— Браво! Браво! Брависсимо! — кричал он, пробиваясь поближе к майору Крюге.
Когда же офицеры вернулись к столу, объявил:
— Господин майор, я обещал русские песни. Артист здесь. Разрешите начать?
— О, генерал слов на ветер не бросает. Так, кажется, говорят русские? — довольно ответил пылавший здоровьем и весельем Крюге.
— Совершенно верно, господин майор, — подхватил Старцев, поспешил объявить на весь зал.
На эстраде появился артист, и притихший зал бельгийского ресторана полилась задушевная, истинно русская, песня «Очи черные». Она разливалась сначала медленно, как бы в грустной раздумчивости о прекрасной любимой женщине, а затем, набрав силу, вдруг выплеснулась на притихших слушателей с таким душевным потрясением, такой страстью и болью, что слушать ее безразлично было нельзя.
— Вслушайтесь в эту песню, — попросила взволнованно Марина, Деклера и Киевица. — Поймите, как берет она за душу русского человека, какую боль вызывает в сердце.
— Почему? — спросил Деклер.
— Я не раз видела, как плачут русские на чужбине, слушая эту песню. Плачут, видимо, по тем черным очам, которые остались в России и к которым теперь никогда не вернуться.
Песня окончилась, но ее звуки и слова какое-то время еще как бы жили, звенели в очарованном зале. Наконец, раздался гром аплодисментов.
— Зер гут. Очень хорошо, — одобрил Крюге. Вечер явно удался, и он был в хорошем настроении. — Генерал знает толк в песнях. Прекрасно!
— Благодарю Вас, господин майор.
Старцев был переполнен радостью только что пережитого чувства. Глаза его горели той захмелевшей удалью, которой наполняются они у русских людей за веселым застольем. Сколько раз брала его за сердце эта песня в России. Там ее пели цыгане под звуки гитар. О, как пели! Лицо его порозовело. И срывающимся от волнения голосом он объявил.
— А теперь «Ямщика»!
Новая песня, как и первая, зарождалась в безмолвном, притихшем зале с мучительной грустью, безысходной обреченностью. Артист пел, вкладывая в каждое слово песни всю боль своей души.
Как грустно, туманно кругом,Как крив, безотраден мой путь.О, прошлое кажется сном,Томит наболевшую грудь.
Когда же дошла очередь до припева, Старцев не выдержал. Не обращая внимание на немцев, он поднялся за столом и сильным, хорошо поставленным голосом, в котором преобладали интонации тоски и безутешной боли, подхватил припев.
Ямщик, не гони лошадей,Мне некуда больше спешить,Мне некого больше любить.Ямщик, не гони лошадей.
Закончив припев, опустился на свое место и, уже не считаясь с тем, какое произведет впечатление на немцев, пьяным жестом руки потянулся к бутылке с коньяком, наполнил рюмку. Какой-то миг смотрел на нее отрешенно, затем обвел офицеров, слезой затуманенным взором, будто ища их сострадания и, не найдя такового, широко распахнул рот, лихо вылил туда содержимое рюмки, будто гасил острую боль, раздиравшую грудь. Облегченно крякнув, он откинулся на спинку стула и устремил в потолок налитые тоской глаза.
С эстрады раздавался припев, а по лицу Старцева стекали слезы, задрожавшими губами он шептал: «Мне некуда больше спешить. Ямщик, не гони лошадей!»
Когда ему доводилось изрядно выпить, на какой-то стадии он терял над собой контроль и в его опьяненном сознании, как в кинематографе проносились картины прошлой и настоящей жизни. И оттого, что контраст между блистательным прошлым и унизительным настоящим был слишком велик, что никакой надежды на возвращение былого не просматривалось, ему до сердечной боли становилось жалко самого себя. Это была не ностальгия по минувшему, а осознание тупика настоящей жизни. Ему уже некуда было спешить. И хотя он еще цеплялся за немцев, надеясь с их помощью вернуть утерянное, все же где-то в глубине души сомневался в успехе.
— О, господин генерал в слезах? — заметил Крюге.
— Простите великодушно, — оправдывался Старцев, — Я не могу спокойно слушать эти песни.
— Наполните бокал генералу, — приказал Крюге.
— Приступим к делу, — предложил Киевиц. Понизил голос так, чтобы было слышно только за их столом, — Движение сопротивления, которое я имею честь представлять, просит вас, мадам, оказать нам некоторые услуги.
Марина ощутила, как в висках у нее размеренными толчками запульсировала кровь, как охватило волнение. «Значит, мне оказана честь. Значит, я им нужна», — думала она, затаив дыхание.
— Можете, Марина Александровна, — добавил Деклер, — считать это и заданием коммунистов Бельгии.
Глаза Марины медленно расширились и уставились на него с удивлением и любопытством. Ей и в голову не приходило, что Деклер — коммунист, и поэтому удивление ее было искренним.
— Что вы так на меня смотрите? — спросил Деклер, почувствовав в ее взгляде недоверие.
— Вы коммунист?
— Да, конечно, — гордо ответил от, — А что?
— Простите, — смутилась Марина, — но у нас, у русских эмигрантов, так много говорят о коммунистах… — Она замялась, явно подбирая слова, чтобы не обидеть Деклера.
— Плохого? — подсказал он и доброжелательно улыбнулся.
— Да, — благодарно кивнула она ему, — И я, право, не ожидала, что вы коммунист. Анри, — Марина обратилась к Киевицу. — Вы тоже коммунист?
Вопрос Марины для Киевица оказался настолько неожиданным и откровенно прямым, что он почувствовал, как мгновенно вспыхнуло его лицо и стало как-то неловко смотреть ей в глаза. Опустив голову, он медлил с ответом, собирался с мыслями, но, минуту, спустя, поднял на нее твердый взгляд и заговорил голосом, в котором явственно звучали нотки клятвенного обещания.
— Нет, мадам. Я не коммунист. Но когда решается судьба моей Родины, и за ее честь и независимость прежде всего отчаянно и мужественно сражаются коммунисты, то я с ними. — Помолчал, проверяя, дошли ли до ее сознания сказанные слова, продолжил все так же воодушевленно: — Смеем надеяться, мадам, что вы не откажете нам в помощи бороться с фашистами. Бельгия будет признательна вам за это.
Более наблюдательный и чуткий к душевному настроению Марины, Шарль Деклер спросил:
— Марина Александровна, простите за откровенность, но мне показалось, вы смущены тем, что я попросил вас помочь нам от имени бельгийских коммунистов. Если вам это неприятно, то я не смею настаивать.
Марина вздрогнула, как от неожиданного и сильного удара, всем корпусом повернулась к нему и смотрела на него с какой-то оторопью и удивлением. «Как он мог так подумать»? — молнией пронеслось в ее мозгу и боль обиды кольнула было сердце.
— Да, да, я не смею настаивать, — повторил он, — Это дело ваше и целиком добровольное.
Подавляя обиду, Марина обвела взглядом сначала Деклера, потом Киевица и, убедившись, что оба они ждут ее ответ, сказала:
— Вы неправильно меня поняли, мсье Деклер. Я не смутилась просьбой бельгийских коммунистов. Я удивлена, что судьба поздно свела меня с ними.
На лицах Деклера и Киевица появились довольные улыбки, и Марина в одно мгновение выдохнула свое выстраданное и давно выношенное в сердце:
— Я согласна и постараюсь оправдать оказанное мне доверие.
— Иного ответа мы от вас не ожидали, — проникновенно поблагодарил Деклер, наклонился и поцеловал ей руку, — Тогда к делу.
— Мадам, — начал Киевиц, — Задание будет заключаться в следующем. Вам надлежит слушать сообщения Московского радио о положении на советско-германском фронте, делать записи этих сообщений, переводить на французский язык, печатать на машинке и распространять в Брюсселе.
— Бельгийцы должны знать правду о положении на Восточном фронте, а не верить тому, что говорит Брюссельское радио и Геббельс, — уточнил Деклер, — Ваша работа в этом плане будет иметь огромное политическое значение. Понимаете?
— Понимаю, господа, понимаю, — срывающимся от волнения голосом ответила Марина. — Я согласна. Но немцы забрали у нас радиоприемник.
— Наши люди доставят вам портативный радиоприемник и научат им пользоваться, — пообещал Киевиц и предупредил, — Только будьте осторожны. Если немцы его обнаружат, то…
— Я все понимаю, — Марина глазами показала на сумочку с оружием, — Меня не надо предупреждать.
— Тогда ждем ваших сообщений на Восточном фронте, — сказал Деклер.
Образовавшуюся за этим неловкую взволнованную паузу вскоре нарушила Марина.
— И это все? — спросила она, плохо скрывая неудовлетворенность разговором, который довольно быстро подошел к концу. Она была убеждена, что ей дадут какое-то очень важное задание, а получалось все очень просто, можно сказать, буднично.
— Пока все, — ответил Киевиц.
— Я думала, вы прикажете убивать фашистов, — откровенно призналась Марина, и по ее лицу пробежала тень разочарования, отчего оно стало печально-грустным, как у чем-то обиженного ребенка.
