— «Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга…»
— Анна Ивановна, еще читайте! — просили рабочие…
— Хорошо, что меня хозяйка не прописала, надо скрываться, а то коротко стриженных в Екатеринбурге — раз-два и обчелся! — говорила Мария, ведя под руку Доменова. Она опустила вуаль, сдвинула на лоб кокетливую шляпку. Они вышли посмотреть, как в поте лица трудятся жандармы.
— А ничего… Дали мы им работенку! Хороший клей сварили! — посмеивалась Мария.
Доменов удивлялся ее смелости и спокойствию: «Ее ищут, могут схватить в любую секунду, а она идет себе мимо жандармов, мимо городовых, мимо дворников, задевая их плечом, извиняясь. Если бы жандармы слышали ее слова!»
А Мария, прижимаясь к плечу Доменова, шептала:
— Что они будут делать, когда мы откроем подпольную типографию? Емельянов-то у хозяина типографии уже «позаимствовал» для нас три пуда шрифта… А я списалась с товарищами из Петербурга, на днях поеду к ним за красками, валами, прессом. Да, Вячеслав, завтра вечером пойдем к наборщику Емельянову за очередной порцией шрифта.
Им везло. Но осенью они чуть не угодили в лапы жандармов.
Как всегда, Мария взяла Доменова, чтобы пойти к Емельянову… На влюбленную парочку меньше обращают внимания. А Вячеславу и притворяться не надо, влюблен по уши. Мария заметила это давно.
Мария хмурилась, и искорки в ее глазах были не веселыми, а гневными:
— Ты понимаешь, Вячеслав, Ида Каменец проявила слабость… Как она могла думать только о себе? Как она могла забыть о своем долге перед товарищами?
Доменов знал, что Ида Каменец, революционерка, техник, приехала на Урал вместе с Марией, на Иде лежало техническое руководство будущей подпольной типографией. Мария дружила с ней. Любила ее. Они жили в одной комнатке. И вот — на тебе! Ида отравилась!
— Это предательство с ее стороны, — жестко говорила о любимой подруге Мария. И Вячеслав вновь удивлялся: «Такое горе! А она не плачет, она осуждает!»
Внезапно Мария обняла Доменова и поцеловала его:
— Смотри, — шепнула она, — у дома Емельянова извозчики. Наверняка обыск… Если мы сейчас повернем, нас задержат! Обнимай меня крепче, целуй. Пойдем к калитке. В этом же доме кроме Емельянова Дима Кремлев живет… Это для нас спасение.
Дмитрий Кремлев, революционно настроенный семинарист, был тем самым человеком, который связал Марию не только с Сыромолотовым, но и с рабочими завода Ятеса и железной дороги. Надежный, проверенный!
Было довольно темно. Мария стукнула в ставень к Кремлеву. Хлопнула калитка. Мария мгновенно обвила шею Доменова руками. За ними вежливо кашлянул городовой:
— Пожалте, молодые люди, в дом.
— Зачем? — отмахнулась Мария. — Нам и здесь хорошо.
— Пожалте, пожалте, — повысил голос городовой. Откуда-то появился еще один. Со стороны извозчиков подходил тип в штатском, помахивая тросточкой.
— Если вам это необходимо… Извольте, — пожала плечами Мария. — Пойдем, милый, посмотрим на свадьбу в этом доме… Нам пригодится… Венчание уже скоро.
— Какая свадьба? — гаркнул городовой. — Обыск здесь, а не свадьба.
— Мы думали, свадьба, — огорчилась Мария, опуская вуаль. — Извозчики стоят, людей много…
Городовой проводил Марию и Доменова на квартиру Кремлева.
Такого разгрома они увидеть здесь не предполагали. Посреди разора за столом сидел жандармский офицер, моложавый, стройный.
— Что за люди?
— Да вот-с, к этому господину-с шли-с, — указал городовой на Кремлева, стоящего у стола.
Мария возмутилась:
— Нас затащили сюда силой, мы хотели посмотреть на свадьбу, вон сколько извозчиков у ворот! А нас затолкнули к незнакомому господину! В жизни с ним не встречалась и не хочу встречаться! Я буду жаловаться вашему начальству! Какой произвол! Какое безобразие! Невинных хватают посреди улицы!
Жандармский офицер поморщился:
— Перестаньте закатывать истерику. Помолчите. Здесь говорить должен я, а вы лишь отвечать. Понятно?
— Понятно, — смиренно кивнула головой Мария.
— Вы действительно незнакомы с господином Кремлевым?
— Я же сказала, вижу впервые этого человека, так же, как и жених мой! — Мария гневно оглядела жандармского офицера. — А что, кстати, здесь происходит?
— Это вас, барышня, не касается. — Жандармский офицер был раздражен. — Отпустите этих… влюбленных…
— Я все равно буду жаловаться, — наступала на офицера Мария, — мы не жулики, чтобы нас хватать без церемоний!
— Да уберите ее… — жандарм посмотрел на городового. — Немедленно!
— Будет исполнено! — откозырял городовой. — Пожалте-с, вон отсюда!
Мария и Доменов бежали по грязи, только бы не остановили, только бы не остановили!
Наконец они решились перевести дыхание.
— А здорово мы их… обвели вокруг пальца, — выдохнула Мария.
— Здорово, — согласился Доменов.
Они не знали, что в это самое время один из полицейских подал жандармскому офицеру групповую фотографию. На ней рядом с Кремлевым стоял Доменов.
— Это ведь тот самый, что с барышней приходил сюда, — ткнул в лицо Доменова жирным пальцем полицейский.
Жандармский офицер буркнул:
— Сам вижу! Догнать!
Городовой бросился в темноту, но скоро вернулся:
— Не найти… Тьма, хоть глаз выколи.
— Ну, они от нас не уйдут. Узнаем, кто это, и установим наблюдение. — Жандармский офицер посмотрел на Кремлева. — Так кто это к вам приходил?
— А черт его знает, — равнодушно посмотрел на фотографию Кремлев. — Его кто-то из моих приятелей привел, вот и снялись кучей.
Доменова тогда не арестовали. Он бросил учебу и уехал с Марией под Челябинск работать в подпольной типографии.
— Революция требует профессионалов, — сказала ему Мария.
Ах, какие это были времена, окрашенные любовью, опасностью, романтикой!
Мария и Вячеслав выдавали себя за мужа и жену. Ведь они приехали на отдых к управляющему Мариинским прииском в Бишкуле Николаю Николаевичу Кудрину.
Молодых симпатичных супругов приглашали в гости, и они охотно соглашались. Все были в восторге: у Марии сильный голос, она самозабвенно исполняла романсы, а Вячеслав недурно аккомпанировал на гитаре.
Живущий в одиночестве молодой управляющий преобразился, по вечерам он открывал ворота, выводил запряженную лошадь. Начиналось катание с посвистом, хохотом, песнями.
А когда раскрасневшиеся на морозе гости вместе с хозяином возвращались домой, их ждала кухарка Аннушка. Она подавала солнечно-желтоватые аппетитные хрустящие шаньги с творогом. Иногда шаньги были со сметаной.
— Вкусно! — набрасывалась Мария на шаньги. — Никогда таких не ела! Научи, Аннушка, я всю жизнь буду мужу такие печь!
Аннушка смущенно хихикала и подсовывала шаньги Доменову:
— Кушайте, барин, кушайте на здоровье!
И никто не ведал, что управляющий приисками Кудрин, ценимый хозяевами за умение работать и обязательность, уважаемый рабочими за справедливость, натура широкая — гулять так гулять! — отвечающий на упреки после загулов: «Жизнь люблю! Очень люблю!» — прятал в своем доме подпольную типографию и с Марией и Вячеславом печатал брошюру «Пролетарская борьба».
Сильный, энергичный, с лицом, в чертах которого таились уверенность, упорство и даже упрямство, он сразу понравился Марии, она решила говорить с ним напрямик:
— Вас рекомендовал Сыромолотов. Я вам верю, как и Федор Федорович, буду предельно откровенной…
Поначалу Кудрина удивило предложение Марии, а потом он загорелся. Теперь трудно было представить, как бы они обошлись без него. Он умел все, его руки воистину можно было назвать золотыми.
На Мариинский прииск к Кудрину из Златоуста приехал рабочий Тютев, он привез дополнительно шрифты, валы, краски, поставил станок, замаскировав его в ящике с коллекцией камней, которую собрал Кудрин. Тютев показал, как обращаться со шрифтами, как удобнее набирать.
Кудрин первым овладел наукой Тютева.
Через несколько дней после начала печатанья брошюры к Кудрину нагрянул на ревизию горный исправник.
Делать нечего. Надо угощать. Кудрин имел уже возможность убедиться: ревизор — любитель выпить и закусить, особливо на дармовщину.
— Проходите, проходите, — пригласил Кудрин исправника. — Сейчас стол накроем… Аннушка, поторопись.
И кухарка Аннушка поторопилась. Когда Кудрин подошел к накрытому столу, он глазам не поверил: на самом почетном месте рядышком с графинчиком высилась банка с типографской краской. Аннушка приняла ее за черную икру!
Кудрин чертыхнулся про себя, загородил стол, схватил банку и заторопился на кухню.
Позади уже стоял исправник. С обидой он сказал Аннушке:
