— В сторонку! — крикнул Глеб.
Мимо них на брызжущих пеной конях промчались два казака. До скачек еще оставалось минимум час, но этим, видно, не терпелось. По красным лицам и выпученным глазам можно было судить, что хлебнули всадники уже изрядно.
— Вот паскуда! — весело ругнулся Овчинников, которому комок грязного из-под копыт снега угодил в лицо. — Тебя, Ильин, Буров ждет. Срочно нужен. На скачки успеешь.
— Буров? — Глеб удивленно поднял брови. — Не говорил, зачем?
— Не… Я тоже туда. Вроде как конвоиром, — и он захохотал.
«Настроение у Кузьмы отменное, — отметил Глеб. — Вчера расстрелял дружка-собутыльника, и словно бы ничего не случилось. Но зачем я Гаюсову?»
— Держись за стремя, конвоир! — Губы Ильина смешливо дернулись.
У входа в домик следственной комиссии блаженствовал на солнышке Капустин, очень сейчас похожий на сытого кота.
— С прибытием вас! — Он ернически сорвал с себя кубанку. — Борис Аркадьевич уж грызет кулаки. Скачки скоро…
«Дались им эти скачки, — с досадой подумал Глеб, спрыгивая с седла. — Если появится еще и Яшка Обухов, то плохи мои дела. Пахнет жареным».
Овчинников и Капустин прошли следом за ним по полутемному коридору. «В самом деле — конвой», — понял Глеб.
Гаюсов сидел за столом, уткнувшись в серую картонную папку. Когда Глеб и остальные остановились в дверях, он захлопнул ее и встал.
— Кузьма, — бесцветным голосом сказал он. — Возьми-ка у него маузер. Так. Положи на стол. Капустин, обыщи одежду. Бумаги, документы — все на стол.
— Что происходит? — гневно сдвинув брови, крикнул Глеб. Тем не менее не сделал и малейшей попытки помешать лапищам Федора, которые шарили по его карманам.
— Происходит пока что обыкновенный обыск, — тем же невыразительным тоном пояснил Гаюсов. — Человек ты горячий, вдруг тебе что-то не понравится в моих вопросах. Пусть машинка у меня полежит.
Он открыл ящик стола и смахнул туда маузер вместе с кобурой и ремнем.
— Ты, Капустин, у дверей постой… Нет, лучше не здесь — на солнышке погрейся. А Кузьма пусть на всякий случай квартирку товарищу подготовит. Свободные есть?
— Найдем, товарищ Буров, — ухмыльнулся Овчинников. — Самую наилучшую, матцевскую.
— Тогда идите пока, а ты, Ильин, пересядь на лавочку. И учти, она к стенке прибита, не оторвешь.
Глеб стер ладонью пыль с лавки и сел. Закинул ногу за ногу.
— Ломаешь комедию? — презрительно спросил Глеб, когда они остались вдвоем.
— Комедию? — задумчиво повторил Гаюсов. — Нет, для тебя это, пожалуй, несколько другой жанр. Пока — драма. Возможна и трагедия. Многое зависит от тебя самого.
«Револьвер у него прямо под рукой, — соображал Глеб. — Не успею. Даже если упасть на пол и рвануть его за ноги… Да и крюк на дверь накинут. Сложно».
Поплевав на пальцы, Гаюсов раскрыл папку и поднял холодно спокойные глаза на Ильина.
— Ты удивишься, Глеб, моей осведомленности насчет твоей жизни и деятельности в последние месяцы. Ты будешь поражен, пардон, неприятно поражен. Но такова моя служба… Да!
— Если ты, Буров, сможешь обойтись без словоблудия, я буду тебе признателен. Советую заниматься риторикой перед зеркалом, а мне твои…
— Ладно! — хлопнул по столу ладонью Гаюсов. — Буду лаконичен. Ты, я вижу, торопишься. Хотя туда, — он хмыкнул, — редко кто спешит…
— Опять? — Губы Глеба брезгливо покривились.
— Пардон! — Самолюбие Гаюсова было все же задето, глаза зло сузились. — Буду почти телеграфно краток. Итак, что у нас в папке? Первое: фантастические побеги Никифора Долматова из чекистских застенков. Что его спасало? Могущество Айлина-Ильина, рядового сотрудника АРА? Через верных людей мы узнали, что господин Шафрот понятия не имел о существовании какого-то Никифора. То есть всесилие АРА ни при чем. Зато Ильин, удивительное дело, может буквально все.
Гаюсов распечатал пачку «Катыка», поднес зажигалку к папиросе. Прикурил другую и бросил через стол Глебу: «Лови!»
Глеб словно и не заметил, хотя курить захотелось мучительно. Тонкий дымок, извиваясь, поднимался к лицу, раздражал обоняние.
— Ах, какие мы гордецы! — усмехнулся Гаюсов. — Слушай дальше. Как ты и предполагал, тебя обласкал Федор Долматов, наш великий политик… Коммунистическую щуку он бросил в реку, полную тупых карасей. У меня есть, правда, обрывочные, записи того, что политпропагандист Ильин внушал серому мужичью Атаманской дивизии. Например, такие речи: «Плевать на то, что советская власть отменила разверстку. Она хочет подкупить крестьянина, сделать сытым. А нам с вами важнее другое! Даешь Учредительное собрание! Даешь связи с мировой демократией!»
Глеб иронически зааплодировал. Гаюсов усмехнулся.
— Разумеется, на митингах ты выкрикивал лозунги малограмотного эсера Долматова. Но как ты их преподносил? Солдаты матерились. И задумывались: а может, Ленин прав? Так-то!
Он сунул недокуренную папиросу в бронзовую пепельницу, невесть как очутившуюся в этом сарае. «Возит с собой, что ли?» — подумал Глеб.
— Теперь о чекисте, которого спасли твои люди. Ануфриев и Красюк так и вились вокруг тебя. А я, невинная душа, поверил, что ты хочешь собственной рукой застрелить осквернителя семейной чести… Сплоховал, каюсь.
— Долго еще? — Глеб кулаком подавил зевок.
— Теперь недолго. Шуба. Что вздрогнул? Думаешь, я поверю, что ты — маньяк, сорвавший злость на этом замечательном сооружении из овчины? Ты и не заметил, конечно, что мои люди осматривали ее? Верно, они ничего не нашли, карманы ты успел очистить. А ведь вся она из карманов! Еще раз покаюсь: не придал внимания совпадению, что и ты, и чекистские листовки появились одновременно. А вывод-то на поверхности лежал, вот что обидно!
Гаюсов резко захлопнул папку, пепел из бронзовой тарелочки порхнул по столу. Он изо всех сил хотел казаться довольным своим монологом. Но Глеб видел: серовский следователь недоговаривает. Что-то ему было нужно, кроме признания. Что же?
— Как видишь, товарищ Буров имеет основания кое о чем поразговаривать с товарищем Ильиным. Не так ли?
Гаюсов забарабанил пальцами по столу. «Нет, — убедился Глеб, — твое спокойствие — показуха. Надо наступать!» Он потянулся и скрестил на груди руки.
— Разговор между Буровым и Ильиным не состоится, — сказал он. — Разговаривать всерьез могут лишь чекист Рудяков и дутовский контрразведчик Гаюсов.
«Плохо он, однако, владеет собой», — подумал Глеб, наблюдая, как расширились зрачки и сразу, на глазах, посерело лицо Гаюсова.
— Что-о? — громким шепотом протянул Гаюсов, — Да ты понимаешь ли, что теперь… Что теперь… У тебя же не стало и последнего шанса…
