Между этим письмом и предыдущим был промежуток в несколько месяцев. Он и Нокс ушли с рудников, долго бродяжничали, то одни, то в обществе других таких же искателей приключений, и наконец, бросили якорь в стране Бехуана, где Джойс на последние несколько фунтов купил компаньонство в небольшой ферме. В сравнении с прежним это был рай. Тут они отдыхали. Но местность была нездоровая. Работа тяжелая. Нокс захворал и свалился, за доктором надо ехать за полтораста миль. Чтобы развлечь больного, он стал писать роман обо всех их приключениях за морем — пишет ночью, а днем читает Ноксу написанное. Пишет он на желтой оберточной бумаге, пачка которой осталась от прежнего хозяина фермы.
Он говорил о том, каким утешением были для него письма Ивонны. Как раз перед тем он получил их четыре сразу. И прочел их вслух Ноксу, который еще больше его одинок и совсем не имеет друзей.
Ивонна была тронута при мысли об этом бедняке, которому не от кого получить письма и который пытается отогреть душу письмами друга. Она отлично знала его по письмам Джойса и полюбила за чудачества и доброту к Стефану, которая сквозила во всех рассказах последнего.
— Я напишу ему отдельно — пусть и у него будет письмо, — громко выговорила Ивонна и поднялась, чтобы привести в исполнение задуманное.
Но пока она переносила чернильницу и письменные принадлежности на окно, усеянное листками письма Джойса, в комнату вошел каноник.
— Можешь ты поскорей напоить меня чаем, милая? — сказал он, звоня в колокольчик. — Мне надо ехать в Бикертон.
Со вздохом облегчения он опустился в кресло. День у него выпал трудный, а погода стояла жаркая.
— Хочешь, я довезу тебя? — предложила Ивонна.
— Очень хочу. — Каноник откинулся на спинку кресла и протянул к ней руку, жестом приглашая ее подсесть к нему.
— Я не отрываю тебя от твоей корреспонденции? Ты, кажется, целиком ушла в нее.
— О, это может подождать, — улыбнулась ему Ивонна, ласково гладя его руку.
Лакей внес поднос с чаем, и Ивонна занялась наполнением чашек. В ожидании, каноник от нечего делать разглядывал книги и разные предметы, лежавшие на столе. И вдруг вскрикнул от удивления при виде заграничного конверта со штемпелем Капской колонии и надписью: «Мисс Вайкери, для передачи м-с Чайзли». Он узнал почерк своего кузена и сразу нахмурился.
— Что это значит, Ивонна?
— Это письмо от Стефана, — с неожиданным для себя спокойствием ответила она.
— Из вторых рук? Так ты, значит, все-таки переписываешься с ним? Потихоньку, несмотря на мой запрет? Как ты смела это сделать?
Лицо его было сурово, тон резок и груб. Никогда еще Ивонна не видела его таким сердитым. Она испугалась, но сдержалась и посмотрела ему прямо в лицо.
— Я не могла не сделать этого, Эверард. У него, бедного, ведь нет иного друга, кроме меня. Я вынуждена была не послушаться тебя.
— Бедный! Этот бедный попался в самом обыкновенном мошенничестве. Он сидел в тюрьме вместе с карманными воришками. Он втоптал в грязь честное имя нашего рода. Кто раз украл, всегда будет воровать. И для такого человека… Я не желаю, чтоб моя жена поддерживала дружеские отношения с отщепенцем, с человеком, выброшенным из моей семьи. Ты жестоко обидела меня, не говоря уже о тайной переписке, которая сама по себе заслуживает порицания.
Ивонна вся побелела.
— Я верю в Стефана. Он был наказан свыше меры; наказание в тысячу раз тяжелее его вины. И он исправился — теперь он до конца жизни останется честным человеком. Если бы ты прочел, как он отзывается о моих нескольких письмах, полных глупой женской болтовни, как он радуется им, как благодарен мне, — ты не захотел бы лишить его этого единственного утешения.
— Иными словами, Ивонна, ты решила поступать наперекор моим желаниям? — с гневным изумлением вырвалось у каноника.
Ивонна была в большом огорчении. Она не могла открыто пойти против мужа и в то же время знала, что никакая сила земная не удержит ее от этого маленького дела милосердия по отношению к Джойсу.
Она жалобно посмотрела на каноника и вдруг упала перед ним на колени.
— Я не могу сделать того, что ты требуешь, Эверард. Мы с ним такие старые друзья. И когда я встретила его таким убитым, одиноким, я не могла не пожалеть его всем сердцем, а раз уж я подарила ему свою дружбу, я не могу быть такой жестокой, чтобы взять ее обратно. Я не могу относиться так, как ты, к его поступку. Может быть, я не понимаю, но мне он не кажется таким позорным. И я ведь обещала его покойной матери быть доброй к нему. Правда, обещала, Эверард, а такого обещания, данного умирающей, нельзя не сдержать.
Он слегка отодвинул ее от себя, но без гнева, встал и раза два прошелся по комнате. Потом остановился перед нею.
— Почему ты раньше не сказала мне, что дала обещание?
— Боялась рассердить тебя. Ты так раздражаешься, когда я говорю о нем.
— Ты гораздо больше рассердила меня обманом.
Но на этом и кончился разговор. Каноник не мог требовать, чтоб жена нарушила данное слово, и не позволил себе поддаваться соблазну софистики, доказывающей, что обещания, данные женщиной до брака, уничтожаются браком. Однако чтоб умилостивить его, Ивонна обещала ему никогда больше не просить его за Джойса и никогда больше не упоминать при нем об этой заблудшей овце.
После этого они помирились; она отвезла его в своей колясочке в Бикертон. И ровное течение их жизни восстановилось.
Письма из Англии нескоро доходили в Южную Африку, на ферму, где хозяйничали Джойс и Нокс. Прошло несколько недель, прежде чем они были доставлены по адресу с ближайшей почтовой станции на телеге, запряженной быками, ежемесячно доставлявшей на ферму разную домашнюю утварь, провизию, консервы в жестянках и спиртные напитки.
День за днем Джойс встречал рассвет у колючей изгороди, уныло вглядываясь в однообразную, скучную равнину — не покажется ли на горизонте темная точка — весть, идущая к нему из цивилизованного мира, лежавшего за горизонтом. И день за днем ждал напрасно. Наконец ожидаемое пришло — ночью, августовской ночью, холодной и морозной; на безоблачном небе ярко блестел Южный Крест. Не дожидаясь, когда возница выгрузит товар и распряжет быков, он поспешил в дом с тощей почтовой сумкой. В ней было несколько номеров колониальных газет, несколько писем от Вильсона, главного собственника фермы, который был в отъезде, и два письма из Фульминстера. Грубо сколоченный деревянный стол, на котором Джойс разбирал почту при ярком и коптящем свете лампы без стекла, стоял возле кровати Нокса.
— Одно тебе, старина, — молвил Джойс.
— Мне?!
