Имя Воронцова произвело впечатление на Нагеля.
— Его сиятельству мы передали письма Радищева. Присланные графом суммы доставим по назначению.
— Радищева преследуют. Ему не дают возможности даже гулять по окрестностям Илимска. Мне придется сообщить об этом Воронцову.
— Прошу вас не сообщать его сиятельству. Я приму меры.
Она вернулась в Илимск и сказала Радищеву, что ограничения сняты: он волен выходить за пределы острога.
Похудевший, осунувшийся Александр Николаевич задумчиво отозвался шуткой:
— Таков закон природы: из мучительства рождается вольность, из вольности рабство.
Это были строки "Путешествия из Петербурга в Москву". Он давно уже не вспоминал о книге.
Освобождение пришло неожиданно. После кончины Екатерины II в Илимск с началом нового, 1797 года стали поступать новости одна другой чудней. Казак, прискакавший на взмыленной, дымящейся лошади из Иркутска, сказал, что набранных рекрутов отпустят домой и каждому дадут по золотому рублю. Всех каторжных выпустят, воров-губернаторов от должности отлучат и на каторгу пошлют. Ссыльный Радищев станет наместником в Иркутске, и тогда начнут копать серебряную гору.
Рубановская и Радищев смеялись, слыша эти нелепости, верили им и не верили.
Постепенно шальные слухи угасли, и из писем близких пришло известие: новый царь Павел дарует гонимым свободу. Уже выпущен из Шлиссельбурга книгоиздатель Николай Иванович Новиков, изгнан Платон Зубов, посажены в темницы казнокрады и взяточники. Однако Кречетов, неистовый Кречетов, который так надеялся на воцарение Павла, все еще томится в крепости.
24 января Нагель объявил об указе Павла I: "Находящегося в Илимске на житье Александра Радищева оттуда освободить". Ссыльному предписывалось жить в своих деревнях. Начальнику губернии, где поименованный пребывать будет, вменялось в обязанность наблюдать за его поведением и перепискою.
Сборы в дорогу были лихорадочными. Александр Николаевич торопил жену: скорей отъезд! Елизавета Васильевна шуткой умеряла волнение мужа. Продали дом, раздали имущество.
Деев пришел с повинной.
Ваше благородие, не попомните зла!
— Бог с тобой! — Радищев пожал в знак примирения вымогателю руку. Деев на радостях выдавил слезу.
Выехали из Илимска 20 февраля 1797 года. Провожали все жители острога. Деев суетился, укутывал детей. Исправник притащил на дорогу бочонок вина. Бабы всхлипывали: "Подождали бы до весны. Куда ж ты в такой мороз!" Елизавета Васильевна удерживала кашель и прощально махала рукой.
Солнце играло по-весеннему. Радищев просил ямщиков ехать быстрее: неровен час — оттепель задержит.
Он снова взялся за путевой дневник. Вскоре там появилась запись: "Заночевали в селе Покровском. Простояли 11 марта по причине болезни Елизаветы Васильевны…"
Кашель у нее усиливался, и решили остановиться. Она успокаивала:
— Завтра поедем. Мне уже лучше.
Он доставал из аптечки травы, готовил настои, поил больную. Ночью начинался жар, и Радищев утром мрачно говорил:
— Ехать нельзя.
Она подзывала его к себе и просила положить руку на лоб:
— Видишь, нет уже жара.
Он воскресал, с радостью бежал к станционному смотрителю. Елизавета Васильевна поднималась, шла к саням.
Он с тревогой смотрел на дорогу, на которой подтаивал снежный наст, и оглядывался назад. Елизавета Васильевна кивала ему устало и покойно.
В Таре он решил остановиться надолго, чтобы вылечить больную.
— Нет, едем, — говорила Елизавета Васильевна, — надо успеть в Тобольск. Там хорошие лекари. Квартира приготовлена.
— Подождем, — сказал он потухшим голосом.
Они пробыли в Таре около двух недель. Болезнь не прекращалась. Елизавета Васильевна убеждала его ехать:
— В Тобольске мне будет лучше. Помнишь, мы же там встретились. Это счастливый город.
Тобольск казался обетованной землей, и они снова двинулись в путь. Дорога временами раскисала, сани шли плохо, лошадей переменяли медленно.
На одной станции смотритель начал кричать, что лошади плохи, он не может всем угодить. Радищев тоже хотел было закричать, но, перекрестясь, тихо сказал: "Когда ехали в ссылку, меньше было остановок, чем сейчас, когда велено вернуться по императорскому указу". Смотритель услышал слова "по императорскому указу", оробел, перестал кричать и побежал делать распоряжения.
Гнали всю ночь и в Тобольск приехали на рассвете первого апреля. Радищев был встречен губернатором, последовали приемы, обеды. Казалось, возвращаются жизнь и радость.
Но состояние больной вдруг резко ухудшилось. Седьмого апреля Елизавета Васильевна скончалась.
Со спокойствием обреченного он хоронил жену, которую до последних дней называл сестрой. Он стоял у могилы и думал о женщине, которая отдала ему себя без остатка. Странный закон его жизни: горе всегда настигает в счастливый миг судьбы, а с бедой обычно приходит радость.
Александр Романович Воронцов с утра нетерпеливо взбирался на башню, выстроенную над аркой въезда в усадьбу, и смотрел на дорогу. По расчетам, повозка с Радищевым должна была появиться еще два дня назад, но предположения не оправдывались. Он посылал своего секретаря Захара Николаевича Посникова во Владимир узнать, нет ли новых сведений о движении ссыльного, но Посников возвращался ни с чем.
В зале был накрыт стол на несколько персон: кушанья сменялись в течение дня, блюда должны были встретить путника свежими. Александр Романович, опечаленный, спускался с башни и шел смотреть хозяйство. Потом он поднялся в библиотеку, чтобы написать письмо губернатору о варварском способе, которым пользуются некоторые владимирские помещики, продавая крестьян в рекруты. Гнев помогал, Воронцов с головой ушел в работу и не сразу услышал крики во дворе. Он бросился к окну: во внутренний двор усадьбы въезжал запыленный тарантас.
…Он вводил государственного преступника в свой дворец как царя. Слуги предупреждали каждое движение гостя, букеты цветов стояли во всех вазах, полы зеркально блестели, кушанья источали волшебные запахи, графины светились, переливались нежными красками.
Они сидели друг против друга за обеденным столом и молчали.
— Ваше сиятельство, — прерывающимся голосом сказал Радищев, — со смертью моей жены я потерял все.
— Ее имя останется святым.
— Александр Романович, только вы… только вы…
— Ну, полно, полно.
Столько раз Радищев в уме повторял первые слова, которые он обратит своему спасителю, но сейчас ничего не мог произнести.
— Все уже сказано, — продолжал Воронцов. — Мне интересно узнать, каков был путь после Урала.
Все было сказано в письмах, оставалось говорить глазами, жестами, тоном. И Радищев с некоторым внутренним облегчением стал просто рассказывать о недавней дороге и о волжском разбойнике Иване Фадееве, легенда о котором сопровождала их на всем пути по Каме и Волге.
Иван Фадеев гулял по Волге, казнил злых дворян, щадил добрых, а когда его пристанище окружили солдаты, он дал хозяину денег и велел поджечь дом, а затем распахнул ворота и на тройке поскакал прямо навстречу солдатам. Они растерялись, пропустили его. Лихой разбойник помчался, разбрасывая деньги, чтобы остановить погоню. Солдаты стали подбирать ассигнации и упустили Фадеева.
Воронцов слушал рассказ с неподдельным интересом. Он с радостью замечал, как в усталых потухших глазах Радищева снова загорается прежний огонь.
— Российский Робин Гуд. Легенда, которая порождена нашим несчастьем. Сегодня я написал владимирскому губернатору о том, что нужно прекратить тайную продажу крестьян в рекруты. Хочу подготовить о сем записку государю.
— Рад помочь вам в добром деле.
— Благодарю. Но сомневаюсь в нынешнем государе. Павел не терпит чужих мнений.
— Может быть, вам следует вернуться ко двору? Умный совет, поданный вовремя, умерит каприз самодержца.
— Сомнительно. У Павла нет той сильной черты, которая была свойственна его матери. Екатерина не любила людей со своим мнением, но ценила их. При ней я мог сохранить самостоятельность. Впрочем, вероятно, я не прав… Я ведь всегда был того мнения, что люди имеют соответственную их достоинствам внутреннюю цену, которую не в состоянии отнять у них никакой деспот.
— А коли так, возвращайтесь! Поймал вас на слове! — горячо воскликнул Радищев.
Воронцов рассмеялся:
— Как Сенека, ценю теперь деревенский покой. Брат Семен уже отказался от лестного предложения царя быть преемником канцлера Безбородко. Он написал мне, что лучше привычная покойная работа в Англии, чем пребывание на российской волне, то возносящейся, то опадающей. Я почти потерял честолюбие. Оно теперь тешится моими деревенскими проектами. Я вам еще не показал моих парников…
