Жонкиль перестала плакать, с силой вытерла слезы с распухших глаз тыльной стороной дрожащей руки. Она попыталась пройти мимо него.
— Очень хорошо. Я иду домой, — сказала она. — Пропусти меня, пожалуйста.
Ее тон, ее манера задели его. Он отступил, чтобы дать ей пройти, но физическое истощение взяло верх над силой и гордостью, которые оставались в Жонкиль. Ноги не слушались ее. Она вдруг почувствовала головокружение, тошноту и вскрикнула:
— Ой, я падаю!
Он успел подхватить ее, взял ее на руки и понес, как ребенка, из беседки через темный сад в дом.
— Я позабочусь о тебе, Жонкиль, пусть ты меня ненавидишь, — сказал он спокойно. — Я не могу позволить тебе так мучить себя.
Жонкиль не спорила и не сопротивлялась; она безвольно, тихо лежала на его руках. Что бы она ни переживала, какое бы недоброе чувство ни испытывала к нему, в глубине своего молодого женского сердца она чувствовала облегчение, что он стал хозяином в данный момент. Она была истощена телом и душой. Его сильное объятие несомненно успокаивало, и пока он шел с нею на руках по гравиевой дорожке мимо пруда и солнечных часов, его тепло проникло в ее тело, принося блаженное утешение. Она закрыла глаза; ее голова покоилась на его плече.
Жалея ее и не желая перечить ее воле, он не воспользовался ее слабостью, но его сердце громко стучало, когда он прижимал ее к себе и нес сквозь сумерки. Он отнес ее прямо в ее спальню и положил на кровать.
— Теперь, — сказал он, — я позвоню горничной и скажу ей, чтобы она помогла тебе раздеться и разожгла камин. Я пришлю горячий чай с коньяком. Пожалуйста, выпей его и постарайся как следует согреться. Иначе ты серьезно заболеешь.
Она не протестовала, но на мгновение ее распухшие от слез глаза остановились на его лице. Он смотрел на нее серьезно и нежно. Он был очень добрый. Она понимала это. Но она не могла поблагодарить его, разбить стену льда, которая выросла между ними. Она только чувствовала крайнюю усталость и желание спать. Она снова закрыла глаза.
Он подошел к ней, взял ее холодную руку и поцеловал. Она не могла почувствовать отчаяния, внезапного проявления страстного желания, которые скрывались за этим поцелуем.
— Не беспокойся больше, Жонкиль, — сказал он, — просто отдыхай, моя дорогая. Я позабочусь о бабушке и обо всем, о чем надо позаботиться. Спокойной ночи.
Он не стал ждать ответа и быстро вышел из комнаты.
Она увидела его снова только после похорон ее приемного отца, которые пришлись на первый день нового года, печального нового года для обитателей Риверс Корта. До того времени Жонкиль оставалась в постели из-за небольшой температуры и простуды, вызванных ее долгим пребыванием на холоде в день смерти мистера Риверса.
Старая миссис Риверс была, как всегда, замечательна, сохраняла свое мужество, свою спартанскую выдержку до самого конца. Опираясь на руку Роланда, она проводила гроб с телом своего сына на место его последнего успокоения на кладбище в Чанктонбридже; Роланд поддерживал ее всю дорогу, был таким добрым, уравновешенным и чутким, каким мог быть только Роланд в случае необходимости. Он теперь жил в Риверс Корте. По просьбе бабушки он перевез свои вещи из «Пастуха и собаки» и занял небольшую спальню в правом крыле Корта, в которой он спал много лет тому назад, когда приезжал домой на каникулы.
Он был рад, что Жонкиль не могла быть на похоронах. Для нее лучше было оставаться в постели. Он понимал ее темперамент гораздо лучше, чем миссис Риверс, которая называла девушку истеричной и сердилась на нее за то, что та так глупо себя ведет.
На следующий день после похорон Жонкиль поднялась с постели и спустилась вниз. Ожидали прибытия мистера Коллинза, семейного адвоката, который должен был прочесть завещание Генри Риверса.
Глава 13
Роланд, бабушка и адвокат были уже в библиотеке, когда вошла Жонкиль. Бледная, исхудавшая, с опущенными уголками губ, она сохраняла самообладание и достоинство, спокойно поздоровалась со всеми и села на стул рядом с миссис Риверс. Прямое черное платье делало ее стройнее и немного старше. Оно лишало ее лицо части его пикантной красоты: ей шли светлые тона. Но Роланд никогда не любил ее больше, чем сейчас; никогда не хотел больше, чем сейчас, утешить ее, вернуть ее любовь.
Она ни разу не встретилась с ним глазами в течение этого часа, сидела очень спокойно, руки ее были сложены на коленях, глаза устремлены в огонь, пылающий в большом открытом камине.
Мистер Коллинз прочел завещание отчетливым заунывным голосом. Оно было очень простое. Мистер Риверс всегда был человеком прямых, решительных действий. Он завещал Риверс Корт и определенную сумму денег своей матери в добавление к пожизненной ренте, которую она уже получала от своего покойного мужа. После ее смерти Риверс Корт должен перейти к «его возлюбленной приемной дочери Жонкиль Риверс». Основную часть денег, составляющую двенадцать сотен тысяч фунтов, он также оставлял ей. О племяннике Роланде Чартере в завещании не было ни слова.
Роланд внимательно слушал условия завещания. Он не был ни удивлен, ни расстроен, поскольку и не ожидал ничего получить. Дядя Генри отрубил его от своего сердца окончательно и бесповоротно тогда, девять лет назад. Но ему было интересно, как Жонкиль примет это, Жонкиль, которая ранее объявила о своем намерении уехать из Риверс Корта и зарабатывать себе на жизнь самой.
Жонкиль не стала тратить времени зря и сразу же объявила бабушке и адвокату (которого в силу необходимости поставили в известность о ее браке с Роландом Чартером) о том, что она собирается делать.
— Я не могу принять эти деньги, — сказала она. — Я не считаю, что они принадлежат мне по праву. Они принадлежат мистеру Чартеру.
— Это просто смешно, — сказал Роланд. — Я был лишен наследства много лет тому назад.
— Может быть, но я считаю эти деньги твоими, — сказала она, упрямо вздернув подбородок. — Я не возьму ни пенни из них.
— Гм, — произнес мистер Коллинз, переводя глаза с Роланда на Жонкиль и с Жонкиль на Роланда. — Э... моя дорогая молодая леди... Мистер Риверс завещал деньги вам. Вы должны принять их.
— Конечно, — сказала миссис Риверс. — Пожалуйста, не будь такой надоедливой, Жонкиль.
— Прошу прощения, бабушка, — сказала она, и щеки ее запылали. — Но я не могу. Теперь, когда я знаю о Роланде и понимаю, что он был несправедливо лишен наследства, я чувствую, что не могу занять его место.
— Но Жонкиль, — сказал Роланд с бьющимся сердцем. — Я был лишен наследства, и этого сейчас нельзя изменить. Кроме того, тебе должно быть безразлично, было это справедливо или несправедливо? Не ты ли обвиняла меня во всем?
