— До свидания! Я так рада, что ты простила меня. До сви-и-и-дания!
Произнеся нараспев слова прощания, Гермиона помахала рукой. Джеральд автоматически взялся за весла и оттолкнул лодку от берега. Он продолжал с восторженной улыбкой смотреть на Гудрун, которая стояла на насыпи и трясла мокрым альбомом. Она отвернулась, не обращая внимания на отплывающую лодку. Джеральд греб машинально, не понимая толком, что делает, и постоянно оглядывался, любуясь молодой женщиной.
— Мы не слишком отклонились влево? — пропела из-под цветного зонтика Гермиона; о ней Джеральд совсем позабыл.
Джеральд молча огляделся; на удерживаемых в равновесии веслах играло солнце.
— Да нет, все нормально, — добродушно отозвался он и снова стал грести. Мысли его по-прежнему были далеко. Гермиона ощущала это добродушное отчуждение и ненавидела за него мужчину: ведь ее не замечали.
Глава одиннадцатая
Остров
Урсула тем временем шла вдоль весело журчащего ручейка. Уилли-Уотер остался позади. Воздух звенел от пения жаворонков. По поросшим утесником солнечным склонам стелилась дымка. Ближе к воде зацветали незабудки. Природа оживала и сверкала на солнце.
Захваченная этим зрелищем Урсула шла вдоль ручья. Ей хотелось дойти до запруды у мельницы. Большой дом при мельнице пустовал, кроме кухни, где жили наемный работник и его жена. Урсула прошла через безлюдный двор и заросший сад и стала подниматься на крутой берег у шлюза. Взобравшись на самый верх, откуда была видна зеркальная гладь старого пруда, она заметила у воды мужчину, чинившего плоскодонку. Урсула узнала в нем Беркина, он увлеченно пилил, не разгибая спины.
Стоя у передней части шлюза, Урсула смотрела на Беркина, не замечавшего ее присутствия. Он был поглощен работой и чем-то напомнил ей дикого зверя — деятельного, увлеченного своим занятием. Урсула понимала, что ей следует уйти, — она была здесь лишней. Похоже, работа захватила мужчину. Но ей не хотелось уходить, и она медленно побрела вдоль берега, надеясь, что Беркин оторвется от работы и поднимет глаза.
Так вскоре и случилось. Увидев Урсулу, он тут же отложил инструменты и направился к ней со словами:
— Здравствуйте! А я тут чиню лодку. Как на ваш взгляд — я все сделал правильно?
Теперь они шли рядом.
— Ведь вы дочь своего отца и потому можете судить, — прибавил он.
Урсула наклонилась, разглядывая лодку.
— В том, что я дочь моего отца, у меня нет сомнений, — ответила она, не решаясь высказывать мнение о проделанной работе, — и все же я ничего не понимаю в плотницком ремесле. Впрочем, кажется, все в порядке. А вы сами что думаете?
— То же самое. Надеюсь, она не пойдет ко дну вместе со мной. Больше ничего от нее не требуется. А если и пойдет, тоже не страшно: отремонтирую заново. Пожалуйста, помогите мне спустить ее на воду.
Они вдвоем перевернули тяжелую лодку и дотащили ее до воды.
— Ну вот, — сказал Беркин. — Начинаю испытание, а вы наблюдайте. Если все пройдет успешно, могу отвезти вас на остров.
— Идет! — воскликнула она, с волнением следя за его действиями.
Пруд был большой, а его поверхность — идеально гладкой и темной, что всегда говорит о большой глубине. Ближе к середине выступали два маленьких островка, на них росли несколько деревьев и кустарник. Беркин оттолкнулся от берега и неловко повел лодку к одному из них. К счастью, лодка подошла к острову с той стороны, где низко росла ива; Беркин ухватился за ветку и притянул лодку к берегу.
— Здесь довольно густые заросли, но очень мило, — крикнул он Урсуле. — Сейчас поплыву за вами. Лодка только чуть протекает.
Он мигом вернулся к ней, и Урсула ступила в мокрую лодку.
— Она нас выдержит, — заверил ее Беркин и вновь погреб к острову.
Они высадились у ивы. Урсула отпрянула, увидев впереди буйные заросли — чуть ли не джунгли, и почувствовала одуряющий запах норичника и болиголова. Беркин же бесстрашно продирался сквозь кустарник.
— Нужно скосить этот бурьян, и здесь будет романтическое местечко, достойное Поля и Виржини[44].
— И тогда можно будет устраивать очаровательные пикники в духе Ватто, — воскликнула с энтузиазмом Урсула.
Лицо Беркина омрачилось.
— Не хочу никаких пикников в духе Ватто[45], — сказал он.
— Только Виржини, — рассмеялась она.
— Да, хватит одной Виржини, — насмешливо улыбнулся Беркин. — Впрочем, нет, ее тоже не надо.
Урсула внимательно посмотрела на него. Со времени их встречи в Бредэлби, она не видела Беркина. Он похудел, осунулся, на лице застыло страдальческое выражение.
— Вы ведь болели? — спросила она с некоторой брезгливостью.
— Да, — холодно ответил он.
Они сидели под ивой и смотрели из своего укрытия на пруд.
— Вас это испугало? — спросила Урсула.
— Что именно? — Беркин вопросительно посмотрел на нее. В нем было что-то холодное и жесткое, это беспокоило ее и выводило из себя.
— Наверное, страшно серьезно болеть? — сказала она.
— Скорее неприятно, — ответил он. — А вот боюсь я или нет смерти, еще для себя не решил. Иногда — совсем не боюсь, иногда — очень.
— А вам при этом не становится стыдно? Мне кажется, болезни стыдишься, болеть — это так унизительно, правда?
Он несколько минут размышлял.
— Возможно. Хотя человек и так знает: его жизнь изначально неправильна. Вот что унизительно. Поэтому я не думаю, что болезнь многое меняет. Человек болеет из-за того, что неправильно живет, а иначе он не может. Неумение жить достойно — источник и болезни, и унижения.
— Так вы живете неправильно? — спросила Урсула почти с насмешкой.
— Конечно. Не могу сказать, что многого добился за свою жизнь. Вечно расшибаешь нос о глухую стенку.
Урсула рассмеялась. Она испугалась, а когда ей становилось страшно, она всегда смеялась, притворяясь беспечной.
— Бедный нос! — сказала она, глядя на эту часть его лица.
— Неудивительно, что он такой уродливый.
Урсула немного помолчала, не желая поддаваться самообману. Она всегда инстинктивно стремилась себя обмануть.
— А вот я счастлива. Мне кажется, жизнь — ужасно занятная штука.
— Рад за вас, — ответил Беркин довольно холодно.
Урсула вытащила из кармана обертку из-под шоколадки и стала делать лодочку. Беркин бесстрастно наблюдал за ее действиями. Что-то удивительно трогательное и нежное было в неосознанных движениях ее пальцев, которые на самом деле передавали волнение и душевную смуту.
— Я действительно получаю удовольствие от жизни, а вы?
— Ну конечно! Меня просто бесит, что в самом главном я не развиваюсь гармонично. Я чувствую в себе путаницу, душевный беспорядок, не могу идти прямым путем. Не знаю, что надо делать. А ведь каждый должен это знать.
— А почему всегда нужно что-то делать? — возразила Урсула. — Это так по-плебейски. Мне кажется, лучше быть настоящим патрицием, то есть ничего не делать — быть просто самим собой, ходячим цветком.
— Полностью с вами согласен, но только в том случае, если цветок распустился. Мой же никак не зацветет. То ли он завял еще в бутоне, то ли на него напали вредители, то ли его не подкормили как следует. Черт подери, да он даже не бутон — просто клубок противоречий.
Урсула снова рассмеялась. Какой он раздраженный и взвинченный! Однако это волновало и озадачивало ее. Как человеку выпутаться из такой ситуации? Ведь должен быть выход.
Возникла пауза, и ей вдруг захотелось заплакать. Она достала еще одну шоколадную обертку и стала мастерить новый кораблик.
— Но почему, — после долгого молчания заговорила Урсула, — в жизни современного человека нет расцвета, нет достоинства?
— Сама эта идея мертва. Человечество заражено сухой гнилью. На древе мириады плодов, красивых и румяных на вид — кажется, здоровых молодых мужчин и женщин. Но это плоды Содома, плоды Мертвого моря, они пропитаны желчью. От них никакой пользы: внутри — одна гниль.
— Но есть же хорошие люди, — запротестовала Урсула.
— Они хороши только для нашего времени. Человечество — мертвое древо, на нем висят сплошные желчные пузыри.
Урсула внутренне напряглась, услышав этот яркий и категоричный вывод. Но ей хотелось знать, что Беркин скажет еще.
— Пусть так, но почему это случилось? — спросила она враждебно. Их противостояние становилось все более страстным.
— То есть почему люди — гнилые плоды? Да потому, что не падают с дерева, когда созреют. Висят и висят, пока не перезреют и не станут добычей червяков или жертвами сухой гнили.
Воцарилось долгое молчание. Последние слова Беркин произнес пылко и язвительно. Урсула была взволнована и озадачена, они оба, казалось, позабыли обо всем на свете, кроме этого спора.
— Но если все не правы, то в чем правы вы? — воскликнула она. — Чем вы лучше остальных?
