— Последний раз, — сказал Колька. — Завтра купим «Интернационал».
Стрелки показывали ровно пять, когда возобновилась прерванная ночь.
Только Александр долго ворочался на своей кровати, и в углу тлела, поминутно вспыхивая, его папироска.
На другой день Роман и Пеца держали совет
Надо было показать, что и они не дремлют. Постановили произвести переворот и разгромить клуб социалистов-революционеров.
Улучив момент, когда социалисты во главе с Женькой пошли кататься на трамваях, Роман и Пеца принялись за работу. Землянка была разрушена в четверть часа. На ее месте образовалась глубокая яма, из которой торчали доски, куски железа, а вокруг были разбросаны плакаты, тряпки и картинки. Выбрав кусок бумаги, Роман долго выводил буквы, слюнявя химический карандаш. Потом прикрепили бумажку к доске, которая высоко торчала над ямой. На бумажке было ясно написано:
ДОЛОЙ БУРЖУЕВ!
ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
ПРОВОДЫ
Под ногами чавкала бурая каша снега, смешанного с грязью. На лицо и руки садился тяжелый и липкий туман.
Идти по дороге было трудно. Ноги скользили и проваливались в грязь. Роман видел, как братья, шедшие впереди, то и дело оступались, а гроб, который они несли, угрожающе колыхался, готовый шлепнуться в грязь посредине дороги. Тогда трусивший сзади замызганный священник, с редкой, слипшейся от дождя бородкой, семенил к ним и ласково говорил:
— Полегоньку, милые. Тихонько идите…
Братья не отвечали. У обоих лица были мокры от пота. Они, видно, здорово устали. Гроб был тяжелый, и оба брата, худые и заморенные, в огромных солдатских шинелях, едва переставляли ноги. Носы острые, как клювы, выделялись на их исхудавших лицах.
За гробом шли бабушка, дед и хозяйка квартиры, в которой жила Настасья Яковлевна — женщина с красным лицом и желтыми волосами цвета соломы.
— А скрутило ее, родные, в три дня, — говорила, придыхая, женщина. — Пришла она с рынка. Ничего как будто, только дышит тяжело. Ну, легла в кровать, лежит и вроде как заснула. Мы ходим потише, чтобы, думаем, не беспокоить старуху, а она уже померла.
Бабушка перекрестилась.
— Славная была старуха, дай ей, господи, царствия небесного.
На кладбище было тихо и печально. Могила для Настасьи Яковлевны была уже готова. По левую сторону ямы стоял огромный склеп, а справа — большой мраморный ангел, склонившийся на одно колено. У ангела была отбита ступня, а над губой нарисованы синие усы.
Сторож с пухлым и рыхлым, как опара, носом, что-то бурча, махал кадилом. Священник пел:
— Упокой, господи, душу рабы твоея… Голос священника перебивало надрывное карканье ворон.
— Вот и убрал господь доброго человека, — сказал дед, когда возвращались с кладбища.
Никто ему не ответил.
Дома мать уже ждала всех. Она приготовила поминальный обед, сварила кутью.
За столом мало говорили. Только краснолицая женщина, тоже приглашенная на поминки, ела и говорила не переставая.
Раньше всех вышли из-за стола Александр и Николай. Мать шепотом сказала:
— На фронт едут сегодня. И, вздохнув, добавила, словно жалуясь: — Сколько уж мытарились — и опять…
Вечером братья вместе ушли в казармы. А позже Роман пошел на вокзал.
На платформе около теплушек стояли провожающие. Собралась делегация от завода. Начался митинг. Сперва выступил комиссар полка. Потом представители от рабочих.
— Вы там бейте генералов, — говорили рабочие, — а мы будем тыл укреплять и поможем вашим семьям. Да здравствует власть советов!
Оркестр играл «Интернационал». Красноармейцы кричали «ура». Поезд тронулся, а оркестр все играл. Играл до тех пор, пока поезд не скрылся за семафором.
— Уехали? — спросила мать, когда Роман вернулся домой.
— Уехали.
Мать вздохнула. Взбивая подушки, тихо сказала, ни к кому не обращаясь:
— Вот и опять одни, — и с силой бросила подушки, так что скрипнула кровать и задрожало стекло на лампе.
Через некоторое время в доме закрылась сеточная мастерская. Щелочная тоже перестала существовать.
Хозяин мастерской заплатил деду за два месяца вперед, попросил заколотить досками мастерскую, чтобы ничего не растаскали, и изредка поглядывать. Роман вместе с дедом ходили забивать двери и окна.
Одна кузница работала еще, но Женька сообщил, что мастеровых пришлось всех уволить и отец работает один с сыном.
Григорий Иванович и два младцщх дворника долго ходили по двору, осматривая зачем-то стены. Потом Степан принес лестницу, он долго прилаживал колокол к крюку, а Григорий Иванович тем временем объяснял стоящим жильцам:
— Власть теперь общая. Так вот: как колокол зазвонит, так все собирайтесь на собрание. Надо домовый комитет выбирать.
В тот же вечер колокол загремел, впервые сзывая жильцов на собрание. Весь дом устремился в помещение, где раньше находилась сеточная мастерская. Народу набилось много. Не вместившиеся в мастерскую стояли на дворе и у окон. А в мастерской выступали ораторы и говорили речи о том, что домами надо править самим. Стали выбирать домовый комитет. Но выбирали осторожно и нехотя, все время оглядываясь на темный угол, где стоял бывший хозяин дома.
Скоро свечная мастерская, где работала бабушка, тоже закрылась, и бабушка осталась без дела. Судя по тому, что она даже ворчать перестала, мысли ее были серьезные. Она копалась в своих сундуках, доставала какие-то узелки и платья, от которых по всей квартире разносился запах сырости и нафталина, перетряхивала их и откладывала в сторону. А покончив с тряпками, решительно объявила:
— Поеду в деревню к себе. А вы ждите. Буду вам гостинцев присылать, — может, и не помрете с голоду.
— А ведь это ты верно, мать, надумала, — радостно подхватил дед. — Поезжай, пришли-ка сдобных на коровьем да свининки к рождеству.
Обычно тяжелая на подъем бабушка собралась в два дня. Дед и Роман отвезли на вокзал бабушкин багаж и проводили ее.
— Ждите, — говорила бабушка из окна вагона. — Приеду — первым делом вам посылку слажу.
— Свининки пришли да яичек, ежели будут. К свояченице зайди, к брату наведайся, — говорил дед на прощанье. — Они не оставят, не может того быть, чтобы забыли…
Бодро говорил дед, а когда поезд скрылся в темноте, мигнув напоследок красным глазом, сразу осунулся старик, посерел.
Всю дорогу шли молча. Только около самого дома дед вдруг остановился и, обращаясь к Роману, сказал:
— Напрасно отпустил-то. Время — оно вон какое! Вместе надо бы, а то даст ли бог свидеться?
В первый раз дед говорил с Романом как со взрослым. Роману было приятно это, и он бодро сказал:
— Ничего, бабушка хлеба нам привезет.
— И то верно, — согласился дед.
АМЕРИКАНСКИЙ ЩЕЛОК
Очередь стояла с утра. Она то уменьшалась, то увеличивалась, разрастаясь вширь и вдаль. Ждали хлеба. Ждали упорно, настойчиво, ругаясь и перешептываясь, изнывая от удушливой и смрадной жары нечищеной улицы. Город был грязен, не убран. Около тротуаров дымили кучи мусора, подожженные заботливыми руками домоуправленцев.
По дороге протопали красноармейцы. Несколько человек шли в кальсонах.
Из очереди вслед красноармейцам злобно кричали:
— Вояки! Портки на фронте оставили!
— Это чтоб пороть лучше было!
Роман и Женька с раннего утра толкались около потребиловки. Бегали смотреть, не везут ли хлеб. Читали новые приказы, только что расклеенные по стенам.
«Генерал Деникин, кучка офицеров и бежавшие от революции приверженцы монархического строя ведут за собой отстающую часть казачества, удерживая их посулами…»
В полдень привезли хлеб. Перед лавкой остановились два воза, доверху нагруженные теплыми штабелями буханок. Хвост пришел в движение.
Роман и Женька таскали хлеб в лавку, отламывая на ходу маленькие корочки, потом без очереди получили свои четвертки и пошли домой.
Четвертки оба проглотили мгновенно, а бурчание в животе не прекращалось.
— Сейчас бы фунтешник завернуть, — вздохнул Женька. — Еще и мало было бы!
— А на рынке до черта хлеба, — сказал задумчиво Роман. — По триста рублей фунт.
Походив по двору, ребята отправились на пустырь. Около дверей щелочной Женька на минуту остановился, поднял окурок и, оторвав конец, хотел идти дальше, как вдруг оба замерли. Из-за заколоченных дверей щелочной мастерской доносился голос, беззаботно распевавший:
Матрос молодой,В ногу раненный,Торговал на СеннойВоблой жареной.
Потом послышались глухие удары молотка. Эти удары были знакомы ребятам. Так могли только набивать щелок в пачки.
Ребята переглянулись. Мастерская была давно закрыта. Щелоку там не было, и все-таки кто-то набивал пачки. Роман подкрался к дверям и, внимательно осмотрев их, увидел, что доски едва держались. Со стороны было похоже, что дверь забита, а на самом деле она свободно открывалась. Тогда, не сговариваясь, оба ворвались в мастерскую.
