— Тебе, я вижу, неприятно это слышать?
Ну-ну… Рассмотри карту как следует. Четыре зубца на башне-короне — символ нашего материального мира и власти над ним; некоторые предсказатели толкуют этот ключ как разрушение недальновидной, поверхностной, замкнутой лишь на жалкие ценности власти, а следом пророчат весну новых начинаний и невиданных миров. Ты готов к невиданным мирам, Глостер? А к новым начинаниям?
Лир, оскалившись, уставил мутные роговицы в глаза Глостера; тому стало не по себе от этого блеклого, слезящегося, но неотвязного взгляда; наверное, так смотрела бы медуза, если бы имела глаза… Или… Ну да: глаза Лира были похожи на пустые бельма слепого; его все забавляло, все сложило предметом насмешки, издевки, вивисекции, но ничто не трогало души, если… если у Лира вообще когда-нибудь была душа!
А Лир неожиданно откинулся на спинку кресла — и захохотал! Вернее…
Хохотом это назвать было сложно: он просто булькал смехом, словно большой котел с газировкой.
— А ты суеверен, Глостер! Ты и не представляешь себе, как забавно в такие минуты тебя наблюдать! Нет, лицом ты владеешь безукоризненно, но сцепленность челюстных мышц еще не означает невозмутимость! Микромышцы лица у тебя реагируют так, что можно читать по нему, как по ученической тетради! Причем тетради не двоечника — хорошиста. Кстати, Глостер, ты никогда не задумывался, нет, не над смыслом, над созвучием, над подсознательным восприятием слова «хорошист»?
Представил? Этакое полненькое, но в меру, умненькое, но в меру, тщеславненькое, но в меру созданьице? Прыщ пред лицом Господа и Господина? Тля болотная на человечьей помойке! Ну-ну, Глостер, не строй опять из собственного лица посмертную маску, это не о тебе, так, пустячок, старческие философии и миазмы!
Ты никогда не задумывался, что стариковское злословие еще и зловонно?
Лир откинулся в кресле, замер, полуприкрыв веки. В полном молчании прошла минута, пошла другая… Глостер чувствовал себя не просто скверно: ему казалось, он стоит у этого стола уже целую вечность, и не только все его поступки, но и все его мысли давно взвешены на тайных весах, и решение принято, и жизнь оборвется скоро с яростным всполохом боли… А потом — пришло отупение, похожее на покорность: окружающему, судьбе, Лиру… И тут старик снова заговорил, яростно и скоро:
— Ну а теперь я расскажу тебе, Глостер, что ты себе надумал! Ты решил, старик выжил из ума. Или — выживает постепенно. Что Лира пора менять. Что власть, его власть, остается ничейной и бесхозной, а нет ничего слаще этого плода, особенно если он запретный для тебя, пока запретный! Ну, Глостер? Бегают мыслишки под черепушкой? Скорые мыслишки, гнусные, грешные, душегубские…
Может, ты сам их и не вполне формулируешь, так, мысли-тени, всполохи, призраки… Вот они, поганушки, и омрачают, язвят светлое твое чело… Только не говори «нет», Глостер, не говори «нет», это оскорбит мой интеллект, я перестану тебе доверять… Молчишь? Молчание — знак согласия? Или — золото?
Лир посерьезнел так же неожиданно, как и впал в разнузданное веселье. Он застыл за столом официальным бронзовым изваянием, этаким бюстом самому себе, значимым и помпезным.
— Итак, я слушаю тебя, Глостер. Теперь я готов к неприятностям. К любым неприятностям. Вполне. Судя по тому. как ты заблеял, неприятности у нас в окрестностях Южногорска крупные. Как ты там сформулировал? «Операция по Батенкову озадачилась рядом непредвиденных осложнений». Эко кучеряво сверстано!
«Озадачилась рядом…» Ну, Глостер, я слушаю. Выкладывай свой «ряд». Как тебе удобнее: step by step, как говорят американцы, или обухом по корыту, как у нас принято, валяй на всю катушку, Глостер, умереть от инфаркта мне не грозит!
Глостер сделал над собой усилие. Голова шла кругом: все эти переходы от почти сумасшедших выкриков и кликушеских камланий — к жесткому нажиму, прессингу, когда Лир упирал жала черных зрачков ему в лицо и уйти из-под взгляда Глостер не мог никак… А в душе его уже начинало клубиться смятение, паника, хаос, и тут — Лир вдруг ослаблял нажим и снова ничинал бесшабашно дурачиться…
У Глостера было такое чувство, словно он мышонок, С которым играется ласковый и мирный кот, до поры убрав когти в мягкие лапки, но прищур блеклых глаз не сулил никакого будущего… Только смерть. «Поиграет и придушит», — само собою промелькнуло в голове Глостера, и он мгновенно устыдился своей совсем ребяческой реакции. Напридумывал сам себе черт-те чего, и теперь… Да и Лир был вовсе не похож на кота; он вообще не походил ни на какое известное животное, скорее — на аморфную колеблющуюся массу, по своему желанию, игре или произволу принимающую облик того, кого в данный момент боится больше всего собеседник, ведомый детскими давними страхами, бабкиными сказками, страшилками, что так любили пересказывать в пионерлагерях тогдашнего детства… Дьявол его разберет, этого старика!
— Я жду, Глостер, — напомнил Лир. Голос его был жестким и неприятным, будто скрежет штыком лопаты по ржавому кровельному железу.
Глостер едва смог сосредоточиться, так велико было его внутреннее смятение; сглотнул слюну и произнес:
— Маэстро.
— Что — маэстро? Мы не на концерте, мой милый.
— Маэстро жив.
— Что?!
— Маэстро жив.
— Вот как? — Лир склонил голову чуть набок, словно прислушивающаяся к кваканию тропических лягушек и бульканию головастиков птица-секретарь. — Вот как? Прямо как в старой американской мелодрамке-страшилке: «Кинг-Конг жив!» — Лир пожевал тонкими губами, будто примериваясь к куску, спросил:
— Это достоверно?
— Теперь да. Мои люди навели справки. Их рапорт я получил за десять минут до аудиенции с вами.
— Рапорт у тебя с собой?
— Да.
Лир с видимым усилием сдержал любопытство, чтобы сразу же не взять у Глостера папку и не углубиться в изучение собранного досье. Но это было бы непрофессионально: во-первых, первичный анализ операции нужно проводить «по мере действия», на события сначала необходимо взглянуть в том порядке и той последовательности, в которой они происходили, иначе картинка исказите" незаметно для аналитика… А так, схватив «картину битвы» целиком, потом можно «уточнять», «обращать внимание», «возвращаться к вопросу»… Азбука. А во-вторых… Что, если Глостер и его люди все-таки ошибаются и бесплотный дух Маэстро привиделся им вживе? Почему нет! Если кто-то из умных и хитрых решил сыграть свою игру с ним, Лиром, и наживил славного живчика под старым оперативным псевдонимом Маэстро? Понятно, о Маэстро в свое время знал очень ограниченный круг лиц, но… «лица» эти не счетоводами в бухгалтериях припухали, и даже те, что вышли на честный государственный пенсион по выслуге или полной преклонности годков, могут очно или заочно консультировать других, молодых, борзых, жадных…
Как только стали валиться стены гранитного Комитета, поползли слухи. И если факты — вещь упрямая, то слухи — упрямая втройне. Кто и зачем обратил в легенду — в самом примитивном, житейском смысле этого слова — имя Маэстро, Лир не знал, а с гибелью последнего не стал и выяснять. Впрочем, слухи он тоже не пресекал. В свое время, пока Маэстро не свихнулся окончательно и добросовестно работал на него, Лира, один только слух, что руководить акцией устранения будет сам Маэстро… Это имя вселяло ужас в противников; к тому же Маэстро никогда не ошибался. До того, последнего раза… Хотя… Если он жив, то не ошибся?
Выходит, так!
Лир закрыл глаза, помассировал разом набрякшие веки, произнес тихо, голосом смертельно уставшего человека:
— Ну что ж… Примем пока воскресение нашего давнего доброго друга как данность. Излагай события по порядку. Степень их важности и значимости я определю сам.
Глава 26
Постепенно Глостер успокоился, события излагал точно, связно, безэмоционально. Лир слушал внимательно, вычерчивая на листочке геометрические фигурки, которые затем снабжал очеловеченными признаками киношных или мультяшных роботов-монстров, придавая каждому некую схожесть со стоящим перед столом Глостером.
— Итак, — подвел итог Лир, — живым Маэстро никто не видел. Кроме Киви. И весь рассказ ты передаешь мне с ее слов.
— Она не врала. Мы прокачали девку на простеньком полиграфе, без наркотиков. Все достоверно. Кроме одного: что-то фонит с другой девчонкой…
— С какой?
— С подружкой Батенкова. Она попросту сбежала, и Киви, возможно, помогла ей.
— Как настоящее имя Киви?
— Ольга.
— Оля-Ляля. Ты привез ее в Москву?
— Да. Она, как и Ирэн, — на нашей подмосковной базе. В связи с грядущей заварушкой девочек еще можно использовать.
— Не слишком ли роскошно для всяких отморозков — убирать их куколками?
— Понятие «роскошно» совсем не смотрится рядом со словом «результативно».
— Ну да, ну да…
— Ваша идея, Лир… — начал было Глостер, но старик досадливо поморщился:
