— Да, я уже понял. Стандартные. — Его голос становится громче. — Похоже, я не вписываюсь в стандарты, когда прошу юридического совета у собственной жены. Может быть, стоит позвонить твоему приятелю Пэрри — он с виду парень неплохой.
— Джош, если я отошлю тебя к нему с исправлениями в договоре, Пэрри тут же поймет, что это моих рук дело. Он же не идиот. — Лаура тоже повышает голос. — И даже если он ничего не заподозрит, я не смогу смотреть ему в глаза и врать.
— По всей видимости, Пэрри ничуть не беспокоился, когда врал прямо в глаза тебе.
— Он не врал. Он сохранял конфиденциальность информации клиента. Такая у Пэрри работа. И у меня, кстати, тоже. — Во взгляде ее плещется боль. Сара говорит, что дочь унаследовала глаза отца, но Лаура — копия Сары, особенно когда ерошит руками волосы. — За такое, Джош, меня могут и уволить. И ради чего? Мы не можем позволить себе отказаться от жалования за четыре месяца.
— Знаешь, мне кажется, на сегодня хватит. — Джош забирает у Лауры документы.
— Давай я позвоню подруге из другой юридической конторы. Уверена, я смогу найти…
— Не стоит волноваться. — В голосе Джоша уже не слышно злости. Он вообще лишен каких-либо эмоций. — Волноваться ведь не о чем, я правильно понял? Это стандартный договор.
— Завтра, с самого утра я сделаю несколько звонков, — обещает Лаура.
— Я же сказал: не стоит волноваться. Я не хочу, чтобы ты марала руки. — В этом Джош совершенно прав. Нет ничего более отвратительного, чем человек с грязными руками, который пытается к тебе прикоснуться. Он встает и говорит: — Пойду наверх, проверю электронную почту.
И отдает свой бокал Лауре. Она так и стоит неподвижно с двумя бокалами в руках.
По вечерам чаще всего Лаура ложится спать намного позже, чем Джош. Ей нравится читать свои рабочие бумаги, когда в квартире царит тишина. Но сегодня вечером Джош все еще сидит в гостиной, когда Лаура ложится в постель и включает телевизор. В тех немногих случаях, когда Сара смотрела маленький телевизор в своей спальне, а не тот, что побольше, в гостиной, — она просто была слишком слаба, чтобы встать с постели. Лаура тоже не смотрит телевизор в спальне. По крайней мере, обычно.
Помню, однажды вечером, год и три месяца назад, Сара очень поздно вернулась с работы. Отсутствовать в квартире много часов подряд — на нее похоже, но я уже начала волноваться, когда она вернулась. С ней была наша соседка — та, которая кормила меня, когда Сара вообще перестала возвращаться домой. Сара была очень бледной, лицо какое-то измученное, как будто у нее что-то болело. Но когда соседка помогла ей устроиться на диване и нависла над ней, спрашивая, что еще нужно, Сара ответила: «Со мной все будет в порядке, Шейла. Еще раз огромное спасибо за все».
Следующие четыре дня Сара провела в постели, смотря телевизор, — это были четыре самых счастливых дня в моей жизни. У меня была Сара, к которой я могла забраться под одеяло и уютно свернуться там калачиком, и ей не нужно было идти на работу, она вообще никуда не выходила. Еще никогда Сара не принадлежала мне так безраздельно, как в эти четыре дня.
Но в тот первый вечер я совершенно не обрадовалась. После ухода соседки Сара не стала выключать свет. Она просто сидела на диване — я устроилась у нее на коленях, — пока не рассвело. И хотя она ничего не сказала, я чувствовала: что-то случилось, и я должна находиться рядом с ней. В темноте я видела крошечные трещинки на коже у Сариных глаз. А когда вода, которая струилась из глаз, заполняла эти трещинки, я нежно слизывала их языком. Чтобы впустить свет.
Сейчас я иду на звук работающего наверху телевизора, вижу лежащую в постели Лауру, похоже, она спит, только продолжает лягаться во сне. Она лягается так сильно, что едва не сбрасывает одеяло с кровати. Сара порой тоже так поступала — воевала во сне с одеялом, когда была расстроена.
Когда Сара забывалась тревожным сном, я сворачивалась клубочком прямо у ее левого уха, вытягивала одну лапку так, чтобы она очень мягко касалась ее плеча. Я не собиралась ее будить, просто хотела, чтобы она знала — я рядом. Иногда от моего близкого соседства она засыпала настолько крепко, что переставала ворочаться.
Джош в гостиной слушает один из черных дисков Сары. Как раз играет песня, которую она пела мне в тот день, когда мы нашли друг друга, песня, в которой есть мое имя. «Милая Пруденс, — поется там, — выйдешь с нами поиграть?..»[12]
Я старалась не сближаться слишком ни с Лаурой, ни с Джошем. Ведь только один человек может быть Самым Важным Человеком в твоей жизни. Для меня им была Сара. И когда она вернется, я не хочу путать то, что есть, с тем, как все должно быть.
Но Лаура так похожа на Сару, когда лежит с закрытыми глазами и разбросанными по кровати ногами, что я незаметно для себя запрыгиваю к ней. Боль в груди оттого, что Сары, с которой я так долго жила, нет рядом, немного отпускает. Двигаясь осторожно, чтобы не зазвенел мой ошейник и не испугал ее, я устраиваюсь на подушке, рядом с левым ухом Лауры. Сворачиваюсь клубочком, обматываю хвостом нос, чтобы было тепло мордочке, протягиваю одну лапку и кладу Лауре на плечо.
Она переворачивается на другой бок, ко мне лицом. Дыхание у нее становится более ровным, каким становилось у Сары, когда та погружалась в глубокий сон; рука изогнута так, что мой хвост и нос оказываются на изгибе ее локтя. Находясь в комнате одна, в пижаме, без лежащего рядом Джоша, Лаура больше, чем когда-либо, пахнет, как Сара. Телевизор работает не слишком громко, и все еще можно уловить песню «Милая Пруденс», которая доносится снизу.
Когда я слышу эту песню со всеми потрескиваниями и шипениями именно в тех местах, совсем как в те времена, когда сама Сара проигрывала эти диски в нашей старой квартире, я забываюсь сном. В моих снах Сара рядом со мной, улыбается и говорит: «Кто моя любовь? Кто моя маленькая любовь?» Когда мне на спину опускается рука и гладит меня по шерстке, я не знаю, настоящая ли это рука или рука Сары из моего сна. Тем не менее я начинаю урчать и думаю: «Я, Сара. Я — твоя любовь».
Глава 7
Сара
Сейчас в это трудно поверить, но раньше в центре Нью-Йорка по ночам царила гробовая тишина. Можно было пройти половину Бродвея и услышать только шумок изредка проезжающих мимо такси и звук собственных шагов, отражающийся эхом от зданий. Можно было прогуляться в четыре утра по Элизабет-стрит и единственным своим спутником иметь аромат свежеиспеченного хлеба из небольших семейных булочных.
Там стояла тишина — правда, если только ты не знал, куда идти. Еще до того, как этот район разросся, потом стал финансовым центром и наконец — средоточием среднего класса и провинциалов, здесь уже были места, где всю ночь стоял шум. На чердаках Сохо, куда попасть можно было только по приглашению, зная пароль, открывался мир андеграундных вечеринок, где играли музыку, которую ты никогда не услышал бы по радио. Бары, где всю ночь играли музыкальные автоматы, клубы, где группы начинали свое выступление не раньше двух часов ночи. Звон пивных бутылок, неизбежный глухой звук падения человека, который слишком пьян, чтобы удержаться на ногах, чей-то бас, все громче и громче произносящий: «бу-бу-бу».
Я всегда ненавидела тишину. Мне казалось, что тишина похожа на смерть. Могильная тишина. Гробовое молчание. Мертвые молчат. На это нечего возразить. Никто же не говорит: «Шумно, как в могиле».
Именно это мне и нравится в диско. Диско использует все звуки, все биты, все инструменты. Звук диско всегда тебя найдет. Он подхватит тебя, начнет кружить, вертеть, опускать, пока у тебя не закружится голова и самому тебе будет уже сложно устоять на ногах. Но музыка никогда не даст тебе упасть.
Вероятно, вы думаете: какая глупая музыка — диско! Возможно, вы даже один из тех, кто носил футболки с надписью «ДИСКО — МУРА». Но вы утверждаете это только потому, что главные фирмы грамзаписи решили, будто вывели окончательную формулу диско, и в конце концов поставили на поток выпуск всякой ерунды, пытаясь побыстрее получить прибыль. Однако настоящее диско никогда не умирало. И даже сегодня, если вы окажетесь на свадьбе и диджей поставит песню, которая вытащит на танцпол и молодого, и старого, то, скорее всего, этот танцевальный хит был написан где-то между 1974-м и 1979-м годами.
В 1975-м я впервые открыла для себя музыкальную сцену Нью-Йорка. Когда в пятнадцать начинаешь одна появляться в Сити и тайком пробираешься на вечеринки в клубы, когда в шестнадцать появляешься здесь уже постоянно, а живешь при этом на чердаках без мебели над магазином скобяных товаров — окружающие решают, что ты бежишь от проблем в семье. Может быть, жестокие родители или какая-то скрываемая семейная трагедия, возможно даже — приставучий отчим. Когда люди постоянно придумывают для тебя одну и ту же историю, все проще и проще становится самому в нее поверить. Именно поэтому очень важно тщательно систематизировать свое прошлое. Прошлое человека — настоящая правда. Твое прошлое — это то, чем ты являешься сейчас.
