Ночью над нашими окопами раздался ужасающий грохот. Вскочили, похватали винтовки. Как-то уверенней себя чувствуешь с оружием в руках.
Открылось необычное, невиданное зрелище. Из клубящейся черной тучи за нашими окопами вырывались и стремительно неслись по небу в сторону противника огненные шары, оставляя за собой мерцающий кометный след. Кто-то крикнул: «Катюша»! Так вот они какие! О них ходили легенды. Но мы видели их впервые. Впоследствии много раз приходилось наблюдать «работу» гвардейских минометных частей, как они официально назывались. Но тот первый залп над нашими головами был особенно впечатляющим.
В ответ противник открыл ураганный огонь по клубам дыма и пыли. Но было поздно. Дав залп, «катюши» развернулись и быстро уехали. Что предназначалось им досталось нам…
А потом был бой. Длительный, тяжелый и упорный. Мы «улучшали свои позиции», как принято говорить в таких случаях. Немцам пришлось оттянуть часть войск от центра города, где создалось тяжелое положение, и перебросить на наш участок. В этом и состояла наша задача, так кратко обозначенная в сводке Совинформбюро «наши войска вели бои…»
Измотанные, усталые, сидим в траншее. Прислонившись к стенке окопа и поставив между колен свою СВТ, невесело думаю: это Сталинград, как еще далеко до Берлина! И не доживешь до победы…
У приклада упала тяжелая капля крови. Не удивился. В бою участвовало непривычно много наших самолетов. Впервые с начала войны мы не взывали к богу и черту: где же наши! Капля крови упала на сухую землю и закаталась в пыль. Земля не приняла ее. Слишком много крови было здесь пролито. Вторая капля упала в первую и разбрызгала ее. Уже и с неба капает кровь. Отрешенно смотрел, как обгоняя друг друга, падали красные капли, постепенно расплываясь в небольшое пятно. Что с неба капает кровь, казалась понятным и неудивительным. Но почему у моих ног? Провел рукой по лицу ладонь в крови. Осколок прошелся по верхней губе. Грустно усмехнулся: поцелуй войны. И не почувствовал. Несколько дней не улыбался. Впрочем, и поводов не было…
Во время атаки танк намотал на гусеницу провод. Прервалась связь с одним из батальонов. Двое связистов ушли и не вернулись. Командир полка подполковник Худолей молча посмотрел на меня. Говорить ничего не надо. Так же молча беру в руки провод, выскакиваю с НП и, пригнувшись, сейчас, в затишье, время снайперов зигзагами бегу к догорающему танку. Экипаж его покинул, но немецкий снайпер держит это место на прицеле. Чуть поодаль батальонный комиссар Дынин, накануне пришедший в полк не то из политотдела, не то из медсанбата, где мог бы воевать до победы. Человек он был немолодой, но билось в нем горячее сердце патриота, и он попросился в стрелковый полк. По имени на фронте называть не принято, фамилия у меня трудная, звания я еще не имел, может, поэтому, а может, для значимости называл он меня обобщенно: Комсомол! И я этим гордился. В то утро он подозвал меня перед атакой и сказал: «Комсомол! Личным примером!» И выразительно глядя в глаза, повторил: «Личным примером!»
И вся наука. Легко сказать «личным примером»! Надо вскочить первым, когда единственное и естественное желание поглубже зарыться, спрятаться в землю, грыз бы ее и рыл ногтями, только бы слиться с ней, раствориться, стать незаметным, невидимым. Вскочить, когда кругом все грохочет, рвется, свистит и завывает, когда смерть торопливо и жадно отыскивает именно тебя, как там, у Семена Гудзенко: «мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины», чтобы обязательно убить, и хорошо, если сразу. Подняться, когда твои товарищи еще лежат, прижавшись к теплой земле, и будут лежать еще целых несколько секунд вечность! Вскочить в неистовом крике «Вперед!», которого все равно никто не услышит нельзя…
Уж сколько об этом писали, сколько еще напишут, а все, как в той детской книжке: если у тебя в детстве болели уши, тебе не надо рассказывать, а если не болели тоже ни к чему, все равно не поймешь.
Иной раз посмотришь на небо и думаешь в последний раз вижу. И заколотится сердце отчаянием. В те несколько мгновений, когда стоишь один на смертном поле войны, все снаряды и мины, все осколки и пули летят только в тебя. Больше, вроде бы, и не в кого. Как сказал поэт: «Сейчас настанет мой черед. За мной одним идет охота». А когда все встают, как-то легче.
На всех, может, и не хватит…
Подняться первым нелегко. НО НАДО. Есть приказ. Есть долг. Есть присяга, о которой никто, никогда не вспоминает. Поразительно!
Теперь многие сомневаются, что мы шли в бой со словами: «За Родину! За Сталина!» Шли. Во время атаки солдаты не выкрикивают лозунгов, а просто кричат нечто среднее между «а» и «у», чтобы подбодрить себя и напугать противника. Но перед наступлением призыв звучал в речах политработников и командиров. Автору это известно не понаслышке. Довелось быть комсоргом и стрелкового батальона и стрелкового полка, и если эти строки прочтет кто-нибудь из командиров, пусть вспомнит куда и с какими заданиями они посылали своих комсоргов.
В величии и гениальности Сталина мы не сомневались. Что? Тридцать седьмой год? Так ведь кругом враги. Об этом и в газетах написано, и сам Сталин об этом сказал. Погиб в тридцать седьмом и мой отец. Ну, с ним-то все ясно. Он в эту мясорубку попал случайно: «лес рубят щепки летят»…
Теперь, когда все мы знаем, сколько жестоких, напрасных, ненужных жертв, сколько миллионов погибло по вине Сталина, приходишь в ужас, и горькое сожаление, что столько лет был обманут и что ничего уже нельзя исправить отравляет жизнь. Эта трагедия никогда не изгладится из памяти.
Оба связиста лежат рядом с танком. Снайперская работа. До вечера их не вынести. Плюхаюсь рядом. У одного из связистов в руке провод. Снайпер заметил какое-то движение, не разобрал в оптическом прицеле что к чему и перепутал. Пуля сухо щелкнула по шинели убитого. «Мертвый спасает живого» мелькнула где-то читаная фраза.
Не пошевелиться. Втиснувшись в спасительную землю, нашариваю второй конец провода, на секунду коснувшись холодной уже руки товарища. Если сейчас все делать по наставлению скорей всего не будет ни связи, ни меня. Беру в зубы конец провода, сильно дергаю, изоляция снимается, зуб раскалывается. Оба конца крепко зажимаю зубами. Связь есть. Замираю на такой уютной, согревшейся под солнцем земле, дожидаюсь, когда кончится затишье. Сейчас от снайпера не уйти.
Мимо проползает комиссар полка Дынин. Он вместе с нами ходил в атаку и теперь решил вернуться на НП. Поравнялся со мной. Приподнимается на левом локте. В то же мгновение под лопатку влетает пуля! И выбивает из шинели столбик пыли… Лицо синеет. Значит, в сердце…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
