Выдержав паузу, Шафров сказал:
— Размышления над речью Сталина привели меня к выводу, что всем нам, русским эмигрантам, надо здесь, в Европе, бороться с фашистами и таким образом помогать Красной Армии.
Он уловил озадаченный взгляд Марины, которая от неожиданности его вывода даже перекрыла кран самовара и не наполнила чашку чаем, отметил удивленное выражение на лице Марутаева, заключил кратко сформулированную мысль:
— Фашист, убитый в странах Европы, уже не появится на нашей Родине, не прольет там русскую кровь.
Лицо Марины прояснилось радостью, в голове мелькнула мысль «Смерть немецким оккупантам», тут же сменившаяся мыслью о том, что она и отец думают одинаково.
— Русский человек, — сказала она взволнованным голосом, — где бы он ни жил, — в России или в Европе, — должен бить фашистов, ради спасения нашей Родины. Так я понимаю отец?
— Да, так, Марина. Так. Иначе быть не может.
— А мы с бельгийцами здесь саботажем занимаемся, — недовольно бросил Марутаев, — И не приведи Господь какого-либо фашиста прихлопнуть.
— Это же трусость! Трусость! — Возмутилась Марина и посмотрела на Шафрова и Марутаева, так, будто это они были повинны в том, что в Брюсселе не убивают фашистов. Затем несколько тише, но пламенно взмолилась, — Господи, да неужели во всем Брюсселе не найдется хотя бы одного храбреца, который бы совершил убийство видного фашиста? Это послужило бы примером для многих! Кому-то стало бы стыдно за свое смирение и бездействие.
— М-да, — протянул, соглашаясь Шафров, — Видно, еще не нашелся такой храбрец.
От этих слов в памяти Марины вдруг с поразительной четкостью всплыл остро отточенный, холодно блестевший в солнечных лучах кухонный нож, который она обронила на пол на кухне двадцать второго июня и мысль самой лично подать пример бельгийцам — убить фашиста, вновь осенила ее. К этой мысли она подходила исподволь, ни с кем не делилась, но сегодня, кажется, ее осторожности пришел конец.
— Не нашелся? — спросила она иронически, — Неправда. Есть такой храбрец. Есть.
* * *
Приглушенный свет подфарников выхватывал из темноты ночи бесконечную темно-серую ленту шоссе, которая то ровно стелилась под стремительно несущуюся машину, то неожиданно вырывалась на поворотах из света подфарников, и тогда Деклер закладывал крутые виражи, чтобы не упустить ее из-под колес, не выехать на обочину. Марина просила ехать потише, осторожнее, но Деклер не сбавлял скорости — до встречи с полковником Киевицем в домике егеря в Мердальском лесу оставалось совсем мало времени.
Они благополучно оставили Брюссель и, хотя все документы на право поездки по Бельгии были в порядке, все же, осторожности ради, Деклер проверялся, стараясь обнаружить слежку. Отрывая глаза от мелькавшего перед ним асфальта, он цепким взглядом впивался в зеркало заднего обзора, но ничего за собой не обнаруживал — ни света подфарников, ни силуэта чужой машины. Казалось, что они с Мариной затерялись где-то на безлюдных дорогах Бельгии, опущенной в темноту ночи, и до их машины, как и до них самих, никому не было дела. Большую часть пути от Брюсселя они ехали молча, каждый занятый своими мыслями, но в общем-то думая об одном и том же — о предстоящей встрече с Киевицем да о параде в Москве.
— Нет, кто бы мог подумать! — время от времени восклицал Деклер, поворачивая к Марине восторженное лицо.
И она не мешала ему жить этой новостью потому, что уже третий день была полностью захвачена ею сама.
В обусловленном месте их встретили и по лесной тропинке провели в домик егеря. Крепко сколоченный, ухоженный, домик выглядел совсем по мирному, даже убранство его было ничем не нарушено — на полу лежала распластанная шкура бурого медведя с оскаленной, но уже не страшной, пастью, на стенах висели кабаньи морды, рога лосей. При ярком свете лампы все это выглядело как в музее, и Марина, переступив порог дома, удивленно замерла. От стола поднялся и пошел ей навстречу Киевиц.
— Мадам, я рад приветствовать вас, — сказал он, поцеловав ей руку.
Щеки Марины вспыхнули нежным румянцем и от непривычности обстановки, и от галантного отношения Киевица, который даже в такой, не располагающей к церемониям обстановке, блеснул светским обращением.
— Здравствуйте, Анри, — ответила она, вздохнув прерывисто и облегченно.
Напряжение поездки у нее вдруг схлынуло, и она почувствовала себя в домике егеря несколько свободней и спокойней.
— Прошу, — пригласил ее Киевиц к скромно накрытому столу, предложив деревянный стул резной работы егеря. — Бокал вина?
— Не откажусь, — согласилась Марина, только теперь почувствовав мелкую дрожь во всем теле и оттого, что замерзла, следуя в домик от машины Деклера, и от нервного напряжения, которое не оставляло ее всю дорогу от Брюсселя.
По бокалу вина они осушили быстро, и Марина ощутила, как отхлынули неприятная дрожь и усталость, наступало успокоение. Киевиц смотрел на нее во все глаза, участливо, и не торопился с расспросами, давая время освоиться. Он догадывался, что разговор, видимо, предстоял серьезный, раз она срочно потребовала встречи, отказавшись от услуг Деклера в решении возникшей проблемы.
«Что же волновало эту русскую женщину?», — думал он. От его пристального взгляда не ускользнуло нервно-приподнятое состояние Марины, он отнес это скорее к переживаниям за безопасность нелегкой поездки, чем к предстоящему разговору. Впрочем, он не был уверен в своих предположениях. Волновать ее могло и то, и другое. Киевиц поддерживал ничего не значащий разговор, пока она закусывала, и смотрел на нее с симпатией и пониманием. По сравнению с тем, как помнил он ее по встрече в ресторане, сейчас она казалась ему строже, мужественнее. В глазах женщины он обнаруживал нерастворимую печаль, и это придавало ее лицу несколько скорбный вид. И оттого, что нет-нет да и прорывались на нем внутренние, сдерживаемые переживания, оно становилось то взволнованно просветленным, то вдруг угасало, словно попадало в густую тень. Вся она была какая-то собранная, неторопливая в движениях, словах, будто к чему-то прислуживалась, что-то выжидала.
Когда же с угощением было покончено, Киевиц спросил:
— Что слышно о Москве?
Марина оторвала взгляд от чашечки кофе, которое помешивала ложечкой, и Киевиц увидел, как этот взгляд, только что печально-строгий, вдруг озарился и устремился на него с неудержимой радостью и торжеством. Мягко звякнув, опустилась ложечка в блюдце, и в тот же миг, будто, наконец, дождавшись самого главного вопроса, Марина не произнесла, а гордо выпалила:
«Мсье Анри, седьмого ноября в Москве на Красной площади был военный парад!»
Слабо потрескивал фитиль керосиновой лампы, на дворе ветер раскачивал дерево и оно своими ветвями царапало стену дома, слабо стучало в окно, а в самом доме установилась мертвая тишина и Марине чудилось, что в этой тишине слышны удары ее обезумевшего от счастья сердца. Киевиц растерянно и недоуменно смотрел на победно сиявшую Марину, стараясь осмыслить принесенную ею новость, а больше всего убедить себя в возможности подобного парада.
— Парад? — спросил он скорее машинально, чем сознательно, ибо сознание трудно постигало случившееся.
— Был парад, — подтвердила Марина, — И перед войсками выступал Сталин, — Лицо ее, освещенное лампой, залилось краской радости, — Я слушала премьера Сталина. Записала и перевела на французский его речь.
Она торопливо раскрыла сумочку, достала несколько экземпляров, отпечатанных на машинке, передала Киевицу, тот подвинулся ближе к свету лампы, положил на стол листы, осторожно, с необычайной нежностью разгладил их ладонью. Блеснув на Марину восхищенным взглядом, принялся читать, медленно пропуская каждую фразу через взбудораженный разум. Закончив чтение, откинулся на спинку стула и какое-то время сидел молча, подняв кверху голову и закрыв глаза. Губы его едва заметно шевелились и, глядя на него, Марина думала, что он остался наедине с Богом. Но вот он возбужденным взглядом посмотрел на нее и, все еще находясь во власти впечатлений от прочитанного, жарким шепотом повторил, словно заученную наизусть молитву: «На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю».
— О, мадам! — восхищенно проговорил он. — Это же великолепно! Я потрясен смелостью русских людей и премьера Сталина!
Он энергично поднялся и принялся ходить по комнате. В окружающем безмолвии дома шаги его по деревянному полу раздавались громко и четко. Наконец он остановился около Марины, произнес торжественно, как клятву:
— Народы Бельгии и Европы не забудут этого!
— Такое забыть невозможно, — согласилась Марина.
— Нужно немедленно размножить сообщение о военном параде на Красной площади в Москве, речь премьера Сталина и распространить их в Брюсселе. Брюссельцы и вся Бельгия должны знать об этом и понять, откуда им ждать избавления от фашизма. Такое известие воодушевит их, прибавит силы, — говорил отрывисто и четко Киевиц. Он чувствовал, как напористая, неукротимая сила вновь поднялась в нем, точно так, как это было на командном пункте короля Леопольда в дождливую ночь двадцать седьмого мая тысяча девятьсот сорокового года.
