Я увлекалась диско, Анис — панком, что само по себе должно было, вероятно, сделать нас непримиримыми врагами. Но нас с самого начала связала одна общая черта: мы обе любили ШУМ. Хотя, если честно, больше шума Анис любила неприятности. Она переехала в Нью-Йорк, сбежав с фермы в Огайо, когда ей исполнилось шестнадцать (на три года раньше, чем мне). Уезжая, Анис сказала своим родителям, что беременна. Обманула — на самом деле Анис все еще оставалась девственницей, но она не могла уехать просто так. На ее пути постоянно должны были встречаться какие-либо трудности. И должно быть, трудностей возникло немало, потому что прошел целый год, прежде чем родители Анис в конце концов простили ее за ложь.
Анис постоянно не везло. Невезение, шум и жизнь — это Анис. Она никогда не возражала, если я проигрывала пластинки, в то время как она упражнялась на гитаре. Для нас обеих, чем больше было шума, тем лучше. Когда карьера у нее стала идти в гору и Анис наконец смогла купить себе электрогитару «Gibson» у Мэнни на 48-й улице, она сняла усилитель со своей старой гитары и подключила его к моим «вертушкам» из комиссионного магазина, чтобы они работали через него. Я увлеклась оттачиванием мастерства смешения и наслоения ритмов. Одно дело, когда в песне звучат барабанные установки. Но если хочешь добавить в ремикс, например, Эдди Кендрикса или Ван Моррисона, тогда придется попотеть, чтобы соединить ритм в конце одной песни с началом другой, чтобы они были идеально синхронизированы.
Вероятно, именно это частичное наложение двух наших совершенно разных стилей в конечном счете привнесло своеобразный танцевальный ритм в музыку «Evil Sugar». Но в то время, когда окружающие стали обвинять Анис в том, что она «увлеклась диско» (хотя ее музыку нельзя было назвать диско), «продалась» (никому она не продавалась), она всегда пропускала тот пятый бит, чтобы под ее музыку было сложнее танцевать. Ради смеха или чтобы еще больше всех запутать.
Из-за своей неутомимой любви к сложностям Анис настаивала на том, чтобы у нее жили кошки, причем не меньше трех. Подруга уверяла, что одна кошка в доме будет все время спать. Две — научатся отлично ладить между собой и подстроятся под ритмы сна друг друга. Но, согласно ее теории, если кошек будет три, хотя бы одна из них будет бодрствовать. Постоянно озорничать. Наверное, она была права. Все три кошки Анис много времени проводили за тем, что шипели и кричали на бездомных собратьев через металлические решетки на окнах, которые мы купили на улице у Джона Коммуниста, чтобы другие животные (и грабители) не залезли в нашу квартиру.
Анис безумно любила своих кошек. Постоянно их расчесывала, гладила, что-то им напевала, баловала их гостинцами (при том, что, видит Бог, иногда нам самим едва хватало на еду), придумывала разнообразные игры. Она прятала руку под простыню и шевелила пальцами ради того, чтобы посмеяться над тем, как они бросаются на мнимую угрозу.
Музыка Анис жила у нее в голове, но и руки у нее были золотые. Она виртуозно играла на гитаре, даже в те времена, когда большинство наших знакомых музыкантов гордились тем, что не умеют играть на своих инструментах. А еще она отделала нашу квартиру от пола до потолка, вдоль всех стен, замысловатыми дорожками, по которым могли бегать кошки. Она находила на улице старые доски или деревянные планки, приносила их домой, зачищала, отпиливала и вскрывала лаком. Затем оббивала их полосками разноцветного материала и прибивала к стенам гвоздями. Иногда сидишь на диване, а тут неожиданно тебе на колени — плюх! — откуда-то сверху упадет кошка, повертится, устраиваясь поудобнее, а потом крепко заснет. Анис шила нам новые наряды, распарывая и перешивая старые, а остатки материала мы использовали для того, чтобы сшить одежки для наших кошек. По стенам вокруг кошачьих «дорожек» были развешаны сделанные «Полароидом» снимки угрюмых на вид животных в манишках или крошечных, украшенных перьями пиджачках и прелестных шляпках. Человек, которого кошки невзлюбили, больше не приглашался в наш дом, а ведь он одновременно являлся местом репетиций группы Анис — в этом и кроется причина, по которой в процессе создания группы сменилось столько музыкантов.
Кошки платили Анис такой же искренней любовью. Когда мы были дома, у нее всегда на коленях сидела и урчала по крайней мере одна из них. Самую старую звали Рита. Анис нашла ее котенком на какой-то свалке среди кучи отправленных в утиль ржавеющих счетчиков оплачиваемого времени, привезенных с автомобильной стоянки. Потом была Люси, кошка с белой манишкой в форме ромба на груди. Самой молодой из кошек Анис была Элинор Ригби, ласковая пятнистая кошка, которая терпеть не могла оставаться одна. (Насколько бы сильно у нас с Анис ни различались музыкальные вкусы, нас объединяло одно — страстное обожание «Битлз») [14].
Однажды зимой мы проснулись оттого, что все три кошки неистово били Анис лапами, их мордочки все были в саже. Заслонка печи в магазине скобяных товаров, который располагался под нами, захлопнулась (хозяин магазина иногда не гасил огонь в печи, чтобы нам было теплее), и наша квартира наполнилась дымом и копотью. Если бы не кошки, мы бы задохнулись во сне. В чем мать родила мы стали бегать по квартире, кашляя и открывая окна, чтобы впустить свежий воздух. После этого случая Анис стала еще больше обожать своих кошек. «Мои ангелочки, — называла она их. — Мои спасительницы».
Анис умела позаботиться и о себе. Она перезнакомилась со всеми соседями. И не только с нашими сверстниками или стариками, которые жили здесь вечно. Она знала также уличных проституток, наркоманов, бродяг, которые спали в парках и подъездах. Они называли ее «Фея Динь-Динь», когда она приносила им одеяла и теплую одежду.
— Люди должны знать, кто ты, и понимать, что ты тоже здесь живешь, — повторяла она мне. — Тогда они оставят тебя в покое.
Новые наркоманы, время от времени появлявшиеся где-нибудь по соседству, на собственной шкуре чувствовали, что не стоит связываться с Анис. Однажды вечером, когда мы шли в клуб, перед нами как из-под земли вырос парень с ножом. Анис в мгновение ока схватила с земли какую-то доску с ржавым гвоздем и со всего размаху ударила ею нападавшего. Лишь по счастливой случайности гвоздь не попал парню в глаз — хватило ума пригнуться. Он побежал прочь. Анис бросилась за ним, подняв доску высоко над головой и ни разу не зацепившись своими пятнадцатисантиметровыми каблуками за случайную трещину в асфальте или камни. «Правильно, парень, беги! — кричала она. — Беги, трус! Я Безу-у-у-у-умная мамочка…»
У Анис ангельское личико, но язык — как шило сапожника. С виду она кроткая и хрупкая, но ведь для того чтобы быть солисткой рок-группы в Нижнем Ист-Сайде, необходима определенная жесткость. Я на голову выше Анис, однако люди предпочитают не связываться со мной из-за нее, а не наоборот.
Каждую лишнюю копейку я тратила на покупку пластинок. Благодаря собственным приобретениям и Дэвиду Манкузо, который распространял студийные демо-версии альбомов среди диджеев Нью-Йорка, к июлю 1977 года у меня была практически такая же внушительная коллекция пластинок, как и у Анис. К тому времени «Evil Sugar» уже стали активно гастролировать. У них появился управляющий и договор на выпуск трех пластинок, их выступления были расписаны наперед. Журнал «Интервью» опубликовал на двух разворотах материал о группе с фотографиями Анис в платьях, которые она смастерила из рваных футболок, а «Роллинг Стоун» поместил большой очерк с фотографиями в своей рубрике «Стоит побывать на концерте». В Анис всегда было что-то такое, что позволяло ощущать ее присутствие, в какой бы комнате она ни находилась. Однако мне приходилось воевать за место под солнцем. И неважно, сколько демо-кассет я компилировала в студии «Альфавилль», где «Evil Sugar» записывали свой второй альбом, — как только владелец клуба узнавал, что я девушка, он тут же утрачивал ко мне профессиональный интерес.
В то лето мне исполнилось семнадцать, стояла дикая жара. Даже кошки, которые по ночам всегда уютно располагались на нас, чтобы погреться, стали апатичными. Они лежали на огромных подоконниках и надсадно орали в ожидании прохладного ветерка.
Тем летом я познакомилась с Ником. Было слишком жарко, чтобы на ночь оставаться в квартире, поэтому мы с Анис пристрастились проводить время в «Театре 80» на площади Святого Марка. За два доллара можно было сидеть на двухместном диванчике и четыре часа наслаждаться прохладным воздухом из кондиционеров. Мы сидели в тишине и смотрели старые фильмы Хичкока и мюзиклы киностудии Metro-Goldwyn-Mayer, которые показывали по три-четыре штуки подряд, пока не начинал брезжить рассвет.
Ник натирал в фойе деревянную стойку бара, которая датировалась еще 1922-м годом. Я каждую ночь видела, как он натирает ее, когда наплыв людей спадал. Его черные волосы так же блестели, как и дерево стойки. А она блестела так, что, казалось, отбрасывает свет на собственную тень. Что-то в движении его лопаток под тонким хлопком рубашки с коротким рукавом, не слишком мускулистых загорелых рук, заканчивающихся тонкими пальцами, которые сжимали тряпку и бутылку с полиролью, — завораживало меня. Несколько недель я смотрела на него, а на меня никто не обращал внимания. Когда в конце концов он впервые взглянул на меня, его глаза — у ободка темно-синие, как полночное небо, а в центре светло-голубые — просто обворожили меня. Раньше я никогда ни в кого не влюблялась. Анис заметила, как покраснело мое лицо, и впоследствии беспрестанно меня поддразнивала. Именно Анис усадила нас двоих за стойку бара, представила друг другу и заказала всем выпить. Анис знала все о том, как привлечь внимание, но еще она умела оставаться незаметной и тихонько исчезла, как только я преодолела застенчивость и мы с Ником разговорились.
