— Ой, как занятно! — хлопала в ладошки Тоня. — А вы меня с Малоземовым познакомите?
— Познакомлю. Давай сбежим за границу.
— Сбежим! Когда? Завтра? Сегодня? Я пойду собираться.
Мацюсевич протрезвел:
— Не-е-е… Я скажу когда… А сейчас пойдем со мной, пойдем, а?
— Когда сбежим в Париж, тогда и пойдем. — Антонина отстранилась.
…Приводили к Соколову и Бориса Михайловича Порватова. Заведующего подотделом металлургии при правлении Союззолото.
Порватов возвращался ив Сибири. В Свердловске задержался у Доменова.
Вячеслав Александрович словно оправдывался:
— Я его давно знаю, мы и яств всяческих захватили, и коньяка, и шампанского…
Это уже вошло в привычку: все, кто приходил к Соколову, несли в свертках, в корзинах, в портфелях напитки и снедь.
Соколов молча пожал руку Порватову, а Доменов начал расхваливать Порватова:
— Мы с ним на Кочкарских приисках служили. Он мне помог человеком стать. Эрудиция и ум — громаднейшие. Сами убедитесь! Четыре года до революции жил в Америке! На свои средства и средства хозяина — Иваницкого — специализировался по обработке руд.
А затем Доменов, оставшись наедине с Соколовым, понизил голос:
— Кстати, он, как и вы, в годы гражданской войны служил в контрразведке. Только в Минусинске. У Колчака. Вернее, у генерала Барановского. В руках Порватова — большая власть была сосредоточена. Он засылал агентов к красным, оставлял своих разведчиков при отступлении, вербовал сочувствующих, выплачивал им деньги.
— Как же ему удалось скрыться и занять такое высокое положение в Москве? — не выдержал Соколов.
— А он в Красноярске в 1920-м, приехав с Минусинского фронта, перевелся в штаб стрелковой дивизии — делопроизводителем. В штабе его никто не знал. А тут красные пришли. Бригаду да и всю дивизию расформировали. А делопроизводитель Порватов поступил на службу в золотой подотдел Красноярского совнархоза. Кстати, с ним в Минусинской контрразведке и Мисюревич трудился… Ну, Евгений Михайлович… Бывший наш управляющий Нижнетагильским платиновым округом. Сейчас заведует производственным отделом Союззолота. — Доменов был предельно откровенен с Соколовым. Он стал ему безоглядно доверять после случая с инженером Еремеевым.
А было так…
Поздно вечером Доменов пришел к Соколову. За его спиной на крыльце стоял невысокий человек. В темноте трудно было его разглядеть. Доменов перехватил взгляд Соколова:
— Это Гойер. Вы еще не знакомы.
— Проходите, — посторонился Николай Павлович, давая дорогу.
— Мы ненадолго, проходить не будем, — на удивление Соколову ответил Доменов. — Тоня уже спит… Не надо ее тревожить. Оденьтесь, прогуляемся. Перед сном моцион полезен.
— Что стряслось? — как можно спокойнее спросил Соколов, стараясь скрыть нахлынувшую тревогу.
— Выходите побыстрее, — Доменов с Гойером явно волновались.
— Ладно. Через три минуты спущусь к вам в сад.
Тоня приподняла голову с подушки, услышав, как Соколов достает из тумбочки револьвер:
— Ты куда?
— Спи… спи… Все нормально… Я прогуляюсь с Доменовым и неким Гойером, который приехал с прииска.
— Я боюсь за тебя…
— А чего бояться, дуреныш ты мой!
— Не знаю… Боюсь, и всё…
— Пора бы привыкнуть… Спи…
— Я тебя подожду.
Еще спускаясь с крыльца, Соколов услышал, как Доменов хрустит пальцами.
— Познакомьтесь, — кивнул он на Гойера. — Наш человек. С приисков. Активный деятель «Клуба горных деятелей»… Совсем заговорился: «деятель деятелей».
— Евгений Густавович, — представился Гойер.
— Не Евгений Густавович, а Жеребец Жеребович! — не выдержал Доменов. — Хорошо, что он с вашей Тоней незнаком, а то этого Кобеля Кобелевича вам бы пришлось пристрелить! Вообразите, Николай Павлович, этот Дон-Жуан не пропустит ни одной юбки. Решил, видите ли, добиться благосклонности супруги своего инженера, Еремеева Льва Александровича. А супруг уже разобрался, что исполняет вредительские распоряжения Гойера. Значит, и он, Еремеев, вредитель. А этот Жеребец Жеребович сделал так, что Еремеев в течение девяти месяцев не получал жалованья. Вынуждал его жену ходить за отдельными займами в его кабинет. И беседовал с ней. И домогался свиданий! Да сознайтесь, Гойер, вы наверняка твердили этой… как ее?
— Вере Владимировне, — виновато назвал имя женщины Евгений Густавович.
— Этой Вере Владимировне… Ну, вы-то ее, Гойер, не величали, звали Верусенькой. Я-то вас знаю как облупленного! Так вот, небось плакались Верусеньке, что если бы не большевики, то владели бы миллионным состоянием, а принуждены трудиться за шестьдесят рублей в месяц и надеяться на жалкую премию от намыва металла?
Гойер молчал.
— Короче, — продолжал Доменов, — он так накалил молодого инженера, что тот пришел к механику округа и бряк ему: «Виноват во вредительской деятельности! Пойду в ГПУ признаваться». Мы Еремеева моментально перевели в Свердловск, оклад увеличили, весь долг выплатили. Сегодня я самолично беседовал с ним, убеждал, что он не имеет права квалифицировать свою работу как вредительскую. Он, по существу, выполнял чужие распоряжения… Но Еремеев твердит, что виноват. И завтра же пойдет в ГПУ… Он выдаст нас всех… Понимаете, в какое мы положение попали?
— Что же нужно сделать? — приостановился Соколов.
— Устранить Еремеева немедленно, — горячо зашептал Гойер, — пока он не признался чекистам. Он не должен дойти до здания ОГПУ!
— Кто же ему помешает?
— Как кто? — изумился Гойер. — Вы! Вам не привыкать; вы же до революции стреляли в губернатора, бросали бомбы в министров! Вы же эсер — человек действия!
— Но это было давно, — возразил Соколов.
— На вас, на вас одна надежда.
— Он с женой приехал в Свердловск? — уточнил Соколов.
— Жена пока осталась в Косьве. В Свердловске им не подыскали жилья, — торопливо шептал Гойер.
— Где остановился Еремеев?
— Мы его устроили в общежитие «Делегатское», — вступил в разговор Доменов.
— Там есть телефон?
— Да… 5-12… — Доменов пытливо посмотрел на Соколова.
— Тогда отправляйтесь спать… Остальное предоставьте мне, — Соколов достал револьвер, провернул барабан с патронами.
Доменов отшатнулся.
Гойер торопливо протянул ему потную ладошку:
— Благодарствуем, спаситель наш, благодарствуем…
Соколов сунул оружие в карман и исчез в темноте.
На следующий день Еремеев не вышел на работу.
Не появился он и через неделю.
Доменов вызвал к себе Соколова.
— Вы понимаете, что… — и замолчал. Нервно встал из-за стола, торопливо подошел к двери, проверил: плотно ли прикрыта? Потер виски: — Мигрень… Чертова болезнь интеллигентов… О чем это я?
Соколов безмолвствовал.
— Ну, что вы молчите? — взорвался Доменов. — Демонстрируете свои железные нервы?.. Вы понимаете, что мы обязаны заявить в милицию об исчезновении Еремеева?
Соколов пожал плечами:
— Заявляйте, заявляйте…
— А вы уверены, что Еремеева… не найдут?
— Уверен, — равнодушно протянул Соколов и добавил: — А если и найдут, то не узнают, кто это. — Соколов встал, щелкнул каблуками и вышел.
Доменов не остановил его.
Вечеринки у Соколова продолжались. И Доменов, как и раньше, был их душой.
С тех пор он и стал откровенен с Соколовым.
Соколов попробовал снова прислушаться к разноголосью.
— Я не верю в возможность организовать промышленность коллективным рабочим трудом, — сипел проснувшийся Савельев.
— Им никогда ничего не добиться, они же отстранили нас от командования и посадили в кресла главнокомандующих-партийцев, энергичных, но не понимающих ни фига в экономике! — старался перекричать всех Дрожилов, заведующий производственным отделом Уралплатины.
— Во-во! — соглашался с ним главный механик Тарасов. — Каждый из нас вроде доктора у колыбели новорожденного ребенка, но нам от этого рождения никакой радости, мы же не связаны кровью с этим ребенком, то бишь советской промышленностью.
«Совсем не таятся, — отметил Соколов. — А чего им таиться? Знают друг друга не первый год. Тот же Вениамин Тарасов — из семьи золотопромышленников, когда-то служил на приисках своего отца в Кочкарской золотопромышленной компании, знал Доменова. Состоял в стройотряде при управлении инженеров белой Сибирской армии… «Состоял» — слово-то какое, — Соколов усмехнулся, — состоял, а не сражался, как и этот сипящий Савельев состоял управляющим…»
— Хватит разговоров! Надоела политика! Пусть царствуют Тоня и песня! — Доменов с гитарой в руках вскочил на стул: — Тишина, господа, тишина! Мы совсем забыли Тонечку. Вы посмотрите на нее. Как ей скучно с нами! Эх вы, а еще себя мужчинами называем. Тонечка, простите нас. Мы просим вас спеть!
