Тут Барбара обратила внимание расходившегося юнца на то, что его «фюрер», который собирается отменить капитализм, получает очень много денег от тяжелой промышленности и от крупных землевладельцев, но Миклас зло и резко отверг эти обвинения, как «типично еврейское подстрекательство». В таком духе они дискутировали до глубокой ночи. Барбара – иронически, терпимо, с любопытством – выслушивала упрямца и пыталась его вразумить. Он же с упорством ребенка отстаивал кровожадную веру в чистоту расы, твердил о ликвидации ростовщичества и о благородной революции. Суфлерша Эфой, ревниво наблюдавшая из угла за увлеченной парой, шепнула швейцару Кнурру:
– Фрау Хефген что-то уж очень зарится на моего парня – этого еще не хватало. Фрау Хефген хочет его отбить…
И в ту же ночь Эфой устроила скандал Гансу Микласу. А у Барбары была неприятная сцена с Хендриком. Хефген бушевал. Но не из-за «мелкобуржуазной супружеской ревности» – он это подчеркнул. Напротив, по чисто политическим причинам.
– Как ты только могла весь вечер сидеть за одним столом с площадным мерзавцем – национал-социалистом! – орал он, дрожа от злости.
Барбара отвечала, что, по ее мнению, юный Миклас не мерзавец. Хендрик решительно отрезал:
– Все нацисты мерзавцы. И беседовать с таким типом – все равно что вываляться в грязи. Жаль, что ты не хочешь этого понять. Тебя испортили либеральные замашки твоего семейства. У тебя нет убеждений, одна избалованность и детское любопытство!
Барбара тихо сказала:
– Да, я признаюсь, мне немножко жалко этого парня и он меня немножко интересует. Он больной, честолюбивый, он недоедает. Вы плохо с ним обращаетесь – ты, твоя приятельница Герцфельд и все прочие. Он ищет, за что бы зацепиться, как бы подняться. Вот он и пришел к этому безумию, которое он теперь гордо именует мировоззрением…
Хендрик презрительно хмыкнул.
– Как ты носишься с этой вшивой дрянью! Мы, видите ли, плохо с ним обращаемся! Просто великолепно! Ну и ну! А ты не подумала о том, как он и его дружки будут обращаться с нами, если этот сброд придет к власти?!
Нагнувшись вперед и подбоченясь, он швырнул ей в лицо этот вопрос.
Барбера отвечала с расстановкой, не глядя на него:
– Сохрани бог, чтобы эти безумцы пришли к власти. Я бы тогда не смогла жить в этой стране.
Она содрогнулась, словно ощутив мерзкое дуновение жестокости и лжи, которое воцарится в Германии, если к власти придут нацисты.
– Это подонки, – сказала она. – Подонки рвутся к власти.
– А сама садишься с таким подонком за один стол и чешешь с ним языком!
Хендрик большими шагами зашагал по комнате, у него был победоносный вид.
– Вот вам благородная буржуазная терпимость! Обязательно надо благородно сочувствовать смертельному врагу – верней, тому, кого сегодня еще называют смертельным врагом. Я надеюсь, моя дорогая, что ты с еще большим сочувствием отнесешься к подонкам, когда они придут к власти! Ты и в фашистском терроре сумеешь найти интересные стороны. Ваш либерализм научит вас мириться и с националистической диктатурой. И только мы, воинствующие революционеры, их враги не на жизнь, а на смерть, только мы помешаем им прийти к власти.
Гордо, как петух, он вышагивал по комнате, кося глазом и задрав подбородок. Барбара стояла неподвижно. Если бы Хендрик взглянул на нее в этот миг, он испугался бы ее побелевшего лица.
– Значит, ты считаешь, что я примирилась бы, – сказала она почти беззвучно. – Ты считаешь, что я примирилась бы – примирилась бы со смертельным врагом…
Через несколько дней между Хендриком и Микласом произошло столкновение, кончившееся тем, что Хефген добился от дирекции Гамбургского Художественного театра немедленного увольнения молодого актера. Повод к ссоре? которая закончилась триумфом для Хефгена, а для Ганса Микласа стала роковой, на первый взгляд был пустяковый.
Хендрик был в этот вечер в великолепнейшем настроении, проказничал, буквально кипел рейнской веселостью и удивлял восторженных коллег бесконечными выходками и шутками. Например, он выдумал веселую, блистательную игру. Поскольку в газетах он читал лишь театральную хронику и живо интересовался лишь тем, что касалось театра, он знал состав всех трупп немецких драматических, оперных театров и оперетт. Хорошо тренированная память фиксировала имя второй альтистки в Кенингсберге и временной исполнительницы салонных ролей в Галле. Было много хохота, когда Хендрик дал себя проэкзаменовать в этом своеобразном предмете. Он отвечал без запинки, когда его спрашивали:
– Кто молодой любовник в Хальберштадте?
Или:
– Где в настоящее время играет фрау Геверниц?
– В Гейдельберге, играет комических старух, – бросал Хефген как нечто само собой разумеющееся.
Скандал с Микласом начался с того, что кто-то спросил:
– А ну-ка, кто первая инженю в городском театре в Йене?
Хендрик ответил:
– Одна дура. Ее зовут Лотта Линденталь.
Тут в разговор вмешался Миклас, который до этого стоял в стороне, не принимая участия в общем веселье:
– Почему это Лотта Линденталь дура?
Хефген холодно отрезал:
– Не знаю почему. Такая уж родилась.
И Миклас – хрипло и тихо:
– Тогда я объясню вам, господин Хефген, почему вам хочется оскорбить именно эту даму: потому что вам точно известно, что она подруга одного из наших национал-социалистских вождей, а именно нашего героя-летчика.
Тут Хефген, барабаня пальцами по столу, с лицом, окаменевшим от высокомерия, оборвал его:
– Меня мало интересуют имена и титулы любовников фрейлейн Линденталь, – сказал он, не удостаивая Микласа взглядом. – Впрочем, тут можно бы составить длинный список. Фрейлейн Линденталь развлекается не только с военным летчиком.
Миклас сжал кулаки и опустил голову в боевой позиции уличного мальчишки, готового броситься на противника с кулаками. Светлые глаза под свирепо насупленным лбом, казалось, ослепли от бешенства.
– Поостерегитесь, – прошипел он, задыхаясь, и все испугались его дерзости. – Я не потерплю, чтобы открыто оскорбляли даму только за то, что она состоит в национал-социалистской немецкой рабочей партии и является подругой немецкого героя! Я не потерплю!
– Ах так! Вы не потерпите! – повторил Хендрик и улыбнулся дьявольской усмешкой. – Ай-ай, – добавил он язвительно, тут Миклас и впрямь набросился бы на Хефгена, но Отто Ульрихс изо всех сил ухватил его за плечи.
– Да ты пьян! – закричал Ульрихс и стал трясти Микласа.
Тот выдавил:
– Я не пьян! Просто я единственный в этом помещении, у кого еще осталось чувство чести. В этой ожидовевшей среде никто ничего плохого не находит в том, что оскорбляют даму!
– Довольно! – этот металлический окрик принадлежал Хефгену. Он стоял выпрямившись во весь рост. Все смотрели на него. Он говорил с устрашающей неторопливостью: – Верю, мой милый, что вы не пьяны. И вы не сможете сослаться на смягчающее обстоятельство. Вам больше не придется страдать в этой ожидовевшей среде – уж положитесь на меня.
И Хефген вышел твердым чеканным шагом.
– Ой, просто мороз по коже, – прошептала Моц в благоговейной тишине.
Но что это? Из какого угла послышался тихий плач? Суфлерша Эфой упала всем своим тяжелым корпусом на стол, и слезы закапали прямо на скатерть.
Кроге, которого не было при скандальной сцене в «Г. X.», с сомнением встретил требование Хефгена о немедленном увольнении молодого актера. Фрау фон Герцфельд и Хендрик объединили свои усилия в красноречии, чтобы разбить его ссылки на юридическую, политическую и человеческую стороны дела. Директор озабоченно качал кошачьим лицом, собирал лоб в складки, нервно ходил взад и вперед по комнате и бормотал:
– Конечно, вы правы, я признаю… Поведение этого парня несносно… Но все-таки как же это? Больного человека, без всяких средств, так разом взять и выставить на улицу…
Хендрик и Гедда горячились, доказывали, что эта нерешительность, эта склонность к компромиссам смахивают на малодушие и трусость правительственных партий Веймарской республики по отношению к бессовестному нацистскому террору.
– Мы должны показать банде этих убийц, что им не все позволено.
Хендрик стукнул кулаком по столу.
Казалось, Кроге уже поддался доводам своих сотрудников, но Миклас, к общему удивлению, обрел неожиданного ходатая, то был Отто Ульрихс, который вдруг доложил о себе и просил разрешения принять участие в разговоре.
– Заклинаю вас, не делайте этого! – кричал он. – Вполне достаточное наказание для парня, если іль его не ангажируем на следующий сезон. Ведь вчера вечером он многое сболтнул просто сдуру. Ну, нервы сдали. Со всяким может случиться.
