Сам же он всё это время, особенно после больного видения, ощущал странное томление духа. Почему бесы шипели эти странные слова про кровь? Что такое гнилая кровь? Почему? Кровь гниёт… Что это значит? Здесь много людей с гнилой кровью? Тут он вздрогнул и напрягся, поймав несколько удивлённый взгляд собеседника. Оказывается, Даноли произнёс это вслух. Слова вырвались у него почти против воли, но его опасения не оправдались. Шут смотрел на него холодным и задумчивым взглядом, напряженным и внимательным. Он даже учтиво склонился к Даноли.
— Гнилая кровь? Я не понимаю вас, Альдобрандо. Кровь есть жизнь? Тление жизни? Испорченная кровь черных родов? Уродства старой и гнилой крови? Кровь, зараженная распутной болезнью? Плод кровосмешения? Постыдное родство? Греховные кровные связи? Выродки? Сокровенные откровения?
Даноли болезненно поморщился. Что он мог объяснить? Тут он напрягся снова — почему шут сказал о «сокровенных откровениях»? Играл словами, на что был, как убедился Даноли, мастером? Или… на что-то намекал?
— Вам не кажется, что кровь людей здесь словно заражена?
Шут, глядя на графа глазами цвета ночи, снова задумчиво проронил:
— Гнили довольно, но глупы попытки списать что-то на кровь, Альдобрандо. Мой дорогой повелитель Франческо Мария не заткнет за пояс Эццелино ди Романо. Я бы сказал, что причина тления и гнили не в крови… Гниль начинается с духа, а дух заражается гнилыми впечатлениями. Вы ведь сами сказали… Картинки Романо мерзки, но разве остальное лучше? Когда люди начинают вместо молитв читать распутные мерзости, вроде писаний Аретино, они и сами не замечают, как исподволь в них входит сатанинский яд, который сначала гнилостным сифилисом бродит в мозгу, потом всасывается в кровь, а после проступает… И тогда Джованни Мария Висконти травит собаками людей, убийца и кровосмеситель Сиджизмондо Малатеста грабит церкви, плюет на клятвы и даже пытается изнасиловать собственного сына, а Чезаре Борджа недрогнувшей рукой убивает стоящих на его пути. Впрочем, как полагает мой дружок Лелио, nunquam adeo foedis adeoque pudendis utimur exemplis, ut non pejora supersint… Но если люди, потрясённые допущенным распадом, по вразумлению Божьему, приходят в себя, духовно отряхиваются, вылезают из смрадных луж разврата, вспоминают о Господе — тогда кровь самых страшных распутников, змеиным ядом струящаяся в чёрных венах потомков, очищается. Забудьте вы о крови.
Речь шута, плавная и мягкая, успокоила Альдобрандо Даноли. Грациано прав, ему просто померещилось. Это все болезнь… Дурные видения и призраки. Не думать, не думать, забыть, отвлечься…
— А эта особа… донна Верджилези… Она оскорбила вас, мессир Грандони?
— Что? — Чума искренне изумился. — Меня?
— Вы смеетесь над ней. Это месть? Она чем-то задела вас?
Шут недоуменно уставился на Даноли.
— Да нет… — Чума смотрел на Альдобрандо удивленно, искренне не понимая, о чём его спрашивают, — чем она может задеть, помилуйте? Дурочка просто.
Между тем в зале снова появились герцог и епископ с клириками. Торжественной процессией с кухни внесли блюда с яствами. Каждая из перемен блюд включала четыре разных супа, дюжину закусок, прожаренное на противне жаркое, соусы, легкие блюда, подаваемые перед десертом. Кроме того, готовились три или четыре каплуна и уложенные высокой пирамидой несколько видов окороков и колбас, а также — всевозможная дичь.
Однако епископ откланялся. Исчезли и почти все клирики — кроме Портофино и Соларентани, живших в замке. Между тем, герцог не возглавил общий стол, но сел в своё кресло у стены. Туда поставили инкрустированный стол, и Бонелло под пристальным надзором охранников герцога лично принёс туда подносы, уставленные явствами. Чести быть сотрапезниками герцога удостоились мессир Портофино, главный лесничий Ладзаро Альмереджи и, как всегда, шут Песте. Придворные бросали на счастливцев завистливые взгляды.
Портофино поинтересовался у Песте — удалось ли ему утереть нос Луиджи, объяснив сотрапезникам, что неделю назад шут поспорил со своим домоправителем, что сам приготовит пирог с вином и орехами. Шут пояснил, что ему помешали греховные сомнения и недостаток веры. Он взял сахар, муку и яблоки, горсть орехов, яйца, масло и лимон и бутылку Бароло. Все по рецепту. Но, увы, прежде, чем начать месить тесто, он усомнился в качестве вина и попробовал его. Стаканчик, не больше. Оно оказалось отменным. Он высыпал в миску сахар, но тут снова усомнился в вине — да, это Бароло, но действительно ли двадцатилетнее? Он попробовал его снова — ещё стаканчик. Пожалуй, в лавке папаши Тонино его не провели. Да, двадцатилетнее. Он разбил в миску яйца и тут его снова одолели сомнения — подлинно ли это вино, как не раз говаривал дон Франческо Мария, «в одном лишь глотке содержит теплоту пьемонтского солнца, лазурь небес и сокровенные истины Евангелия»? Чтобы в полной мере понять это, он, Песте, осушил ещё пару стаканов…
— А потом? — поинтересовался дон Франческо Мария, насмешливо направляя на шута глаза, обрамленные выпуклыми веками.
…Потом он закусил орехами и яблоками, кои накрошил во взбитые с сахаром яйца, поставил муку на полку, допил вино, наплевал на пирог и пошёл спать, лишний раз убедившись в старой истине: чтобы правильно приготовить яичницу, мало быть одаренным кулинаром и стоять у хорошо нагретой плиты с умной поваренной книгой. Нужны ещё — Божья помощь и возвышенный склад ума… да и яйца лишними не будут.
Инноченцо Бонелло, главный повар, приятель шута, озабоченно поинтересовался, удался ли каплун?
— Не могу сказать, что каплун был очень вкусный, дорогой Инноченцо, — жуя, ответил шут, — эта фраза слишком напоминает некролог, а кто же верит всей той ерунде, что говорится над покойниками? Поговорим о живых. Можно научиться стихосложению, можно выучить дюжину языков и постичь тайны земли и неба, тут, ясное дело, большого ума не требуется, но хорошо жарить каплуна — это искусство! Не будь таких гениев кулинарии, как ты, жестокость жизни в эти бесовские времена была бы просто невыносима. — Шут артистично обглодал косточку и поднял бокал. — Твоё здоровье, Бонелло!
Альдобрандо заметил, что за общий стол сели без малого сорок человек. Появились новые люди, которых он раньше в зале не видел. С левой стороны стола против них сидел бледный и странно томный человек с большим носом, но нерешительным, вялым подбородком, с глазами цвета льда. Антонио Фаттинанти на вопрос Даноли ответил, что это ключник Джузеппе Бранки. Рядом ел молодой человек лет тридцати, щуплый и пучеглазый, с толстыми рыбьими губами, из которых нижняя несколько отвисала. Он оказался кастеляном замка Эмилиано Фурни. Слева от них сидел ловчий Паоло Кастарелла, худой человек с лицом рыхлым и потным, под его серыми глазами набрякли тяжелые мешки, бывшие следствием не то перепоя, не то какого-то лимфатического недуга. При взгляде на этих людей Альдобрандо невесть почему подумал, что это жертвы ада, потом опомнился и долго не мог понять, откуда в его голову пришла столь дикая мысль.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
