Бяка слез с туши, перезвездил её несколько раз, поцеловал в лоб и, смахнув скупую мужскую слезу, быстрым шагом направился к границе…
Путешественники спешили на север. День набирал силу. Безоблачное белесое небо источало жар, воздух дрожал, словно в лихорадке. Вдали из небольшого пруда колхозники таскали воду. Весело тренькали цикады, разноцветные мотыльки целовались с цветами.
На путников никто не обращал внимания. Известно ведь: идёт человек мимо — он не опасен, а вот если остановится, значит, что-то задумал.
Завечерело. Отлегла жара, воздух насытился свежей прохладой. Солнце провалилось за край земли, торопливая темнота жадно вылезала из ям и ущелий.
— Да… подвёл нас Сява, чтоб ему сдохнуть в безлюдном месте, — вздохнул Кнут.
— Да уж, да… — согласился Культя.
Вася посмотрела на товарищей и ничего не сказала. В эти последние дни она стала задумчиво молчаливой. Кнут тоже не выглядел весёлым. Он оживлялся лишь тогда, когда вспоминали об их нападении на закрома капиталистов. Это возбуждённое оживление вырубалы наводило Культю на неприятные мысли, не замыслил ли его товарищ измену Родине. Кнут, однако, не покупался на вкрадчивые вопросики критика и лишь толковал, что не мешало бы им тогда подебоширить в буржуйском логове покруче, а ещё лучше — совершить крупную диверсию.
— Эх, жаль, что мы там всё не подожгли, — огорчённо вздыхал вырубала и бил себя по колену огромным кулаком.
— Очень недальновидное сомнение, — выговаривал критик раздражённо. — Поджог мог бы послужить толчком к третьей мировой войне!
— Так уж и к войне, — кривился Кнут. — Не заметил разве, как они там с нами заигрывали? Бояться они нас до жути. А раз бояться — значит уважают!
3
Пустыню миновали, как в дурном сне, но всё-таки легче, чем в первый раз. Заранее удалось запастись картошками и тыквочками, приобретёнными исключительно в обмен на фантики. Способностями нигде не пользовались — опасались. Культя всё пытался загнать свой таз, но южане лишь изумлённо хмыкали, переглядывались и даже не торговались. На последний фантик Культя выменял толстых сушёных гусениц, не очень, правда, вкусных, зато достаточно питательных.
Город Красноздравск, первый после южных краёв, порадовал голодных и измученных путников щедрым рынком, на котором Культя и Кнут блестяще продемонстрировали свои способности.
Довольные, возбужденные, они поедали продукты, бурно обсуждая тяготы перехода через степь и пустыню.
— А помнишь, как ты пробовал глину есть? — смеялся Культя.
— А ты — чьи-то засохшие какашки?
— Это не какашки были, а косточки.
— А пахли, как какашки.
Кнут впервые слопал свои картошки, забыв покормить Васю…
Вечером друзья забрели в небольшую деревушку, чтобы попытаться всучить какому-нибудь простофиле Культину железяку.
Колхозник долго вертел таз и руках, стучал им об пол и сколупывал ногтем ржавчину. На негодующие Культины протесты заметил, что ржавчина — не металл, металл, мол, не сколупывается, а ржавчина ему ни к чему, потому что этой ржавчины вокруг и так целые горы. Так что нечего тут пыхтеть и возражать, когда человек вещь проверяет.
Культя согласился, что ржавчина — вещество бесполезное, никчёмное, но таз — это вам не ржавчина. Тут же добавил, что если вот подойти к этому тазу с умом, а не стучать им об пол и не колупать почём зря ногтями, к тому же такими заскорузлыми, то можно из этого таза изготовить огромное количество полезных в хозяйстве предметов…
Было заметно, что хозяину вещица понравилась, хотя он и тужился делать вид, будто таз слишком стар и ни на что не годен. В конце концов, колхозник отложил его в сторонку и вопросительно уставился на критика…
— Так… — Культя наморщил лоб, стараясь не потеть от радостных предчувствий. — Так, значит… Одну часть расчёта мы взяли бы продуктами, ну а другую… — Колхозник нахмурился, но не возражал. — Другую можно и фантиками. Только какие попало нам не нужны, а вот если хорошие, то мы взяли бы, конечно…
Хозяин, кряхтя, пополз за печку, вытащил оттуда жестяную коробочку, открыл её и выложил на стол несколько фантиков.
— За таз? — ужаснулся Культя.
Колхозник добавил парочку.
— Издеваешься? Да это так мало, что я даже не имею слов!
Хозяин посмотрел на таз, на фантики и уже неуверенной рукой выложил ещё один, потом ещё.
— Нет, нет! Добавь-ка самое малое с десяток, а потом уже начнём торговаться.
— Ещё? С десяток? Это очень много.
— Да ты положи, положи, чего боишься. Я же их не заберу, если не сговоримся.
— А-а-а, — согласился хозяин.
— Ну вот, теперь и поторгуемся, — обрадовался Культя.
— А как?
— Экий ты тип. Ты свои фантики будешь хвалить — я свой таз. Ты прибавишь, я прибавлю…
— Чего ты прибавишь? — недопонял колхозник.
— Как это чего? Достоинств! Я к своему тазу столько достоинств хороших прибавлю, что у тебя и фантиков не хватит.
Колхозник почесал затылок.
— Будто бы я сам не соображу, на что этот таз годен, — произнёс он. — Будто бы я сам дурак.
— Такой вывод пока ещё не напрашивается, — сказал Культя. — Глупый человек подумал бы: вот, мол, таз какой-то, да кому он нужен? А умный так не подумает, умный сообразит, что этому тазу цены нет. Ведь это не просто кусок железа, это — изделие, а каждый ли может уразуметь, как использовать в деловом применении данное изделие с полной и существенной пользой лично для себя и своего хозяйства?
Хозяин ещё сильнее заскрёб голову.
— Кумекаешь? — поинтересовался Культя.
— Ну?
— Соображаешь?
— Ну?
— Ну, ну… Думаешь, я тебе всё даром расскажу?
— А-а-а, — скумекал колхозник, подсыпав на стол фантиков.
Когда фантики кончились, а достоинства ещё нет, хозяин побежал за тыквочками…
Культя выбрался на улицу… без штанов. Тесёмки на порчинах были туго завязаны, а сами штаны, набитые тыквочками, перевешены через плечо.
Кнут заходил кругами вокруг критика, несмело нахваливая и тыквочки, и Культины способности. Вася демонстративно помалкивала.
— В долг, под Честное Партийное Слово, одну тыквочку я тебе, так уж и быть, дам, — сказал критик вырубале. — А это тебе. — Культя выбрал самую румяную и положил перед Васей.
— За так? — удивилась и обрадовалась девица.
— Ну, в общем, как бы это сказать… ну, иначе говоря… вот, как бы, в порядке аванса, — пролепетал Культя.
Часть тыквочек критик пропил в городском ресторане и вернулся к месту ночлега сильно навеселе. Он долго и нудно пел одну и ту же строчку из «Вихрей враждебных», чем довёл до бешенства вырубалу. Тот, конечно, мог бы прервать его пение хорошей затрещиной, однако, не решился на сей шаг, ввиду его явной контрреволюционности.
Закончив пение, а, вернее, забыв, наконец, и эту единственную строчку, Культя попытался ещё раз договориться с Васей и начал плести какую-то чушь о «томном свете Луны» и о «слиянии двух тел в экстазе звездопада», но, не добившись взаимопонимания, наконец-то уснул. Вася так и не поняла туманных намёков критика и прямо извелась, соображая, чего же такого от неё добивался этот странный извращенец.
На другой день, отработав, как и положено, на рынке, друзья решили держать путь к городу Краснозвёздску, в котором родилась и провела не худшие свои годы Вася.
— Никуда я больше с вами не пойду, — заявила Вася, со слезами на глазах осматривая до боли знакомые окрестности любимого предместья. Подбежав к родному песчаному холму, она с нежностью погладила камень, за которым многие годы справляла малую нужду, с грустью подошла к своей норке.
— Здесь кто-то уже живёт, — сообщила она без всякого огорчения.
— Выгоним, — пообещал Кнут.
— Зачем же? — неодобрительно фыркнула девица. — Для меня всегда место найдётся.
— Ну-ну, — сказал Кнут, присаживаясь. — Так и будешь тут мужиков мучить, значит?
— Сами себя они мучили, мне-то какое дело…
— Бросаешь нас, значит?
— Я никого не бросаю. Это вам с вашими способностями бродить всю жизнь надо, а мне-то зачем? Мне уже бродить надоело.
— В этой дыре будешь жить, значит?
— Не в дыре, а в норке, — ответила она и полезла знакомиться с новым хозяином её жилища.
Кнут подумал, что бы такого сказать на прощанье жестокого… Но так ничего и не придумав, обратился к Культе:
— А мы куда путь направим? В Столицу что ли?
— Можно и в Столицу. Я и раньше предлагал…
— Завтра?
— Давай завтра…
— После рынка?
— Как водиться.
— А сегодня?
— Сегодня я гулять буду.
2
Культя вылез из заведения совершенно пьяный.
— Идём к бабам. Бабы — это вещь! — провозгласил критик и трахнулся мордой об дорогу.
