликов послал в Вырицу телеграмму: "Мнѣ стало извѣстно, что вы арестовываете и терроризируете служащих желѣзных дорог, находящихся в моем вѣдѣніи. По порученію Временнаго Комитета Государственной Думы предупреждаю вас, что вы навлечете на себя этим тяжелую отвѣтственность. Совѣтую вам не двигаться из Вырицы, ибо по имѣющимся у меня свѣдѣніям народными войсками ваш полк будет обстрѣлен артиллерійским огнем". Но генерал не склонен послѣдовать совѣтам правительственнаго комиссара и настойчиво ищет путь к Петербургу. Ломоносов перехватывает "очень важныя" шифрованныя телеграммы, которыя Иванов направлял в столицу: "Мама больна. Папѣ лучше. Скажите ей" и "Пришлите вторую корзинку булок". Телеграммы переданы министру юстиціи. Время идет. Наступила ночь. Опять новость об Ивановѣ: он еще раз требует именем императора пропустить его "со всѣми эшелонами в Петербург". "По повелѣнію какого имератора, генерал?" — может спросить теперь ядовито Ломоносов: "Николай II отрекся от престола"... "Разговор прервался. Через нѣсколько минут послѣдовала просьба пропустить поѣзд обратно в Ставку. Задержать я не имѣл физической возможности", — прибавляет Ломоносов. "Южнѣе распоряжается кто-то другой"... Ломоносов приказывает из обоих тендеров выпустить воду, — "так генерал, отъѣхав семь верст, и просидѣл всю ночь с паровозами без воды"...
