Несмотря на усталость, Анна Павловна уснуть не могла, все думала о муже, а когда наконец задремала, ее разбудил несмелый стук в дверь. Узнав по голосу няню, она поняла, что в госпитале случилось что-то серьезное и ей надо спешить туда. И она не ошиблась. Няня сообщила, что привезли партию раненых, среди которых один, раненный в голову, начал буйствовать, требуя начальство.
— Вот и послал дежурный за вами, — тяжело дыша, торопилась старушка. — Иди, говорит. Не сладить нам без Анны-то Павловны. Вот и бежала. Ой! Положили его одного в резервную палату, что в самом конце. Сам длинный, бровастый. Говорят, подполковник.
В воображении Анны Павловны сразу возник Дремов, причем таким, каким она его себе представляла все эти годы, каким она его видела очень часто и перед сном, и во сне. «Да! Это — судьба! Привезли его!» — мелькнула в голове мысль, и ноги сами понесли. Через полчаса она уже была в госпитале. А там, не заходя в кабинет, поднялась по мраморной лестнице на третий этаж, где в конце длинного коридора находилась маленькая одиночная палата, считавшаяся резервной.
Распахнув дверь, Анна Павловна бросилась к койке, на которой лежал раненый. Из ее уст уже вырвалось «Ваня…», а когда поняла, что это не Дремов, онемело застыла. Лишь спустя какое-то время ей удалось заглушить так не вовремя пробудившуюся, долго и тщательно скрываемую от всех душевную тревогу.
На койке лежал, сбросив одеяло, человек сильного телосложения. Его огромная спина занимала всю ширину кровати, а сильная мускулистая шея виднелась из распахнутой рубашки, словно корень могучего дерева на размытом берегу. Голова раненого была забинтована.
Анне Павловне не хотелось расставаться с мелькнувшей было надеждой на встречу с мужем. И перебороть себя ей удалось с большим трудом. Наклонившись к раненому, она сдержанно спросила:
— Мне сказали, вы чем-то обеспокоены?
— А, — недовольно отозвался раненый. — Из-за пустяка запрятали в госпиталь. Но имейте в виду, как только немного отойду — никто не удержит меня здесь. Сбегу…
«Надо прежде всего успокоить его, помочь расслабиться», — подумала она, а посмотрев в поданную сестрой карту, продолжила мысль:
— Вы, Александр Акимович, не волнуйтесь. Учтите, что к больным, настроенным оптимистически, и выздоровление приходит гораздо быстрее, чем к нытикам. Хочу надеяться, что вас мы отнесем к числу первых. Так ведь? — улыбнулась она одними губами.
Подполковник устремил на нее взгляд, и Анна Павловна заметила в его больших глазах искорки еле уловимого удивления. Можно было подумать, что он увидел знакомого человека, но не мог вспомнить, где с ним раньше встречался.
Взгляд подполковника не застал Анну Павловну врасплох. Напротив, она где-то глубоко в душе обрадовалась, что ей удалось выиграть этот важный психологический поединок, тем более что он начался при самых необычных обстоятельствах. Анна Павловна участливо спросила:
— Вы к нам прямо с поля боя?
— Да, из боевых порядков полка, — ответил подполковник сдержанно, как бы извиняясь за первоначальную неучтивость.
После ухода Анны Павловны подполковник Черемных так и остался лежать на спине с открытыми глазами. Сон как рукой сняло. Перед глазами замелькали события его прошлой, довольно запутанной жизни. Вспомнились ошибки молодости, неудачно сложившаяся семейная жизнь, неприятности по службе. Но, как и всегда, больнее всего ранили душу воспоминания о досрочном откомандировании из Испании. «Раны на теле заживут, пусть они даже когда-то заноют, но та, сердечная, которая была получена в конце тридцать седьмого, не заживет никогда. Будет кровоточить до последнего вздоха. И ведь все по мягкости душевной. Как только стало ясно, что могут измять и затоптать, следовало отбросить к черту всякую сентиментальность, не жалея правдолюбца, убрать его с пути. Когда там, у моста, закипел огненный ураган, было достаточно лишь одного патрона. Кому пришло бы в голову? Пойди разберись… Так нет! Дрогнула, проклятая. — Он нервно сжал кулак, ударил по оголенному углу кроватной сетки. — Слюнтяй!»
Переборов вспыхнувшую злость, подполковник заключил: «Впредь надо быть умнее. Возможно, удастся хотя бы кое-что наверстать».
Окрепнув в первый десяток дней, Черемных еще через неделю поднялся и проводил большую часть времени на воздухе. Ни с врачами, ни с сестрами у него больше не бывало никаких инцидентов. Все обходилось миром, по-доброму. Но кроме этих, так сказать, внешних изменений, в подполковнике произошло и нечто такое, что могло быть подмечено лишь глазом опытного врача. Он успокоился, повеселел, но о быстрейшей выписке из госпиталя уже и не заикался. Анна Павловна не могла не отметить и того, что Черемных в последнее время стал все чаще попадаться ей на глаза. При каждом удобном случае он старался сказать «милому доктору» что-нибудь приятное.
Такие мимолетные объяснения казались Анне Павловне навязчивыми, но вскоре она к ним привыкла и даже поверила в их искренность. «Да. И чистые и благородные, и меня даже влечет к нему. В нем есть что-то такое необычное, и он становится мне в какой-то мере симпатичен, — думала она и тут же задавала себе вопрос: — Но разве это влюбленность? Когда влюбилась в Ванюшку, так сердце трепетало, было готово вырваться. Теперь оно не трепещет. Ноет, вроде бы стало ему тесно в груди. Не любовь это, нет! Как ей поместиться рядом с кровоточащей раной? Как истомилась я! Как изболелось мое сердце!»
Хотя после разлуки с мужем прошло фактически семь лет, Анна Павловна по-прежнему гордилась им. При мысли о нем неизменно светилось ее лицо, а того, что произошло в последние дни, после встречи с Черемных, она не могла себе объяснить. А было это так. Однажды, когда Черемных уже чувствовал себя хорошо, Анна Павловна после сделанной ему вечером перевязки нестерпимо пожелала побыть рядом с ним хотя бы несколько минут, поговорить по душам. За все долгое мучительное время разлуки с мужем с нею такое случилось впервые. Не раздумывая, она поспешила в палату к подполковнику, а когда наклонилась над ним якобы для повторного прослушивания сердца, то поняла, что оно, как и ее собственное, стучало возбужденно, трепетно. Потянувшись к ней, он прикоснулся губами к ее щеке, а его руки сильно и бережно привлекли ее. Тогда-то она на какие-то секунды и потеряла над собой власть.
Залечив рану и значительно окрепнув, Черемных выписался из госпиталя, но ему и теперь казалось, что появление Анны Павловны в его палате произошло как бы только сегодня, а ее рассказы о разлуке с мужем и ее страданиях продолжают жечь его душу. «Да. Тогда и я поведал ей о многих своих житейских тайнах и даже о том, как тяжело одиночество».
Он довольно болезненно расценивал уверенность Анны Павловны в том, что она обязательно встретится со своим мужем. Эта уверенность раздражала его. Он хотел, чтобы Анна Павловна полюбила его. Он с упоением вспоминал тот момент, когда она — Анна Павловна — в бреду или угаре произнесла слова: «Вот, кажется, и дождалась…» Прислушиваясь к учащенному биению своего сердца, он в таких случаях придирчиво спрашивал у самого себя: «Были ведь такие слова? Произнесла же она их тогда, «повторно прослушивая сердце»?»
Поднявшись с табуретки, на которую опустился, как принято по обычаю перед отправлением в дальний путь, он направился в сторону кабинета главного хирурга. Он намеревался сделать Анне Павловне официальное предложение и убедить ее в том, что она не права, откладывая свое решение до окончания войны, он хотел вырвать у нее заверение, что, как только он добьется разрешения на ее перевод к месту его службы, она без промедления прибудет к нему в действующую армию.
10
Было тихо, безветренно. Незаметно надвигались сумерки. Деревья, начинающие желтеть, стояли понуро. Пахло ранней лесной прелью. От притушенных солдатских костров сочился густой пряный дымок, а Дремов, лежа вверх лицом, слушал, как полк, пробудившись после дневного отдыха, приходил в движение, как тихий шепот становился громким говором, как то совсем рядом, то где-то подальше позвякивало оружие, фыркали лошади. А впереди, на опушке леса — в районе расположения взводов пешей и конной разведки, — уже заливалась гармошка.
Тревожась из-за длительного отсутствия подполковника Великого, вызванного в штаб дивизии за получением боевого приказа еще в середине дня, Дремов то и дело приподнимался на тарантасе, поглядывал вдоль дороги, уходившей от расположения полка в тыл, посылал на опушку леса ординарца, но тот, возвращаясь, разводил руками. Лишь когда совсем стемнело, послышались знакомые торопливые шаги. Дремов понял, что наконец-то возвратился начальник штаба.
Великий выглядел до крайности возбужденным.
— Куда пропал? — встретил его Дремов вопросом.
В ответ подполковник только махнул рукой и быстро развернул карту. Выхватив из-за голенища красно-синий карандаш, он стал докладывать:
