— несколько сот тонн — сползла на рельсы.
— Действительно, Ваше Высочество?
— Да, и мне дали понять, что может пройти несколько дней, прежде чем линию удастся расчистить. А дела, по которым я следую, настолько важны, что я не могу позволить себе задержку даже на час.
— Конечно, Ваше Высочество. Государственные дела всегда весьма срочны.
Речь этого сумасшедшего представляла странную смесь здравого смысла и бреда; а на несколько тяжеловесный юмор Хорнблауэра он отреагировал так, как будто действительно принял это полуироническое замечание за чистую монету. Его тяжелые веки слегка приподнялись и холодные серые глаза пристально взглянули на Хорнблауэра.
— Вы правы, милорд, хотя боюсь, не отдаете себе отчета, насколько верны ваши слова. Мои дела действительно очень важны. Не только судьба Франции зависит от моего своевременного прибытия в Париж, но будущее мира — всего человечества!
— Имя Бонапарта не предполагает чего-либо меньшего, Ваше Высочество, — заметил Хорнблауэр.
— Европа погружается в анархию. Она пала жертвой предателей, себялюбцев, демагогов, несчетного числа дураков и подлецов. Франция, управляемая твердой рукой, сможет вернуть миру порядок!
— Ваше Высочество абсолютно правы.
— Значит, вы признаете несомненную спешность моего дела, милорд. В Париже вот-вот начнутся выборы и я должен попасть туда — я должен быть там уже через сорок восемь часов. Вот почему я вынужден был пробираться по грязи, под проливным дождем к вашему дому.
Гость окинул взглядом свое облепленный грязью плащ, с которого все еще стекали на пол струйки воды.
— Не желает ли Ваше Высочество переменить платье? — предложил Хорнблауэр.
— Благодарю вас, милорд, но на это нет времени. В местечке, расположенном далее по железной дороге, столь неудачно перекрытой оползнем, по ту сторону туннеля — насколько мне известно, оно называется Мэйдстон — я еще могу успеть на поезд до Дувра. Оттуда — на паровой пакетбот в Кале — поезд в Париж — и навстречу своей судьбе!
— Значит, Ваше высочество желает, чтобы его отвезли в Мэйдстон?
— Да, милорд.
Это означало проехать восемь миль по относительно хорошей дороге — не Бог весть какое непосильное требование. Но все еще дул юго-восточный ветер — Хорнблауэр подумал об этом и тут же одернул себя: эти паровые пакетботы не зависят от ветров и течений, хотя это трудно постоянно помнить человеку, который всю жизнь командовал парусными кораблями. Этот сумасшедший распланировал все довольно здраво — вплоть до Парижа. Там его, скорее всего, поместят в тихую, уютную лечебницу, где ни он, ни ему никто не причинит вреда. Даже экспрессивные французы вряд ли будут слишком жестоки к столь забавному и эксцентричному человеку. Но кучеру будет нелегко проделать шестнадцать миль в такую ночь, да еще половину дороги — в обществе душевнобольного. Хорнблауэр вновь переменил свое решение. Он как раз думал над тем, как бы повежливее отказать, не раня чувств этого бедняги, когда дверь в гостиную открылась, чтобы впустить Барбару. Она была высока и стройна, красива и величественна; теперь, когда прожитые годы несколько ссутулили плечи Хорнблауэра, их глаза находились на одном уровне.
— Горацио — начала она и остановилась при виде незнакомца; но тот, кто знал Барбару достаточно хорошо — например, Хорнблауэр — мог бы догадаться, что присутствие нежданного гостя в гостиной не было для нее неожиданностью, а значит, она вошла именно для того, чтобы узнать, в чем тут дело. Несомненно, именно поэтому она предварительно сняла свои очки…
Гость встретил появление дамы вежливым и внимательным молчанием.
— Могу ли я представить Вашему Высочеству мою супругу? — спросил Хорнблауэр.
Тот низко поклонился и, взяв руку Барбары, еще раз склонился над ней в поцелуе. Хорнблауэр следил за этим с некоторым раздражением. Барбара была женщиной, очень чувствительной к этому галантному жесту — любой мошенник мог найти путь к ее сердцу, если ему удавалось выполнить этот ритуал достаточно изящно.
— Прекрасная леди Хорнблауэр, — произнес незнакомец. — Жена самого выдающегося офицера Флота Его Величества, сестра великого герцога Веллингтона — но более известная все же как леди Хорнблауэр.
Этот сумасшедший был, по крайне мере, очень хорошо информирован. Но эта его тирада также была не характерна для Наполеона. Бонапарт был известен своим пренебрежительным отношением к женщинам, и, говорят, свои разговоры с ними ограничивал вопросами о количестве детей. Но, похоже, Барбара так не думала, когда, выслушав слова гостя, она снова повернулась к мужу и ее голубые глаза пытливо заглянули в глаза Хорнблауэра.
— Его Высочество — начал он.
Конечно, Хорнблауэр доиграл этот фарс до конца, повторяя просьбу странного гостя и особенно подчеркивая важность дел, ожидающих его в Париже.
— Я полагаю, Горацио, ты уже велел заложить экипаж? — спросила Барбара.
— Если честно, то еще не успел.
— Тогда, надеюсь, ты сделаешь это сейчас — ведь, как говорит Его Высочество, дорога каждая минута.
— Вы слишком добры, миледи — поклонился Его Высочество.
— Но… — начал было Хорнблауэр, однако смолк под взглядом голубых глаз. Он пересек комнату, потянул за шнур звонка и отдал вошедшему Брауну соответствующие распоряжения.
— Скажите Гаррису, что у него есть пять минут на то, чтобы запрячь лошадей и ни секунды больше, — прибавила Барбара.
— Да, миледи.
— Миледи, милорд, — торжественно произнес гость, когда Браун вышел из комнаты. — Вся Европа в долгу перед вами за это доброе дело. Конечно, мир не благодарен по определению, но в благодарности Бонапарта вы можете не сомневаться.
— Ваше Высочество слишком добры, — ответил Хорнблауэр, стараясь, чтобы его слова прозвучали не слишком саркастично.
— Я желаю Вашему Высочеству приятного путешествия, — заметила Барбара, — и, надеюсь, оно будет успешным.
Этот сумасшедший, без сомнения, завладел всем вниманием Барбары, без остатка. Она старательно избегала возмущенных взглядов мужа до тех пор, пока Браун не объявил, что экипаж подан, и незнакомец уехал прочь — в темноту и потоки дождя.
— Но, моя дорогая, — наконец решился запротестовать Хорнблауэр, — зачем ты это сделала?
— С Гаррисом ничего не случится, если он проедется до Мэйдстона и обратно, — ответила Барбара, — лошади тоже не слишком устанут от такой прогулки.
— Но этот человек — ненормальный! — взорвался Хорнблауэр, — настоящий сумасшедший. Самозванец и мистификатор — и при том не слишком талантливый!
