Глава 68
— В некоторых отношениях, — сказал Нур, — Церковь Второго Шанса и учение суфиев сходятся. Шансеры, однако, используют другие технические термины, что может дать тебе основание думать, будто речь идет о совершенно различных вещах.
Конечная цель у шансеров и суфиев одинакова. Если отвлечься от различий в терминологии, оба учения гласят, что личность индивидуума в будущем сольется с личностной Универсальностью. То есть с Аллахом, с Богом, с Творцом, с Реальностью — можешь именовать ее как угодно.
— И это означает, что индивидуальная сущность аннигилируется?
— Нет, она сливается. Аннигиляция — разрушение. В слиянии индивидуальная душа, или «ка», или «брахман», становится частью Вселенского «Я».
— А это значит, что индивидуум теряет свое самосознание, свою индивидуальность. Он что же — больше себя не ощущает?
— Да, но он становится частицей Великого «Я»! Что такое потеря самосознания у индивидуального существа в сравнении с обретением самосознания Бога?
— Это наполняет меня ужасом. С тем же успехом можно просто помереть. Раз ты уж больше не осознаешь себя как индивидуальность, значит, ты умер. Нет, не понимаю, почему буддисты, шансеры, индуисты, суфии считают такое положение вожделенным. Без самосознания индивидуальность воистину мертва.
— Если бы ты испытал тот экстаз, который суфии испытывают на одной из стадий своего духовного развития — стадии отключения, — ты бы понял. Разве может человек, слепой от рождения, преисполниться экстазом, который испытывают зрячие, глядя на великолепный закат?
— Вот в том-то и дело, — отозвался Фрайгейт, — что у меня были подобные мистические состояния. Даже трижды.
Одно из них имело место, когда мне было двадцать шесть лет. Я тогда работал на металлургическом заводе. В томильном колодце, где краны поднимают огромные отливки из изложниц, куда льется жидкий металл из открытых плавильных печей. После очистки остывающие отливки опускаются в нагретые газом томильные колодцы, где их снова нагревают докрасна. Отсюда они идут на прокатные станы.
Так вот, когда я работал в колодцах, мне привиделось, будто отливки — это души. Погибшие души в пламени чистилища. Их отправляют туда, где под страшным давлением им придается форма, приемлемая для Небес. Точно так же гигантские прокатные станы обминают отливки, придавая им различные формы, оставляя на концах болванок плохо очищенные места, которые и отсекаются напрочь, так и души формируются и очищаются.
Однако все это к теме нашего разговора имеет весьма отдаленное отношение. Или все-таки имеет?
Так или иначе, но однажды я стоял возле огромных ворот томильного цеха, стоял просто так, чтоб немного перевести дух. Глаза мои глядели туда, где напротив помещались томильные печи. Не помню, о чем я думал тогда. Возможно, о том, как я устал от работы в этой ужасающей жаре, от тяжкого труда за ничтожную заработную плату. Весьма вероятно, что меня волновал вопрос, стану ли я известным писателем.
Все мои рассказы возвращались ко мне, хотя от редакторов я время от времени получал одобрительные и даже ободряющие отзывы. Уитт Барнет — соредактор очень престижного, но известного своими скудными гонорарами журнальчика «Истории» — дважды чуть было не купил мои опусы, но так как его жена была против, он перекинул их мне обратно.
Так вот, я стоял, глядя на отвратительное безобразие заводской площадки, вовсе не располагающее к приятным мыслям и мистическим озарениям. Я был в дурном настроении, в очень дурном. А железнодорожные пути, серая металлическая пыль, покрывающая и грязь под ногами, и каждый предмет во дворе, огромное безобразное здание, где стояли плавильные печи, дым, который ветер гонял по всему пространству площадки, кислый запах этого дыма — все это весьма содействовало углублению ощущения безнадежности.
А затем все изменилось внезапно и необъяснимо. Изменилось в одно мгновение. Я не хочу сказать, что безобразие окружающего мира исчезло, уступив место красоте. Картина была столь же серая и мерзкая, как и раньше.
Но я как-то вдруг ощутил, что Вселенная устроена правильно. И что все будет хорошо. В перспективе произошел какой-то незначительный сдвиг. Ну, я бы сказал вот так: мне показалось, что Вселенная состоит из бесконечного числа хрустальных кирпичиков. Они были почти невидимы, но все же не совсем. Я увидел их грани, хотя как-то призрачно.
Эти кирпичики были уложены так, что образованная ими поверхность не была абсолютно ровной. Как будто их укладывал не Бог, а пьяный каменщик. Однако сейчас, при том крошечном сдвиге перспективы, я обнаружил, что кирпичики двигаются, что они сами выравнивают поверхность стены. Порядок был восстановлен. Дивный порядок и дивная красота. Космическое здание больше не было плохо спроектированным строением, которое годилось лишь на то, чтоб местные инспектора по планировке территории обрекли его на снос.
Я почувствовал экзальтацию. На какое-то мгновение мне приоткрылся вид на базовую структуру мироздания. Без известки, назначение которой — выравнивать и скрывать неровности, чтоб стена казалась гладкой и ровной.
Я знал, знал, что Вселенная устроена справедливо. То есть что мое место в ней правильно и что я тоже правильный. Я гожусь. Знал, что хотя я и живое существо, но тем не менее я положен в то место, которое мне подходит и для меня предназначено.
Более того, я внезапно понял, что я всегда годился. Просто до этого момента я думал, что мне нет места, что я по каким-то параметрам слишком отличаюсь от остальных кирпичиков. Но этого быть не могло. Все кусочки мозаики, все кирпичики, они все не выровнены, но все годятся.
Вот в чем была моя ошибка! Нет, каждый занимал свое место. Это просто мое видение, мое понимание вещей были неверны. Если угодно, можно назвать это аберрацией.
— И сколько же продолжалось это состояние? — спросил Нур.
— Несколько секунд. Но потом я долго чувствовал себя отлично, чувствовал себя счастливым. На следующий день я снова вспомнил об этом… откровении… но его благодетельный эффект уже прошел. А Вселенная опять стала структурой, построенной неким постоянно пьяным каменщиком. А может, хитрым и подлым подрядчиком.
И все же были моменты…
— А другие откровения?
— Ну, второе можно не считать. Оно было результатом марихуаны и зависело не от меня. Видишь ли, за всю свою жизнь я выкурил с полдюжины сигарет с травкой. Это случилось на протяжении тысяча девятьсот пятьдесят пятого года, еще до того как молодежь всерьез принялась за наркотики. В те времена марихуану и гашиш курили преимущественно в богемных группах в больших городах. И черные и мексиканцы в их гетто.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
