— Я люблю тебя, я люблю тебя, — шептал он. — Я люблю тебя, моя жена, моя жена — ничто не сможет изменить того факта, что ты моя жена. Говори, что хочешь, делай, что хочешь, ты никогда не сможешь уйти от меня.
Она пыталась смеяться над ним, отталкивала его. На мгновение Роланд потерял самообладание. С бьющимся сердцем, с горящими глазами, он крепко сжал ее в своих объятиях.
— Ты моя, — говорил он. — Моя, Жонкиль. Запомни: «что Бог соединил... человек не разорвет»... ты не можешь освободиться от меня. Ты принадлежишь мне, на горе и на радость.
— Нет, — ответила она тихим, насмешливым голосом. — Ты обманом женился на мне. Это не настоящий брак. Я не могу даже высказать, как я тебя презираю за это.
— Ты безжалостная, как смерть. Боже! Что может быть безжалостнее праведной невинности! — воскликнул он.
— Отпусти меня, пожалуйста, Роланд.
— Нет, — сказал он. — Никогда, никогда, никогда! Отпустить тебя, чтобы ты вышла замуж за кого-нибудь другого... отпустить тебя, чтобы ты выслушивала предложения этого парня, Оукли... отпустить тебя, чтобы ты убежала от меня? Никогда!
— Роланд, — сказала она, стараясь изо всех сил высвободиться из его объятий. — Пожалуйста, постарайся быть благоразумным и нормальным. Ты очень утомляешь меня.
— О, не смотри на меня такими... такими усталыми, презрительными глазами. Ты не понимаешь, что ты сводишь меня с ума, Жонкиль.
— Ты отпустишь меня?
— Нет, — процедил он сквозь зубы и теснее притянул ее к себе. Его губы прижались к ее губам в долгом поцелуе, который лишил ее последнего самообладания. Она внезапно обмякла в его руках и едва ли знала, сколько времени длился этот поцелуй, но чувствовала, что земля уплывает у нее из-под ног и что она падает... падает.
Он поднял ее и отнес на кушетку, стоявшую около огня. Жонкиль лежала неподвижно, дрожа всем телом. Она приложила руку к губам. Они болели после этого пламенного поцелуя. Но душа ее болела больше: Роланд Чартер все еще обладает ужасной силой, способен сделать ей больно... тронуть самые чувствительные и отзывчивые струны в ней.
Он не сделал попытки прикасаться к ней или снова целовать ее. Он стоял около кушетки, глядя на Жонкиль какими-то несчастными глазами.
— Я не сожалею об этом поцелуе, поэтому не буду извиняться, — сказал он. — Но я хочу сказать тебе, Жонкиль, что это последний раз, когда я целовал тебя; теперь я не сделаю этого до тех пор, пока ты сама не попросишь меня.
Она попыталась иронически улыбнуться, но он продолжал:
— Я уезжаю в Лондон. Собираюсь искать работу и прокладывать себе дорогу в жизни. Может быть, мы не увидимся какое-то время, но я буду считать своей обязанностью знать, где ты и что ты делаешь. Как только я найду работу, я буду посылать тебе половину того, что я заработаю, потому что долг мужа содержать свою жену. Ты не сможешь аннулировать наш брак, и ты никогда не сможешь избавиться от моей любви, моего неподдельного, искреннего желания вернуть тебя. Запомни это. Что касается денег дяди Генри, не трать времени и не проси мистера Коллинза переписать их на меня. Я не возьму их. Если ты положишь их в банк на мой счет, я никогда не возьму ни пенни с него, поэтому не утруждай себя. Если ты решишь не пользоваться ими сама, отдай их бабушке или в какую-нибудь больницу. Мне все равно, что ты сделаешь. И еще раз: помни, что ты моя жена...
Жонкиль посмотрела ему прямо в глаза. Она сделала попытку говорить, протестовать, спорить, но не смогла вымолвить ни слова. Только ее губы жалобно дрожали.
Сейчас она, все еще лежащая на кушетке, с лицом, напоминающим маску страдания под прямой черной челкой, показалась Роланду такой молодой, такой несчастной, что острая боль пронзила его сердце.
— Бедный ребенок, — промолвил он тихо. — Бедная Жонкиль. Я вел себя, как свинья, о чем ужасно сожалею. Но ты оказалась лицом к лицу с гораздо большим, более сильным чувством, чем ты понимаешь сейчас. Когда-нибудь ты поймешь это и вернешься ко мне. А пока до свидания, моя дорогая.
Жонкиль все еще молчала. Его слова глубоко запали ей в душу. Сейчас он был гораздо сильнее ее. Она видела, как он повернулся на каблуках и вышел из библиотеки, тихо прикрыв за собой дверь.
После того, как он ушел, в комнате воцарилась мертвая тишина, нарушаемая треском кусочка угля, провалившегося сквозь решетку. Солнце заходило. Пурпурно-серая мгла сумерек уже прокралась через зарешеченное окно библиотеки и заполнила длинную комнату тенями.
Жонкиль зарылась лицом в подушку. Она устала от переживаний, от страха за будущее. Роланд ушел... когда-то она безумно любила его, когда-то его поцелуй, его прикосновение, малейшее его слово волновали ее до глубины сердца. Но теперь он ушел. А она все еще его жена... Он вдолбил это ей в голову. Она — его жена, она никогда не сможет уйти от его любви, от его желания вернуть ее...
Ее пальцы вцепились в кушетку изо всех сил, как будто она боялась, что может вскочить, кинуться к двери, позвать Роланда.
— О, Боже, О, Боже милостивый, помоги мне! — стонала она. — Помоги мне быть сильной. Помоги мне сохранить гордость.
Из-за этой гордости и чувства обиды на него она позволила ему уйти. И все же он для нее был самым дорогим человеком на земле, единственным существом, который мог бы сделать ее счастливой.
— Роланд... — шептала она, зарывшись лицом в подушку, со щемящей тоской в сердце. — Роланд...
Жонкиль заплакала.
В гостиной Роланд столкнулся с бабушкой, которая только что распрощалась с мистером Коллинзом. Она вопросительно взглянула на Роланда. Он засунул руки в карманы, отвернулся и сказал:
— Ну, бабушка, я уезжаю. До свидания.
Старушка села, сложила руки. Ее выцветшие глаза за стеклами очков были сейчас необычайно мягкими.
— Уезжаешь, Роланд? Ты хочешь сказать, что вы с Жонкиль не пришли ни к какому согласию?
— Нет, она все еще ненавидит меня и не доверяет мне. Это естественно. Я не осуждаю ее. Только все равно я не дам ей свободу. Я не отступлюсь, я не дам себе отдыха до тех пор, пока не верну ее.
— Ты в самом деле любишь ее?
— В самом деле, — сказал Роланд и посмотрел на бабушку, его красивое лицо было упрямо, решительно. — Я знаю, что я дрянь, я вел себя, как хам. Но я люблю Жонкиль и всегда буду ее любить.
Миссис Риверс подошла и положила руки ему на плечи.
— Ролли, мой дорогой мальчик, — сказала она. — Я верю тебе. Ты поступил очень плохо, но я верю, что ты любишь Жонкиль.
Он схватил ее руку и поцеловал ее, затем отвернулся.
— Спасибо, бабушка, — сказал он. — Ты всегда была добра ко мне, когда я был еще ребенком. Ты понимала меня. И до сих пор понимаешь. Храни тебя Бог.
