И вскоре снова послышались басовые голоса пушек «Марата». В самые критические дни вражеского наступления они вели ураганный огонь по немецким войскам, пытавшимся по южному берегу залива прорваться к Ленинграду. В ответ сыпались снаряды, ударялись о плиты, дробили гранит и все тут. А техника и люди оставались целы-невредимы.
Заодно расскажу и о том, что было дальше. Надвигалась блокада. Топлива на корабле — несколько десятков тонн. И в порту говорят: «Не хватает нефти даже для плавающих кораблей».
— Без топлива у нас выйдет из строя энергетика, тогда и стрелять не сможем, — доказывают маратовцы.
— Никто вам не поможет. Сами ищите выход из положения, — твердо заявили портовики.
Ну, что ж делать. Стали думать, советоваться. И тут неожиданно комиссару корабля пришла мысль — обойти все баржи, законсервированные корабли и собрать остатки топлива. И пошли моряки с ведрами, банками, бачками. Идея оказалась правильной, только нефть была с примесью воды. Тут опять же сметку проявил Барабанов: он вспомнил Баку в годы разрухи. Там женщины вот так же ходили с ведрами за нефтью: бросят тряпку в воду — она быстро напитается нефтью, ее тут же выжимают в ведро. Глядишь — чистая нефть. На корабле приняли эту «методу», и, облазив все гавани, моряки таким способом за короткое время сделали солидный запас нефти.
Кто-то «капнул» в прокуратуру: на «Марате» неоприходованная нефть. Там рьяно взялись за «нарушителей», завели «дело» на командира и комиссара. В Кронштадте пронеслась молва — судить будут по законам военного времени.
И как раз в это время приезжает в Кронштадт заместитель наркома Военно-Морского Флота Л. М. Галлер. Пришел на «Марат», увидел, что израненный корабль превратился в береговую батарею. Похвалил он моряков, говорит, молодцы, на такое дело не все способны. А Барабанов ему в ответ: «Не очень-то молодцы. Скоро нас судить собираются». И рассказал, за что именно. Лев Михайлович тут же позвонил прокурору и приказал вместе со следователем прибыть на корабль и ознакомить его с материалами. Те прибыли, доложили…
— Я полагаю, тут нет состава преступления, — сказал Галлер. — Ведь все это делается в интересах обороны, чтобы надежнее защитить Кронштадт. Иначе вас же, вместе со следователем, немцы смогут забросать бомбами и снарядами.
Прокурор возражал:
— Сейчас все прикрываются интересами обороны. Продукты утаивают. Топливо скрывают…
— Поймите, голубчик, — со свойственной ему мягкостью продолжал убеждать Галлер. — Ведь они находятся под огнем прямой наводки. И не заслуживают наказания.
Прокурор наконец выдавил из себя:
— Ну что ж, под вашу личную ответственность, товарищ заместитель наркома, мы можем дело прекратить.
— Да, под мою ответственность, — твердо повторил Галлер.
И так дело было «закрыто». А маратовские пушки все девятьсот дней не давали немцам покоя, вели дуэль через залив и получали ответные удары. Однажды Барабанов показал мне кальку, испещренную черными точками, — тысячи вражеских снарядов, взрывавшихся на самом корабле и вокруг него. И все же «Марат» не замолкал, нанося врагу крупный урон.
Мне остается немногое добавить. После войны Барабанов вернулся в Москву, преподавал в Военно-политической академии, стал кандидатом исторических наук. Тема его диссертации: «Партийно-политическая работа на кораблях Балтики в дни Отечественной войны».
На страницах объемного тома я встретил много знакомых имен и свершений той памятной поры. Автор по-своему осмысливает жизнь — суровую, беспощадную, в которой выковывались настоящие люди…
И сегодня, находясь в отставке, капитан 1-го ранга С. А. Барабанов продолжает жить своими прежними интересами — он работает в комиссии старых большевиков райкома партии (его партийный стаж с 1922 года), читает лекции по международному положению и не хочет отставать от специальности, не пропускает занятий по военно-морскому делу. Во всем этом проявляется коммунист, который, не жалея сил и здоровья, по-прежнему отдает себя людям…
ПОД АДМИРАЛЬСКИМ ФЛАГОМ
С кировцами у меня еще в Таллине установилась большая дружба. Мешало нашему общению то, что корабль находился на рейде: пока дождешься катера. Еще труднее уйти обратно. А здесь — он в гавани, что называется, рукой подать. Я приходил в разное время повидать друзей, особенно командира зенитной батареи, никогда не унывающего, приветливого лейтенанта Алексея Федоровича Александровского, или «Лешу с ямочками», как называли его товарищи. И впрямь две ямочки резко выделялись на его щеках. За простой нрав его любили моряки. И мне доставляло удовольствие с ним встретиться, поговорить… Придя к нему в каюту, я видел на столе раскрытую книгу — он интересовался историей, — и обо всем, что узнавал из книг, рассказывал потом своим молодцам. Однажды мне довелось быть свидетелем его беседы с командиром орудия старшиной Даниилом Павловым. Большой, немного мешковатый старшина считался образцовым служакой и потому пользовался особым расположением Александровского.
— Ты знаешь, что было до появления нарезной артиллерии? — спрашивал его лейтенант.
Старшина смутился, покраснел, покачал головой.
— Так вот, батенька мой, были метательные машины, наподобие катапульты. Бросали они в противника тяжелые камни, горящие стрелы. Самым опасным оружием считались горшки с горящей смолой. Потом уже появились пушки, похожие на наши, только стреляли они ядрами. Корабли сближались и шпарили друг в друга.
— Сколько же выстрелов они делали в минуту?
— Что ты, в минуту?! За час десять выстрелов — не больше. Ядро-то тяжелое. Надо его зарядить с дула, накатать пушку, прицелиться и потом только выстрелить.
Заметив интерес в глазах старшины, Александровский продолжал рассказывать про Петра Первого, как тот наказывал пушкарям «Стрелять как возможно скоро, однако же с доброго прикладного, дабы действительно были выстрелы, а не гром один».
Еще в Таллине, когда завершался очередной день, заполненный тревогами и стрельбой по самолетам — прямо скажем, стрельбой неудачной, ибо клубки разрывов ложились в «хвост» немецким самолетам, — собрал зенитчиков контр-адмирал Дрозд и сказал:
— Вы ведете огонь по всем правилам, у меня к вам особых претензий нет. Самолеты не смеют появиться над кораблем, бросают бомбы и спешат улизнуть — это уже хорошо. Но все-таки мне хотелось бы их проучить.
— Стреляем точно по приборам, а сбивать самолеты не удается. Почему? — спросил Александровский.
— Приборы строились в мирное время. А немцы, как выяснилось, по нашим приборам не летают. В том и весь секрет. Стало быть, нужно вносить постоянные коррективы.
Озадаченный лейтенант вернулся на свой командный пункт, находившийся на мостике, укрытый от осколков броней. Он тут же спал, сюда же ему приносили еду. И может вызвать улыбку решение, которое принял тогда «Леша с ямочками» — он дал обет не бриться, пока не будет сбит хотя бы один фашистский самолет. Правда, не долго ходил он бородатый. Когда начались особенно большие налеты немецкой авиации на корабли, зенитчики сбили первый самолет. И открыла этот счет батарея лейтенанта Александровского.
И уже тогда, на первых порах войны контр-адмирал Дрозд, держа свой флаг на «Кирове», приметил лейтенанта Александровского и всякий раз, обходя корабль, непременно остановится, поговорит с ним…
Еще раз хочу напомнить то сентябрьское утро, когда немецкая авиация совершала налеты на Кронштадт и корабли. Казалось, вот-вот земля разверзнется и море закипит от непрерывных бомбовых ударов.
— Они за свои потопленные корабли хотят с нами рассчитаться! — сказал тогда Алексей Федорович Александровский.
Подошел Дрозд:
— Вы не совсем точны. Для них Кронштадт — бельмо на глазу. Вы, наверно, слышали, Гитлер расхвастался на весь мир, будто Ленинград, как спелый плод, падет к его ногам. Осень пришла, а плод не падает… Они считают, что, если бы не корабли, форты, береговые батареи, если бы не мы с вами — они могли с хода захватить Ленинград. Вот почему они бесятся и готовы разорвать нас на части…
— Не разорвут, товарищ адмирал, руки у них коротки, — сердито откликнулся старшина Павлов.
Дрозд бросил на него добрый взгляд:
— И я так думаю.
И тут послышался протяжный вой сирен и где-то вдали на фортах глухо ударили зенитки. Воздушная тревога! Все насторожились в ожидании…
С угрожающим гулом со всех сторон неслись стаи самолетов. Несколько наших «ястребков» устремились к ним и пытались связать боем. Где уж тут… Они рассеялись, потерялись среди сотен немецких бомбардировщиков и истребителей, тучей летевших на Кронштадт.
Ясное сентябрьское небо потемнело: его закрыли птицы с черной свастикой.
