не испытывал, то и жалости к тебе не было ни грамма.
– Как это не было чувств? Я же переживал. Очень! Особенно когда надо мной все смеялись.
– Ну тебя. – Люся пихнула его в плечо. – Объясни нормально, почему ты не можешь вернуться домой?
– Просто не хочу.
– Но ты же сказал, тебе там нравилось.
– Ладно, – сдался он, – я пока не могу вернуться. Пока не стал всемирно известным и богатым, понимаешь? Мама хотела, чтобы я стал медиком, а я вместо этого поступил в Вышку на иллюстратора. Она сказала, что я подписал себе приговор и теперь всю жизнь буду нищим ноунеймом. И вот теперь, пока я не докажу, что это не так, я не могу вернуться.
– Понимаю… – Люся задумалась. – Особенно твою маму. Идеализм – это зло. Он сродни эгоизму. Человек делает вид, что живет ради каких-то там высоких ценностей, но на самом деле просто прикрывает нежелание ничего делать и никого не любит.
– Ты сейчас очень неприятно сказала. – Корги озадачился. – Еще раз извини за шутку. Я просто дурачился.
– Это ты извини. – Отодвинувшись от тарелки, Люся легла на подушки. – Я просто устала. До твоего появления я вообще дольше десяти минут не могла разговаривать.
– Если честно, я удивлен. – Корги поднялся и забрал тарелку. – Ты ведь тоже рисуешь. И ты должна понимать, что такое творчество и какая это сила. Я просто знал, что если выберу что-то другое, то это будет мучить меня всю жизнь. Ты о таком не задумывалась?
– О чем? Чтобы рисовать просто ради собственного развлечения, пока моя семья будет голодать?
– Ты преувеличиваешь.
– Ты просто никогда и ни в чем не нуждался.
– Ладно. Я понял. – Корги отступил в темноту комнаты. – Отдыхай. И пусть тебе приснятся прекрасные материальные сны.
Люся заснула сразу, а когда проснулась, еще даже не раскрыв глаза, сначала почувствовала неописуемую радость выздоровления, а следом горький привкус стыда. Ей не стоило говорить с Корги в таком тоне. Получилось грубо и так, как она не хотела. Просто он затронул больную для нее тему, и она не сдержалась. По-глупому не сдержалась, совсем не подумав о последствиях. Теперь уж он точно не захочет ни учить ее, ни вообще иметь с ней никакого дела. Однако когда она раскрыла глаза, то обомлела.
Она лежала, утопая в цветах. Кто-то разложил космеи вокруг нее: на одеяло, возле изголовья, в ногах. Так, словно она какая-то принцесса или богиня. На подобное Коля точно был не способен.
И ее, подобно солнечным лучам, заливающим комнату, озарил приступ неописуемого счастья. Значит, Корги понял все правильно, значит, не обиделся.
На прикроватной тумбочке она заметила еще что-то красное и, приподнявшись, обнаружила сочный ароматный арбуз, выложенный натюрмортом на белой тарелке.
Глава 14
Неожиданному улучшению Люсиного здоровья Коля очень обрадовался, однако чуть позже, после того как он принес ей завтрак и она рассказала о ночном посещении Корги, стало ясно, что с дверным замком нужно срочно что-то решать. Она об этом пока не спрашивала, но то было лишь вопросом времени. К тому же вероломное появление Корги его разозлило.
Немного поразмыслив и взвесив все возможные варианты, Коля все же остановился на том, который представлялся ему наименее проблематичным: купить дверную задвижку и самостоятельно установить ее. Не нужно ничего сверлить, портить дверь и заморачиваться с ключами. Когда они дома – можно запереться, а уходят – все открыто, как и просит Шуйский. И волки сыты, и овцы целы.
В магазин он отправился сразу после разговора с Гончаром. Сегодня писатель был на удивление тихим, вопросов почти не задавал, не провоцировал и закончил разговор на полчаса раньше, чем обычно.
Хозяйственный магазинчик, где продавались дверные задвижки, Коля нашел, лишь обойдя два квартала. Кроме защелки, он взял винтики для установки и отвертку. Парень его возраста, с ленивой неторопливостью пересчитав каждый винтик, сложил все в тонкий прозрачный пакет и замешкался, возясь с кассовым аппаратом. В этот момент сквозь витрину на другой стороне улицы Коля и заметил Шуйского. Тот стоял возле автобусной остановки и, словно поджидая его, смотрел прямо на магазин.
Схватив поскорее свою покупку, Коля выскочил на улицу. Перехода поблизости не было, а машины ехали быстро и плотным потоком. Он остановился и помахал Шуйскому рукой, но тот не ответил, просто взял и отвернулся, словно незнакомый, чужой человек. И это было так странно. Коля крикнул ему, однако никакой реакции не последовало – Шуйский будто нарочно дразнил его.
Разозлившись, Коля уже собрался рискнуть и перебежать дорогу, как к остановке подошел автобус и Шуйский уехал.
За обедом утренняя задумчивость Олега Васильевича неожиданно вылилась в замысловатые литературно-философские монологи. Собеседники ему были не нужны, но требовались слушатели.
– Понимать Миллера совершенно необязательно. Его книги – акт бытия. В этом аспекте влияние на него Уитмена очевидно. Только Миллер не растекается, сливаясь с миром, он помещает весь этот огромный мир внутрь себя. Ибо в глобальном смысле, по его мнению, нет ничего иного, кроме личности творца и его собственного «я». – Выдержав паузу, Олег Васильевич оглядел собравшихся за столом. – Миллер говорит, что суть искусства – запечатлевать мир, создавая двойную иллюзию. Писателю приходится притворяться и часто что-то выдумывать, но только для того, чтобы выразить истину.
Есть во время его тирад не воспрещалось, поэтому Коля, как и остальные, сидел, с глубокомысленным видом уткнувшись в тарелку, и лишь время от времени поглядывал на Шуйского, пытаясь поймать его взгляд. Но тот сосредоточенно пилил стейк, а если и поднимал глаза, то смотрел исключительно на писателя.
Магда беспрестанно кивала, выражая согласие с умозаключениями Гончара. Тогда как Корги, напротив, демонстративно не слушал и, выложив телефон прямо на стол, что-то в нем читал. Заметив это, Козетта, появившаяся, чтобы сменить тарелки, подошла к нему и, наклонившись к уху, сделала замечание. Всю фразу Коля разобрать не смог, но до его слуха донеслись слова «наказание» и «поплатишься». Однако телефон Корги не убрал, а когда повариха уже уходила и обернулась в дверях, показал ей средний палец.
Обед затянулся, Гончар разглагольствовал о «прозрачном глазе», природе и душе, о «голубом цветке» и поиске вечности, цитировал Канта и кого-то еще до тех пор, пока сам не устал. Остановился на середине фразы, объявил, что можно расходиться, и позволил Козетте себя увезти.
Шуйского Коля нагнал на лестнице, когда тот спускался к себе.
– Почему вы сделали вид, что не знаете меня?
– Прости, что? – изумление на лице Шуйского выглядело неподдельным.
– Вы понимаете! – Коля начал злиться. –
