Для отделки интерьера герцог Мельфийский пригласил Пьерино дель Вага, ученика Рафаэля, должного украсить дворец фресками и портретами, которые придали бы интерьеру тот блеск и неповторимость, которые своим искусством придал Ватикану Рафаэль. Дориа обложил Восток тяжелой данью. Шелковистые драпировки из Исфахана, ковры из Смирны и Бухары, мавританские оттоманки, греческие вазы на роскошных подставках, драгоценная мебель, большая часть которой была привезена из Франции и Испании, – все это украшало громадные залы дворца.
Среди этой роскоши и принял великий адмирал мессира Просперо Адорно в тот майский день, когда он высадился в Генуе, и этот прием был достойным продолжением шумной встречи, так удивившей в то утро молодого капитана. Он, конечно, понимал, что победа при Прочиде высоко подняла его в глазах соотечественников. Но лишь когда он сошел на берег и встретился лицом к лицу с толпой, усеявшей цветами его путь к графскому дворцу, куда ему надлежало прибыть (его возвращение на родную землю было отмечено по решению сената пожалованием звания дожа), он понял, что безоговорочная победа над ненавистными венецианцами сделала его национальным героем.
По окончании торжества он отправился обнять свою мать в ее черно-белый мраморный дворец, где она в волнении ждала сына. Там он нашел своего друга Сципиона де Фиески, исполненного нетерпения. Сципион все эти месяцы не сидел без дела. Имея вкус к интригам и побуждаемый честолюбивыми амбициями своего рода, он усердно пытался размягчить почву, на которой твердо зиждились влияние и власть Андреа Дориа. Приготовления были закончены, и он счел, что пришло время посвятить в свои планы Просперо Адорно.
Он слышал, как, впрочем, и вся Генуя, о примирении и союзе через помолвку Просперо Адорно с племянницей Андреа Дориа. Но Сципион ни на миг не позволил себе поверить ни в примирение, ни в свадьбу. Он считал, что понимает причины, по которым род Дориа ищет примирения с тем, кто внезапно стал кумиром народа, и побуждения, способные заставить Просперо поощрять это примирение. Изощренный ум Сципиона полностью одобрял такую стратегию, и с тем большим пылом, что она, как он полагал, обеспечивала ему ценного союзника для осуществления его собственных планов. Горькое разочарование постигло его при виде Просперо, разгоряченного приветствиями и поздравлениями, багрового от волнения и сверкающего глазами.
Монна Аурелия обняла сына нежными тонкими руками.
– Ты счастлив, дитя мое? – спросила она.
Поцеловав ее, Просперо подошел к другу и протянул руку. Он усмехнулся.
– Все это было бы очень забавно, не будь так утомительно.
– Забавно?
– Голоса, выкрикивавшие сегодня приветствия, в прошлый раз требовали нашей крови. Разве это не смешно?
Сципион не знал, что и сказать.
– Позволь посоветовать тебе, друг мой, воспользоваться таким настроением народа, прежде чем оно изменится. Сегодня генуэзцы принадлежат тебе. Это твой шанс.
Лицо Просперо осталось непроницаемым. Он проводил мать к ее креслу, стоявшему возле небольшого столика из эбенового дерева, инкрустированного купидонами слоновой кости. Они находились в маленькой комнате огромного дворца, которую мать отвела лично для себя. Комната была задрапирована узорчатой тканью цвета слоновой кости, нежно переливавшейся, когда луч света падал из витражного окна с изображением святого Михаила. Просперо усадил мать в кресло, сам уселся на стул у нее за спиной и взглянул снизу вверх на Сципиона, оставшегося стоять.
– Шанс на что?
– На что? – повторил Сципион. – Генуэзцы принадлежат тебе. – И он многозначительно добавил: – Ты должен повести их за собой. Ты их кумир.
– Возможно. Но сейчас не время. Трудно представить себе более неподходящий момент. Император прибывает через два дня. И я должен преподнести ему революцию?
– Что ж, при хорошем руководстве все можно закончить в два дня. Средство в моих руках.
– Средство для чего?
– Для избавления от этих проклятых Дориа.
– Так просто от них не избавишься. Никогда еще положение Андреа Дориа не было так прочно, как сейчас. – Просперо покачал головой. – Нет, сейчас определенно не время. Это рискованное предприятие обречено на провал.
Сципион вышел из себя.
– Так оно и было бы. Но я хорошо подготовился и решился на это не без помощи французов.
– Так я и подумал, когда ты заговорил о средстве, имеющемся в твоих руках. Но лично я предпочитаю императора. Вот почему я не хочу преподнести ему революцию, когда он прибудет сюда.
– И тебя устраивает служение ему?
– Меня не устраивает служение Франции, чего не избежать, если она поддержит нас. Мой дом будет служить Генуе и Адорно, и это больше по нраву императору.
– А как же Дориа? – закричал Сципион, доведенный до белого каления хладнокровием Просперо Адорно. – Разве император не поддерживает его? Разве адмирал не восхваляет Карла Пятого?
– Именно поэтому мы должны рассеять иллюзии императора. Прежде чем уничтожить Дориа, мы должны лишить его поддержки императора. Пусть он сам убедится, что слава этого человека – миф, каприз фортуны.
Сципион изменился в лице. Его глаза засверкали гневом.
– И сколько на это потребуется времени?
– Не знаю, Сципион. Но скоро только сказки сказываются. Наберемся терпения. Возможно, оно не подвергнется слишком тяжелому испытанию. Мы собираемся выйти в море против турок. Война способствует как утверждению, так и падению авторитетов.
– Слишком многое отдается на волю случая. Предположим, предстоящая война ничего тебе не принесет. Или твоя репутация будет подмочена, и влияние, которое ты можешь сейчас оказывать на народ, сойдет на нет. Что тогда?
– Я не пророк. Я не могу предсказывать будущее. Но я могу судить о настоящем и еще раз повторяю тебе: сейчас не время.
– Да, ты уже это говорил. – Сципион потерял самообладание. – Ты даже не потрудился спросить, что это за средство, о котором я говорю. Послушай, Просперо. У меня есть три сотни французских кавалеристов в Лаванье, которые и станут лезвием нашей секиры.
– И где они?
– Здесь, в твоем распоряжении. Простой народ – сам по себе уже оружие в твоих руках. И такого случая может больше не представиться. Стоит тебе лишь рассказать о своих обидах, потребовать мщения за смерть отца, и народ поддержит тебя, героя дня. С французами в качестве ударного клина мы возьмем штурмом дворец Фассуоло, и с властью Дориа в Генуе будет покончено.
– А после этого мы сядем и будем ждать, когда император отомстит за господина Андреа. Ты видишь только одну сторону медали. Нет, нет, Сципион. Прежде чем пытаться свалить герцога Мельфийского, я удалю императорский щит, который прикрывает его.
В отчаянии Сципион повернулся к монне Аурелии и, страстно воздев руки горе, стал молить ее попытаться воздействовать на сына. Но на этот раз монна Аурелия была полностью согласна с Просперо.
– Мне кажется, я понимаю его, – сказала она. – Верьте мне, Сципион, мой сын знает, что делает. Он предлагает действовать медленно, но верно. Поверьте ему, как поверила я.
– Поверить ему, – эхом откликнулся Сципион, и его красивое лицо еще более омрачилось.
Он был расстроен крушением всех своих надежд на революцию: человек, способный повести за собой народ, друг, в чьей поддержке он в глубине души никогда не сомневался, не пошел за ним. А ведь он приложил столько усилий! И внезапно в его сознание закралось подозрение. Он стоял перед Просперо выпрямившись, уперев руки в бедра. Его прекрасные темные, пылающие гневом глаза смотрели на друга, что оставался совершенно невозмутим.
– Ты откровенен со мной? – спросил он.
– А у тебя есть основания думать иначе?
– Прежде у тебя не было причин хитрить.
– Не думаю, чтобы это доставило мне удовольствие. Но это несущественно. О чем ты хотел меня спросить?
– О твоем союзе и о женитьбе. Я понимаю, почему ты на это согласился. По крайней мере, надеюсь, что понимаю. Мне кажется, я знаю тебя достаточно хорошо. Я полагал, что ты пошел на это, чтобы успокоить их, пока ты будешь ковать мечи. Но теперь, когда пришло время действовать, ты отказываешься. И я спрашиваю себя, не ошибся ли я в тебе? И я спрашиваю себя… – Он умолк, потом жестко добавил: – А не ведешь ли ты двойную игру?
