Хотел ли Джерри жить? Наверное, да. Потому что молчал. Убегал или защищался — молча. Иначе достаточно было бы одного слова, и чуть порастраченное безумие вернулось бы к Эрфану новой, более мощной волной, под напором которой не устояли бы последние робкие подпорки — какие-то неведомые кусочки чувств.
Эрфану наскучила игра, он схватил Джерри за волосы и оттянул голову назад до хруста в шейных позвонках. Заговорил быстро-быстро, зло, неразборчиво.
— Очень жаль, что нельзя тебе свернуть шею прямо сейчас, паж-любовник, очень жаль. Иначе придется искать и учить еще одного ублюдка, а Межмирье хорошо считает мои дни. Потеряться на тропах, оставить границу, оставить людей на недоучку все же менее отвратительно, чем оставить их вовсе одних. Если ты думаешь, что когда меня не станет, ты выйдешь из замка, выбросишь маску, и забудешь все как страшный сон — ты ошибаешься. Я позабочусь обо всем, жалкая ты мышь.
Джерри слушал внимательно, насколько позволяла боль в запрокинутой шее, потому что Эрфан начинал говорить о том, о чем никогда до этого не говорил, о чем Джерри и не подозревал.
Но горло сдавливалось сильнее. Парень хрипел, а Иноходец словно бы и не замечал, что вот-вот убьет его. Тряс, схватив за горло, как чучело на ярмарке, из которого должны сыпаться медные монеты.
— Да, я позабочусь обо всем. О, Аральф, если бы ты мог увидеть это непотребство, это мерзкое трусливое существо, которое станет последним из Иноходцев, последним, носящим мою маску. Твою, Аральф, маску. Почему род ос должен заканчиваться слизнем?
Сознание ускользало. Джерри слышал паническое биение своего сердца. Потом и этот звук погас.
Треск ореховой скорлупы. Призрак ножа с хищным бритвенным лезвием, вознамерившегося снимать тонкую шкурку с ореховых извилистых полушарий.
Джерард помотал головой. Значит, так все было? Значит, они с Хедер…
Нет — ДЖЕРРИ с Хедер. Сам он ничего сейчас не чувствует. Возможно, виновато Межмирье? Да. И кое-что, спрятанное в шкатулке.
А что чувствует она? Вот сняла очки, вот щурит глаза, запрокидывает голову и не торопится вновь назвать его по имени. Ах, да, он же не ответил ей на тот, первый, нечаянный вопрос.
— Иноходец Джерард, госпожа. Если вы помните.
И она поняла. Кивнула. Слегка опустились плечи, легли мелкие морщинки между бровями. Она все поняла.
— Есть комната, — сказала мистресса. — На этаж выше. Она там единственная. Вот ключ.
Ухитрилась вручить ключ, даже не коснувшись. Боится? Испытывает? Просто привычка?
— Все необходимые распоряжения относительно вас я отдам сама. Отдыхайте.
Интонация, четко определившая окончание аудиенции.
На обратном пути к столу Хедер неожиданным легким и грациозным движением подхватила с пола упавшую брошку.
Джерард прикрыл за собою двери. О чем же, псы святого Гарда, вспомнила она?
Там, за своим столом, мистресса Хедер сидела, тупо глядя на брошку Лайоли, и пыталась понять, каким чудом или колдовством заставили ее принять под свой кров этого человека. Словно нажали на потайную кнопку — и вот она распахнута резным ларцом. Хочешь — положи, хочешь — возьми. А хочешь — плюнь. Маленькая, позабытая секретная кнопочка.
Сказать, что он сильно изменился — значит, ничего не сказать.
Иноходец? Вот, выходит, как? Заготовка все же стала полноценным изделием? Когда он вошел, Хедер уже готова была произнести совсем другое имя. Но опомнилась едва ли не в последний момент.
Какое чувство, то сладкое, то жуткое. Десять лет? Больше?
Хедер-1
Все, что эстрадой мы с вами зовем,
Все начиналось на этих подмостках!
«Ах, водевиль, водевиль…»
У Хедер всегда была хорошая память. Даже слишком вместительная. Не выбрасывала, точно рачительная хозяйка. Хранила.
Кованые решетки балкона, увитые виноградом. Мошки, вьющиеся над листьями. Прохлада, тень, полдень. Внизу, во дворике, на самом солнцепеке, бросает ножи в дощечку по пояс голый паренек. Щурится, мотает головой. Само собою, и промахивается. Это вызывает раздраженный смешок у человека, стоящего рядом с Хедер. Красивый четкий профиль точно гравюра на зеленой меди. Листья, мошки, жара. Стройного мужчину в синей рубашке зовут Эрфан, и он — ее наниматель. Она же сама, Хедер, еще молода, но век прима-балерины недолог, а подвернувшаяся работа просто подарок богов: обещанная плата настолько велика, что можно купить тот маленький театр на улице Фонарщиков, и потому тридцатилетняя Хедер без колебаний покидает театр Императорский. Задание не показалось ей сложным, но ситуация все более требовала внимания. Отстранение выполнять только лишь обязанности становилось невозможным.
Первая причина — этот человек, чье дыхание она как будто до сих пор слышит близко, очень близко.
— Он у вас рано или поздно заболеет, Эрфан, — укоряюще говорит Хедер. — Прямое солнце, он там уже довольно долго.
— Драгоценная госпожа! В таком возрасте все болезни только от лени. Воину лень не на пользу. И снисхождение, как ни печально — тем более.
— Глядя на то, как вы обращаетесь с этим мальчиком, можно решить, что воину на пользу постоянная нервотрепка и жесточайший комплекс неполноценности.
— Мальчиком? Умоляю вас, мистресса. Где вы видите мальчика? Это дитя выше меня на голову, шире в плечах, тяжелее…
— И незащищенней.
— Это только его трудности.
— Да? А я думала, что ошибки ученика — трудности его учителя.
Завораживающе бархатный смех.
— Вы остры на язык, госпожа. Ну, пусть так, но про неполноценность позвольте поспорить. Перехвалить гораздо опаснее.
— Перехвалить, не делая этого НИКОГДА, очень трудно. Он слишком неуверен в себе, Эрфан. Чуточку надежды. Немного поощрения. Он способный! Но когда я три часа бьюсь, и наконец удается помочь ему немного расслабиться, и он делает десять ровных шагов по канату, на одиннадцатом входите вы! Все! Следующие три часа пойдут насмарку. Нельзя же до такой степени принижать собственного ученика.
— Ну, если он лучше меня, пусть докажет это.
— Вы несгибаемы и глухи, как седло хорошей выделки, Эрфан.
— О, мистресса, а вы деликатны. Но будь сегодня по-вашему. Джерри!
И парень, сжимая в руке нож, поднимает голову к их балкону.
— Джерри, в дом.
Просиявшая улыбка на загорелом, запрокинутом вверх лице.
— Порода определяет все, — раздраженно говорит Эрфан, отрывает незрелую ягоду винограда, вертит в длинных пальцах. — Как скачет лошадь, как выслеживает дичь собака. Как ведет себя человек.
— Мы тем и отличаемся от животных, что происхождение играет малую роль! — горячо возражает Хедер. — Вы великолепно образованы, Эрфан, но…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
