Капральские бойскауты притихли, когда я поднялся на ноги. Душман демонстративно положил палец на спусковой крючок пистолета. Бурцев громко клацнул затвором автомата.
Шагнув вперед, я увидел внизу маленького Дубова, прикрывающего глаза приложенной козырьком ладонью. Его пиджак держал очередной паж в оливковой рубахе с черной повязкой. Больше зрителей во дворе не наблюдалось. То ли основная часть патриотического воинства находилась на каких-то учениях, то ли всем обитателям дома, включая прислугу, кошек и собак, было строго-настрого запрещено выходить наружу до особого распоряжения.
Беседка, в которой прошел незабываемый завтрак в кругу дубовской семьи, смотрелась с крыши как белая плетеная корзинка, забытая на траве. Стриженые кусты и деревья словно состояли не из отдельных листьев и веток, а были вылеплены из сплошной зеленой массы, на вид мягкой и пушистой. Отбрасываемые предметами тени в лучах утреннего солнца казались неестественно длинными.
– Уснули там, что ли? – проорал Дубов.
Конвоиры тут же подступили ко мне чуточку ближе. Самому нетерпеливому из них вскоре предстояло пережить несколько очень неприятных секунд. Я понятия не имел, кто именно это будет, но меня радовало, что среди бойцов нет Дениса Карташова. Трудно обращать ярость против человека, с которым тебя связывает лишь мирная болтовня.
– Тебе помочь, – спросил Душман, – или сам прыгнешь?
Он занимал такую неудобную позицию, что, доведись ему открыть пальбу, пули скосили бы всех, кто находился на этой распроклятой крыше.
– Сам, – коротко ответил я.
– Так прыгай. Все равно другого выхода у тебя нет.
– Сейчас. Наберись немного терпения.
Не выпуская из поля зрения Бурцева, который тоже держался чуть поодаль, только четырьмя шагами правее, я спустился по крутому скату еще ниже. Теперь мои колени почти упирались в низкий заборчик, за которым оставалось еще примерно с полметра свободно висящего шифера. Ступить на такой было опаснее, чем на хрупкий весенний лед.
– Ну! – почти простонал Бурцев, следуя параллельным курсом. – Давай!
– Даю! С богом!
Размашисто перекрестившись, я попятился как бы для разбега но, внезапно обернувшись, вцепился в первую попавшуюся под мою правую руку оливковую рубаху. Материя затрещала по швам, когда я рывком установил паренька между собой и Бурцевым, чей пистолет в данной ситуации был гораздо опаснее душманского автомата.
– Лови! – крикнул я.
Размахивая руками, как мельничными крыльями, анонимный «патриот России» налетел на своего командира. Толчок был столь сильным и неожиданным, что оба при столкновении упали.
Пока они кубарем катились по скату к ограждению, я присел на корточки и оглянулся. Черный наряд Душмана почти затерялся среди светлых рубашечек, дружно подавшихся назад. Чтобы настичь меня, автоматным пулям пришлось бы сначала долго решетить этот живой заслон.
Услышав перед собой громыхание и металлический скрежет, я опять повернулся к двум сшибленным мною фигурам. Двух пролетов ограждения на краю крыши как не бывало. На их месте торчала лишь верхняя половина туловища Бурцева. Он лежал грудью на самой кромке ската и подавал истошные сигналы бедствия на всю округу.
Паренек, подвывая от страха, медленно полз наверх и отчаянно дрыгал ногой, за которую норовил схватиться свободной рукой капрал. Другая рука Бурцева держалась за шляпку длинного ржавого гвоздя, торчащего из шифера.
Одиночный автоматный выстрел продырявил кровлю впереди меня, как картон. Это послужило для меня сигналом к старту. Вскочив на ноги, я помчался вдоль края крыши, оставив позади многоголосый негодующий хор.
Случайного парнишку я перепрыгнул на ходу, а вот бурцевскую руку не пропустил, приземлившись на нее всем весом. После этого трюка я и сам чуть не последовал за отвалившимся куском шифера. Вовремя опрокинувшись набок, я успел увидеть, как Бурцев в полете цепляется за ребристый обломок, точно надеясь с его помощью плавно спланировать вниз и совершить там мягкую посадку.
Я хотел крикнуть ему вслед что-то про фанеру, пролетающую над Парижем, но тут автоматные пули зачастили вокруг меня, оставляя в ребристой кровле провалы и трещины. Одна дыра образовалась у самого моего локтя, а осколки от второго попадания взметнулись мне в лицо, запорошив глаза цементным крошевом.
Вместо того чтобы устремиться в прежнем направлении, я чуть ли не на четвереньках припустился наверх, рассчитывая очутиться на противоположном склоне раньше Душмана. Краешком глаза я видел его черную фигуру с расставленными циркулем ногами. Автомат он держал низко, у самого живота. Осиротевшие бойцы Бурцева вповалку лежали у его ног, чтобы не подставиться под новую очередь. Они дружно пялились на меня, и глаза их были открыты почти так же широко, как рты.
В тот момент, когда я достиг конька крыши, Душман коротко повел стволом автомата перед собой. Прежде чем это движение было озвучено дробным перестуком и расцвечено вспышками, я нырнул вперед и проехался вниз на животе, зацепив при этом не менее трех гвоздей. Белая тарелка спутниковой антенны, на фоне которой я должен был отчетливо обрисоваться, затарахтела, как гигантский барабан, отозвавшийся на удары невидимых палочек.
Вскочив на ноги, я увидел перед собой зеленые верхушки тополей. Одно из этих деревьев мешало Ирише любоваться звездами из ее комнаты. Я вспомнил ее реплику совершенно случайно, и теперь от этой случайности зависела моя жизнь.
Для разбега у меня было ровно четыре прыжка, которые я проделал под аккомпанемент топота нескольких пар бегущих ног и очередной трескучей очереди. Пронзительный вопль сразу двух молодых глоток означал, что кто-то принял предназначавшиеся мне пули на себя. Я не знал даже, на каком расстоянии от дома растет облюбованный мной тополь, когда, оттолкнувшись ногой перед самой оградой, взмыл вверх и на доли секунды завис там, прежде чем подчиниться земному притяжению.
Потом я воспринимал лишь ветер, свистевший в ушах, да несущуюся навстречу зелень с серебристыми вкраплениями. Обмирая в полете, я видел, как листва стремительно приближается ко мне, и, кажется, что-то орал, словно это могло придать мне тарзанью сноровку.
Врезавшись в листву, я наделал столько шороху, что продолжающаяся пальба из автомата показалась мне далекой и не имеющей ко мне никакого отношения. Ломая ветви, я пролетел вместе с ними несколько метров вдоль ствола, а когда сумел уцепиться за выдержавший меня отросток, то едва не последовал дальше, оставив на тополе оторванные руки.
Зависнув над землей, я беспомощно наблюдал за тем, как очередь яростно крошит крону прямо над моей головой, неумолимо опускаясь все ниже. Последние побеги и листья срезало с той самой ветви, на которой я болтался, но автомат заткнулся раньше, чем успел продырявить меня. Ему не хватило пуль, а стрелку – опыта. При той меткости, которую проявил Душман, ему следовало таскать с собой не менее десятка запасных магазинов, чтобы наверняка поражать выбранную цель.
Больше никто и ничто не помешало моему спуску на землю. Возбужденная орава на крыше только и могла, что надрывать глотки да размахивать руками. Дубов со своим спутником торчал на другой стороне здания и, наверное, уже вконец вывихнул шею, пытаясь понять, что происходит на крыше.
Не пожелав ни одной здешней сволочи счастливо оставаться, я припустил к забору.
3
Чтобы преодолеть высоченную ограду из бетонных плит, мне пришлось вскарабкаться на очередное дерево, опять изображая из себя обезьяну. Не знаю, что хорошего находили в подобных упражнениях всякие маугли с тарзанами, но лично я не находил в этом никакой романтики.
На моей щеке, вспоротой коварным сучком, остался припухший рубец, а голые плечи и грудь выглядели так, словно я в религиозном экстазе все утро занимался усердным самобичеванием. Изучая на бегу свои исцарапанные ладони, я подумал, что с ними запросто можно выдавать себя за смельчака, который только что удушил голыми руками свирепую рысь.
Продравшись сквозь подлесок умеренной рысью, чтобы не остаться ненароком без глаз, я перешел на мерный галоп, как только под ноги мне подвернулась первая попавшаяся тропа. От нее приятно тянуло сыростью. Утоптанная земля мягко стелилась под моими кроссовками. Сухие ветки потрескивали под подошвами. За лицо цеплялась паутина. Вдали раздавалась частая барабанная дробь дятла, еще больше подчеркивая умиротворенную тишину леса. Среди этой благодати с трудом верилось в то, что где-то рядом вовсю бурлит цивилизация с ее взрывающимися телефонными трубками, волшебными клеями и автоматами.
Погони я опасался не то чтобы очень. Гораздо больше пугала меня вероятность того, что в Подольск я доберусь слишком поздно, когда там успеют побывать люди Дубова. Не переростки, заигравшиеся в бойскаутов, нет. Душман с петлей из лески. Какие-нибудь отмороженные вконец уголовные элементы. Или дядечки посерьезнее, из породы тех, которые имеют за плечами многолетний опыт работы в спецслужбах и не снимают пропотевших пиджаков даже в самую сильную жару. Я не сомневался, что всякого мутного народа под началом Дубова хватает. Без настоящей серьезной структуры он со своими идиотскими замашками и месяца не продержался бы на политической арене.
