или на беглого раба.
Наши гребцы выбивались из сил. Мы с Хансом схватились за весла, давая двоим из них возможность передохнуть и подкрепиться. Потом они снова взялись за весла, а мы сменили двух других. Эти перемещения привели, увы, к тому, что лодка пошла медленнее, поскольку мы с готтентотом не имели привычки к столь долгим и изнурительным упражнениям с веслами. Впрочем, вода в ущелье мчалась так быстро, что наши неуклюжие попытки грести на самом деле не сильно ухудшили положение.
Взошло солнце, и какое-то время спустя на дне ущелья сделалось светлее; в этом неверном, зыбком свете я разглядел, что расстояние между нами сократилось и теперь уже составляет не больше сотни ярдов. Зрелище было, друзья мои, поистине грозным и внушительным. Отвесные каменные стены; узкая полоска голубого неба высоко вверху; темные, вспененные воды реки; наша крохотная лодка, влекомая вперед течением и усилиями четверых донельзя утомленных гребцов, — и громадное боевое судно неприятеля, чье присутствие скорее угадывалось, чем наблюдалось, по размытым очертаниям и по белым фонтанам пены, когда весла ударялись о воду.
— Они настигают нам, баас, а плыть еще долго, — сказал Ханс. — Скоро они нас догонят, баас.
— Надо попробовать их задержать, — ответил я мрачно. — Дай-ка мне мой «экспресс», Ханс, а сам бери винчестер.
Мы залегли на корме, подыскали упоры для ружей и принялись дожидаться подходящего мгновения для выстрела. Тем временем лодка достигла места, где недавно, по-видимому, случился оползень: русло сужалось настолько, что полноводная река будто ныряла в теснину. Вдобавок здесь, поскольку скалы частично осыпались, было намного светлее, и мы хорошо рассмотрели преследователей, до которых было около полусотни ярдов, — не то чтобы досконально, но вполне достаточно для стрельбы.
— Целься ниже, Ханс, и не жалей патронов! — С этими словами я разрядил оба ствола «экспресса» в передних вражеских гребцов.
Ханс последовал моему примеру — и выпустил подряд все пять патронов, которыми был заряжен винчестер.
Результат оказался вполне удовлетворительным. Часть гребцов — не могу сказать, сколько именно, — попадала в воду вместе с веслами, и поднялся многоголосый крик: одни звали на помощь, другие просто вопили от ужаса. Тот, кто направлял лодку, стоя на носу, тоже оказался в числе раненых. Лодку развернуло, и некоторое время она двигалась бортом вперед, причем накренилась так, что едва не перевернулась. В ее обнажившееся днище я, поспешно перезарядив ружье, всадил две разрывные пули, рассчитывая пробить древесину насквозь. Не ведаю, получилось у меня или нет, ведь лодки валлу довольно прочные, но думаю, что получилось, поскольку враг заметно сбавил скорость и мне почудилось, что один из гребцов бросил весло и вычерпывает воду.
Мы поплыли дальше, торопясь воспользоваться обретенным преимуществом. Однако четверо наших гребцов, как выяснилось, стерли руки веслами до крови; лишь страх неминуемой гибели заставлял их продолжать грести. Словом, в конце концов наше продвижение сильно замедлилось, и теперь приходилось полагаться только на силу течения. Поэтому вражеская лодка, на которой, должно быть, имелись, как то заведено у валлу, запасные гребцы, снова стала нас нагонять.
Река вилась среди камней, поэтому неприятеля мы могли видеть, лишь когда нас сводила вместе очередная излучина. Всякий раз я хватал «экспресс» и стрелял, неизменно нанося преследователям урон и вынуждая их сбавить ход.
Но вот изгибы закончились, и наша лодка очутилась в прямом как стрела русле, что тянулось приблизительно с милю, после чего река разливалась в болото.
Преследуемые и преследователи двигались медленно, плывя по течению, ибо и те и другие устали до изнеможения. Я продолжал стрелять при каждом удобном случае, но противник надвигался, с суровой решимостью и в полном молчании. Наконец между нами осталось от силы шагов двадцать, и в нас принялись метать копья. Одно вонзилось в днище нашей лодки, едва не задев мою ногу. Каменные стены между тем сошлись настолько близко над головами, что я прекратил стрелять, поскольку не видел, куда целиться, и, не желая впустую переводить патроны, решил сохранить немногие оставшиеся для отражения последнего нападения.
Наша лодка наконец-то уткнулась носом в илистый берег возле болота. Те валлу, что не пострадали от моих пуль, предприняли героическое усилие, пытаясь настичь нас; в ярком солнечном свете над окрестной равниной я видел, как они таращат глаза и высовывают языки, точно утомленные собаки.
— Хватайте вещи, и бежим! — Выкрикнув это, я сам подобрал двустволку и прочее и выпрыгнул из лодки.
Остальные кинулись за мной. Сдается мне, в лодке не осталось ничего, кроме весел. Я побежал вправо вдоль кромки болота, а остальные устремились следом. Ярдов через пятьдесят я опустился на невысокий пригорок, почувствовав, что ноги меня больше не держат, залег и стал смотреть, что будет дальше. Признаться, я вымотался настолько, что готов был умереть, только бы не бежать дальше.
Мы шестеро сгрудились вместе, дожидаясь нападения; лично я не сомневался, что оно последует. Однако валлу повели себя непредсказуемо. Какое-то время они просто сидели в своей лодке, явно переводя дух. Затем, впервые за весь долгий срок погони, преследователи изволили заговорить и осыпали нас оскорблениями; сильнее всего доставалось нашим четверым гребцам, последователям Хоу-Хоу, которым среди прочего кричали, чтобы те не смели идти дальше, иначе они умрут, как умер Иссикор, отважившийся покинуть земли валлу. Один из гребцов, уязвленный попреками, вскочил и ответил врагам, что им лучше позаботиться о себе самих, ведь многие из них уже погибли, и пусть они пересчитают свои ряды, если не верят.
На сие справедливое замечание ответить им было нечего. Кто их послал в погоню за нами, валлу тоже не открыли. Присвоив себе нашу маленькую лодку, они сложили туда бездыханные тела тех, кого сразили наши с Хансом пули, и медленно двинулись обратно против течения, увлекая наше суденышко за собою. Я в последний раз видел тогда эти прекрасные, но исполненные религиозного пыла лица, в последний раз лицезрел живое и наглядное напоминание о треклятой стране, где чуть-чуть не погиб и едва не остался узником до конца своих дней; по чести сказать, уж и не знаю, какая участь была бы хуже.
— Баас, — окликнул меня
