А за окном темень. Сигизмунд то и дело на окно поглядывает, время угадать пытается.
И вдруг Сигизмунд понимает, что за окном — открытый космос.
Он подходит к окну. Рама крашеная, между рам грязная серая вата, усыпанная пыльным конфетти — а за двойными утепленными окнами в бесконечной пустоте медленно проплывают разные небесные тела, как их обычно в кино показывают.
Он оборачивается к комнате. Ему предлагают еще чаю. В комнате не хотят смотреть на окно.
Сигизмунд берет чай. Что–то давит на него. Ему очень грустно. И от этой грусти он просыпается.
Глава пятая
Проснувшись, Сигизмунд обнаружил, что в комнате светло. Инфернальной бабушки одноклассника не было и в помине. За бледным окном имелись: детский садик, голое дерево и две нахохлившиеся вороны. А также воронье гнездо, свитое из разного подручного дерьма. Очень Сигизмунда это гнездо смешило. Однажды в субботу целый час потратил. Вооружившись морским биноклем, рассматривал гнездо. Интересно, из чего в городе вороны его вьют. В одном журнале читал про предприимчивую ворону — она из колючей проволоки свила. И жила себе припеваючи. Маленьких зеков высиживала, не иначе.
Сушняк Сигизмунда томил страшный. Еще одно доказательство того, что он не в космосе.
Вспомнил, что с вечера питье заготовил. Для девки юродивой да хворой. Он тут и сам стал юродивым да хворым.
Побрел на кухню. Долго пил. Спохватился — сколько времени? На работу надо отзвониться. С Федором договориться. Проблемы какие–то у Федора с третьим гальюном. Пусть придет да доложит.
На работе телефон молчал гробово. Никто не снимал трубку. Поувольняю бездельников!
Позвонил Людмиле Сергеевне. Недовольным тоном осведомился, не объявлялись ли сотруднички. Людмила Сергеевна с легким удивлением сказала Сигизмунду:
— Так суббота же сегодня, Сигизмунд Борисович.
Сигизмунд извинился.
— Совсем заработался, — неискренне сказал он.
— Да пожалуйста–пожалуйста, — простила его Людмила Сергеевна.
Так. Первый шаг в юродство сделан. Успешно, мы бы отметили, сделан. Календарные навыки утрачены. В рекордно короткий срок.
И тут его прошиб холодный пот. Девка! Не померла ли, пока он тут безответственно дрых?
Из «девкиной» комнаты не доносилось ни звука. Сигизмунд осторожно вошел. Девка не шевелилась. Пес обнаружился там же. Лежал, вытянувшись стрункой, морда между лап, виноватый взор снизу вверх, хвост чутко шевелится, не поднимаясь, метет пол.
Сигизмунд подошел ближе к тахте, наклонился над девкой. Девка не дышала.
У Сигизмунда все оборвалось и рухнуло. Он постоял несколько мгновений неподвижно, собираясь с силами. Боялся прикоснуться и ощутить под рукой трупное окоченение. Один раз было так. Сторож у них на работе помер. Еще на «Новой Победе». Ночью помер, от сердца. Сигизмунд его утром нашел.
Сильно нуждаясь в духовной поддержке, Сигизмунд не нашел ничего умнее, как воззвать к Георгию Победоносцу. Оборони, защитник земли Русской!..
С этим словом он быстро приложил руку к девкиной шее.
Шея была теплая. Если и померла юродивая, то совсем недавно. У Сигизмунда сразу отлегло.
Пошарил пальцами в поисках пульса. На шее должен быть безотказный пульс.
Пока искал, юродивая открыла глаза и тупо на него уставилась.
— А, — сказал Сигизмунд и убрал руку.
Девка смотрела на него ошеломленным взглядом. Пошевелилась. Сесть хотела, что ли. Упала. Удивилась. Губы облизала.
— Сейчас, — сказал Сигизмунд.
И принес ей холодного чая.
Когда он подносил ей кружку, она вдруг накрыла его руку своей и улыбнулась. Слабенько так, но улыбнулась.
Знал из какого–то научного чтива Сигизмунд, что смех — привилегия разума. Приматы не улыбаются. Хотя глядя на своего кобеля Сигизмунд сомневался в том, что животные лишены чувства юмора. Кобель очень не лишен. Только юмор у него кобелиный. Впрочем, у некоторых сапиенсов — тоже.
Выхлебав большую кружку холодного чая, девка откинулась на подушку. В животе у нее звонко булькнуло. Девка хихикнула.
— Смейся, смейся, — сказал Сигизмунд. Юродивые, конечно, смеются тоже. Юродивые — они юродским смехом смеются. А девка хихикала глупо. Совсем как Светочка. То есть — нормально.
Девка выпростала из–под одеяла руку, залепленную пластырем. Показала, спросила что–то.
— А это, девка, один рыжий тевтонец тебе по магистрали дерьмо какое–то медицинское пускал, — охотно пояснил Сигизмунд. — Тройное.
Девка трудно задумалась.
— Сьяук? — наконец осведомилась она.
Поразмыслив, Сигизмунд виновато развел руками.
— А хрен его знает, что это было, девка, — проговорил он. — Может и сьяук, а может и нет… А, вот, вспомнил! Предназолон. И димедрол с чем–то. Спала ты, мать, как убитая.
— Диимедраулс? — переспросила девка.
— Точно! — обрадовался Сигизмунд. — Диимедраулс. Внутривенно.
Девка скосила беловатые глаза на тельняшку.
— Умсьюки?
— Нет, — убежденно проговорил Сигизмунд, — это, мать, не умсьюки, а тельняшка.
— Нии, — стояла на своем юродивая, — иксьяук. — Она вскинула глаза на Сигизмунда и добавила раздельно: — Сьюки.
— Ну ты это, мать, брось, — рассердился Сигизмунд. — Никаких сук.
И посмотрел почему–то на кобеля. Кобель тотчас же застучал хвостом по полу. Ну точно — напакостил где–то.
— В общем, мать, — продолжил Сигизмунд, обращаясь к юродивой. Для убедительности пальцем в нее потыкал. — Давай договоримся. Сьюки — нии. Иксьяук — нии. А то мне всякий раз за тебя стоху платить. И вообще вся эта твоя Охта мне во где сидит.
И провел ребром ладони по горлу. Во где! Поняла?
Девка пристально посмотрела на него.
— Зуохтис? — спросила она.
— Да, — сказал он твердо. — И иксьюки.
Девка несколько мгновений смотрела на него, силясь понять. Потом закрыла глаза и мотнула головой на подушке. Отвернулась. Спать наладилась. Болеет она сильно все–таки.
Песьи грехи обнаружились у входной двери, неискусно спрятанные. Сигизмунд поругал пса, но больше для порядку.
Суббота, однако. Да, пора белье кипятить. Субботнее утро генерального директора. Что же вы, Сигизмунд Борисович, традициями манкируете? Нехорошо–с.
* * *
Часа три кряду Сигизмунд сосредоточенно ревел стиральной машиной. Закрыв дверь в «девкину» комнату и в ванную, чтобы не пугать юродивую рыком навороченного бошевского агрегата. Кобель стиральную машину не одобрял. Поджал хвост и скрылся где–то.
Девка, видать, спала.
Закончил стирку. Развесил в ванной и на кухне паруса. Стало как при грудном Ярополке. Грудным Ярополк пребывал два года. Потом перестал.
Позвонил рыжий тевтонец. Только что пришел со смены домой. Рыжий справлялся, как больная.
— Дышит, — сказал Сигизмунд.
— Это хорошо, — обрадовался рыжий. По–настоящему обрадовался. — Амидопирин ей давай. По полтаблетки после еды. Если что — звони в любое время. Не стесняйся.
Заботливость рыжего порадовала Сигизмунда. По–видимому, ста пятидесяти тысяч хватило, чтобы оплатить дальнейшее докторское бескорыстие на несколько месяцев вперед.
Подумав, Сигизмунд позвонил Наталье. Все равно ведь не отвяжется. Будет названивать.
— Что надо? — нелюбезно осведомился Сигизмунд.
Наталья понесла на него длинно и многообразно. Надо ей было денег.
— Нет сейчас денег, — соврал Сигизмунд. — Будут — позвоню.
— Врешь, — безапелляционно произнесла Наталья.
Сигизмунду вдруг все надоело.
— Ну, вру, — согласился он. И положил трубку.
Заглянул к девке — проведать. Спала. Сопела в две дырки.
Взял на поводок оскандалившегося кобеля. Так уж и быть. Кобель обрадовался, провел обычный ритуал. Сперва как бы «не поверил» счастью. Глядел изумленно. Потом разом уверовал и запрыгал. Стал везде соваться мордой. Опрокидывал ботинки, норовил втиснуться между Сигизмундом и входной дверью, а потом тотчас вернуться.
На улице пес мгновенно завелся к жэковскому сантехнику. Тот уже с утра был тепленький. Стоял, покачиваясь, и, как жену чужую, обнимал водосточную трубу.
У Сигизмунда при виде этой древней, еще со времен монголо–татарского ига родной картины, потеплело на душе. Подумалось невольно: «Россия–мать! Когда б таких людей ты иногда не порождала б миру — заглохла б нива жизни». Или как–то похоже.
Но эйфорию испоганил кобель. Как всякая шавка, он не выносил пьяных. Был бы надменным догом или озабоченным доберманом — безразлично прошел бы мимо, лоснясь боками. А этот повис на поводке, удушаясь, и захрипел.
Сантехник, не отлепляясь от трубы, ответно захрипел на пса. Сигизмунд молча потащил кобеля за собой. Тот упирался и ехал, тормозя лапами. Как коза на веревке.
Сигизмунд зашел в супермаркет и принайтовал кобеля у входа, к стойке, где складывают сумки. Обычно делать этого не разрешалось, но на маленьких собачек, как правило, смотрели сквозь пальцы.
