И вот уже начинается перевод воспоминания в состояние – возвращение, воскрешение пережитого на уровне психики и физиологии. Есть память у тела. Есть она и у сердца…
Пользуясь элементами гипнотехники и с большой помощью музыки мы с А.Н. старались переживательно вспоминать лучшее из ее жизни – те состояния, когда в груди было чувство приятное, когда сердце работало легко, радостно, когда свободно дышалось… Постепенно пробудили добро к жизни – А.Н. почувствовала себя гораздо увереннее, стала смелей двигаться, ходить все быстрее и дольше, играть в бадминтон, встала зимой на лыжи…
Сейчас ей уже 80, и она здоровее, чем была в 60.
Пятачок безопасности
Страх смерти, удушающий страх… Мучаясь этим в свои плохие времена, а в хорошие стараясь помочь множеству страдальцев, я долго не мог добраться до корневой сути, до основания…
У кого-то в недавнем или далеком прошлом – эпизоды действительной угрозы: сердечно-сосудистые кризисы, травмы и шоки. Но тот же парадокс: чем серьезней, чем ближе был человек к смерти – тем меньше, как правило, остаточный страх. Иногда всю драму многолетней танатофобии (танатос – погречески смерть) провоцирует какая-нибудь случайная дурнота или просто – узнал, услышал: с кем-то произошло…
Страх «этого» (танатофобики боятся и самого слова «смерть») и признаки-ощущения обычно меняют порядок следования на обратный. Не признаки «приближения» вызывают страх, а наоборот!..
ГИД – Вот именно, у меня точно так…
ВЛ – Потому-то многие быстро доходят до «страха страха» – отгораживаются ото всего, что может вызвать хоть малейший намек… Сосредотачивают всю свою жизнь на пятачке условной безопасности. «Борьбой за здоровье» лишают себя здоровья, «борьбой за жизнь» отнимают жизнь…
Была у меня пациентка, еще далеко не пожилая женщина, восемь с лишком лет прожившая в паническом ожидании смерти. Началось с эпизода головокружения и предобморока на улице, стала бояться открытых пространств – это называется агорафобией – и перестала ходить по улицам одна, только в сопровождении. Через некоторое время в душном метро, во время технической остановки поезда между станциями тоже стало нехорошо – сердцебиение, дурнота, страх смерти…
Ничего катастрофического не случилось, вполне живой добралась до дома, но с этого дня стала бояться уже и закрытых помещений – транспорта, лифта – присоединилась, медицински говоря, клаустрофобия. Бросила работу. А вскоре скоропостижно скончалась от сердечного приступа одна пожилая родственница. После известия об этом у пациентки началась неотвязная боязнь смерти. Буквально привязала себя к домашнему телефону, чтобы в любой миг можно было вызвать «скорую».
Но однажды случилось так, что все родные разъехались, верный заботливый муж слег в больницу на срочную операцию, а телефон целую неделю не работал – стряслось что-то на АТС.
За это время больная выздоровела. Вдруг сама явилась ко мне сияющая, с бутылкой, с цветами. «Доктор, я в полном порядке. Больше ничего не боюсь». – «Позвольте, но как же так?» – «А знаете, когда уже совсем не на кого надеяться, то остается только либо помереть, либо выздороветь. Мой организм выбрал выздоровление. Оказывается, он был симулянтом. Но я об этом не знала…»
Вот тебе на, думал я. А я-то, тупоголовый, почти полтора года промучился – убеждал всячески, гипнотизировал, пичкал лекарствами, пытался вытаскивать чуть не силком на прогулки – казалось, вот-вот, еще одно усилие…
– Такие пациенты не поддаются гипнозу?
– Наоборот, поддаются со всем возможным усердием, входят в самые глубокие трансы. Только вот лечебные результаты предельно скромны.
Повышенная гипнабельность – оборотная сторона медали совсем иной… Подсознательно танатофобик желает не вылечиться, а только лечиться, лечиться, бесконечно лечиться. Вот почему так трудно, долго и нудно лечатся и клаустрофобии, и агорафобии, и всевозможные ипохондрии.
Как ни посмотришь – рядышком с таким пациентом или пациенткой находится кто-то дееспособный, заботливый и послушный – супруг или родитель, верная подруга или доктор…
Внутри у этих милых и, кажется, вполне разумных созданий сидит, неведомо для них, вампиричный младенчик – слепой вроде бы, но и страшно зоркий – мертвою хваткой моментально вцепляющийся во всякого, кто подаст им хотя бы малейшую надежду на иждивенческую, халявную безопасность.
– Да, знаю и по себе: под предлогом боязни смерти очень удобно прятаться и от жизни. Сама твоя «должность» больного страхом и оказывается пятачком безопасности. С вами такого, наверное, не бывало.
– Зря так думаете, я не герой. Пережил и ужасы «приближения», и кошмарную унизительность страха, похожего на судорогу утопающего, тянущего ко дну своего спасителя. Нюанс в том, что спаситель этот не кто-нибудь, а ты сам…
«Смертность стопроцентна…»
– Что помогало в такие моменты?
– Как и при всех страхах, Доктор Торобоан. Роль такового сыграл для меня, помню, однажды мой друг Юлий Крелин, хирург и превосходный писатель.
Встретились мы случайно в московском Доме писателей. Сидели в фойе, болтали. Вдруг резко мне поплохело, почувствовал, что вот-вот… (В то время действительно болел сильно.)
Я не сказал ни слова, но Юлик сразу увидел мое состояние и кого-то послал принести воды. Пока несли (мне показалось, что вечность), сказал, улыбнувшись: «Что, прихватило? Не трепыхайся. Смертность же стопроцентна, сам знаешь». – «Ага… Это ты меня психотерапевтируешь, да?». – «Ну… И себя впридачу».
Ухмыльнулись оба, и сразу же я почувствовал себя на чуть-чуть увереннее – этого оказалось достаточно, чтобы мозг успел отдать сердцу команду «Держаться», и что-то во мне спружинило и пошло вверх – как поднимается в отчаянном усилии рука армреслингового бойца, уже почти припечатанная… С этого дня, прямо с этой минуты пошел на поправку.
Вот такая польза всего лишь от напоминания общей Истины и того, что ты не исключение из нее…
– Насчет Истины буду с вами спорить, но сперва хотел бы спросить: а сейчас вы смерти боитесь?
– Вот прямо сейчас?.. Нет повода.
– А если бы был?.. Какой-нибудь приступ…
– Наверно, боялся бы, если бы успел испугаться. Или если позволил бы себе это.
– Мысль о неизбежности смерти не вызывает у вас ужаса, не расстраивает, не угнетает?.. «Мудрый всегда готов» – к вам относится?
– Это не про меня, я – человек, всего лишь кое-что знающий благодаря профессии.
В отношении к смерти, равно как и к боли, к страданию, действуют обычные человеческие защиты.
– Какие?
– Забвение, вытеснение. О смерти не думается, даже если есть основания. Не пускается эта мысль в сознание – что-то ее отталкивает, даже если добросовестно стараешься думать и понимаешь: надо…
А если все-таки думаешь, то чем больше – тем, как ни странно, спокойнее…
Природа, при всей жестокости, довольно гуманна.
Как еще Гиппократ заметил, долгое страдание не бывает сильным, а сильное не бывает долгим. А сверхсильное страдание, околосмертное, либо протекает вообще за гранью всякого восприятия, как, например, при болевых шоках с отключкой, либо очень быстро и хорошо забывается, как родовые муки…
Двум не бывать…
– Что еще вам помогает от страха смерти?
– Работа. Музыка. Дети. Память и размышление. Природа. Любовь… И в придачу все человечество, размышляющее о смерти с тех пор, как обрело дар размышлять… Экклесиаст, Марк Аврелий, Будда, Хайям, Монтень, Вивекананда, Ауробиндо, Толстой, Бердяев, Семен Франк, Владимир Соловьев, Януш Корчак, Александр Мень… И Спиноза, и Пушкин…
– «Философствовать значит учиться умирать», это и я себе повторяю, но туго выходит…
– А у кого не туго? Это ведь уже запредельная задача, всежизненная. В числе первейших моих докторов – великий Сенека. В «Письмах к Луцилию» о смерти все сказано почти исчерпывающе и так, что вместо бессмысленного восстания против неизбежного воцаряется в душе мир. Уходят страхи – чего бояться если и смерть не страшна?..
– А я сомневаюсь, что страх смерти – отец всех страхов. Маяковский смерти не боялся, а микробов боялся, насекомых боялся, имел еще кучу бзиков, был одержим чувством вины и совершенно детским боязливым тщеславием…
– Кто же сказал, что детки всегда послушны папаше?.. Все норовят жить собственной самодовлеющей жизнью. Страх смерти часто приходит к нам просто от нечего делать, а при явных угрозах жизни дрыхнет, как глухой пес.
– И все же – его можно преодолеть?
– Страх смерти не «преодолевается», а переодевается в праздничные одежды духовности – не какими-то особыми усилиями, а дозреванием. Посильным додумыванием того, о чем не думается, как ни стараешься, а то вдруг думается поневоле… И от чего так хочется убежать обратно в бездумье…
Окуджаве посвящается
Почему-то легче, если узнаешь в горе чужом горе свое.Мачеху-злодейку-судьбу не проклинаешь, можно даже греться возле нее.Да, такое вот у всех одинаковое горе.Да, вот такая неизбывная беда.Ворон по латыни кричит: Мементо Мори!Королек не верит: Неужели Никогда?!Телом и вправду все в коробочку ложимся, а душа-то любит побродить, погулять.Ну куда ж мы денемся, куда разбежимся?В новое оденемся и встретимся опять…
Из Вечности в Вечность
– Итак, вы понимаете пользу как Истину?
