Я молчал.
Итемпас никогда не был подобен Нахадоту. Наха выбирал смертных возлюбленных, как цветы на лугу, и так же легко с ними расставался, когда они увядали или когда на глаза ему попадался более занятный цветок. Ну да, конечно, он их на свой лад любил, но постоянство и непреклонность в любви не были ему свойственны.
Что же до Итемпаса… Он не влюблялся легко, но уж если это случалось, то навсегда. Он обратил свой взор на Шахар Арамери, свою верховную жрицу, когда Нахадот и Энефа перестали желать его. То есть нет, они по-прежнему любили его, но друг дружку все же любили чуточку больше. Только для Итемпаса все это выглядело как самая темная преисподняя. Тогда-то Шахар и предложила ему свою любовь, а он принял ее, потому что его разум руководствовался логикой, а любая малость все же лучше, чем совсем ничего. А потом, решившись любить и лелеять ее, он подправил собственные правила в достаточной мере, чтобы подарить ей сына. Он полюбил этого сына и целых десять лет оставался в своей смертной семье. Он вполне был бы счастлив с ними до конца их быстротечных жизней, длящихся всего мгновение ока по сравнению с вечностью богов. Велика важность!
Он оставил их лишь потому, что Наха и Энефа убедили его: этим смертным без него будет лучше, чем с ним. А сделали это Наха с Нефой лишь потому, что кое-кто им солгал.
«Всего-то безобидная шуточка», – думалось мне тогда. Она повредит разве что смертным, да и тем не особенно сильно. Шахар обладала высоким положением и достатком, и, как все смертные, они с сыном отлично умели приспосабливаться к обстоятельствам. Они в нем не очень-то и нуждались.
Всего-то безобидная шуточка…
«Единственного виновника не найти», – сказала дочь Итемпаса.
Я закрыл рот, пытаясь избавиться от застарелого, въевшегося вкуса вины.
Так и не дождавшись от меня ответа, Ликуя заговорила вновь:
– Что касается того, каков он теперь… – Мне показалось, что она пожала плечами. – Он упрям, горд и хоть кого выведет из себя. Из тех, кто способен сдвинуть небо и землю, лишь бы заполучить желаемое. Или чтобы защитить тех, кто им небезразличен.
Да, именно таким я его и помнил. Знать бы еще, где та неприметная грань, за которой трезвый ум сменяется безумием, и наоборот? Должно быть, ее совсем легко перешагнуть. Особенно если речь идет о многих столетиях.
– Я хочу повидать его, – прошептал я.
Ликуя некоторое время молчала.
– Я ни за что не позволю тебе причинить ему вред, – заявила она.
– Да не хочу я ничего ему причинять… – начал я и запнулся, припомнив, как мне этого хотелось во время нескольких наших последних встреч. Ликуя наверняка была об этом наслышана. Я поморщился и добавил: – В этот раз я точно ничего с ним не сделаю. Обещаю.
– Обещание плута…
Я заставил себя поглубже вдохнуть, кое-как смиряя собственный нрав. Потом выпустил воздух, но удержал в себе уже заготовленные гневные слова. То, что я о ней думал, оказалось в корне неправильно. «Смертная. Низшее существо». И то, что я заставлял себя относиться к ней с уважением, тоже было неправильно. Она такое же дитя Троих, как и я.
– Я не в силах дать такое обещание, которому ты бы поверила, – сказал я наконец и с облегчением убедился, что сумел не повысить голос. – И, если уж на то пошло, тебе незачем мне верить. Я лишь обязан держать слово, которое даю детям, да и то не уверен, что это по-прежнему считается. Все, что я собой представляю, уже не таково, как прежде.
Я отвернулся к окну и стал смотреть на городские огни внизу.
Нахадот, если того желал, мог слышать любое слово, произнесенное в ночи…
– Пожалуйста, разреши мне с ним повидаться, – сделал я новый заход.
Она пристально разглядывала меня.
– Тебе следует знать, что его магия срабатывает лишь при определенных условиях. И ее точно не хватит, чтобы остановить случившееся с тобой. Не в его нынешнем состоянии.
– Знаю. Как и то, что ты должна его всячески ограждать. Делай, что считаешь нужным. Но если это возможно…
В оконном стекле смутно угадывалось ее отражение. Вот она медленно кивнула, как если бы я благополучно прошел некое испытание.
– Возможно. Обещать, конечно, ничего не могу, ведь он просто может не захотеть тебя видеть. Но я с ним поговорю. – Она помедлила и добавила: – И я бы предпочла, чтобы Ахаду ты не докладывал.
Я удивленно покосился на нее. Мои чувства еще не окончательно притупились, и запахи я, во всяком случае, различал. Так вот, от нее, точно выветрившимися духами, тянуло Ахадом: сигары, горечь и всякие чувства, липкие, как загустелая кровь. Запаху было уже несколько дней, но она с ним встречалась, была с ним рядом, касалась его.
– Я думал, у вас с ним что-то есть, – сказал я.
Она приличия ради изобразила смущение.
– Я вроде как нахожу его привлекательным. Это не «что-то».
Я озадаченно покачал головой:
– Не устаю удивляться, что в нем нашлось достаточно души, чтобы стать отдельным и самостоятельным существом. И что ты в нем нашла?
– Ты его совсем не знаешь, – Некая толика резкости в ее словах ясно сказала: это «что-то» намного сильнее и глубже, чем она старается изобразить. – Он не спешит тебе открываться. Он когда-то любил тебя, и ты можешь его ранить, как никто другой. Так вот, то, что ты о нем думаешь, очень мало соответствует тому, что он на самом деле собой представляет.
Я даже чуть отпрянул, удивленный ее горячностью. Боги благие, она до того походила на Итемпаса, что мне было физически больно.
– Я не дурной, – сказал я. – Он еще не скоро отойдет от привычек былой жизни. И до тех пор я буду с ним настороже.
Меня подмывало предупредить ее, насколько осторожной ей следует быть с Ахадом. Он же зародился из сущности Нахадота в самый темный его час, его вскормили страданием и облагородили ненавистью. Ему нравилось причинять боль. И по-моему, он даже не сознавал, каким чудовищем является.
Однако ее раздражение послужило мне неплохим предупреждением. Ее явно не интересовало, что еще я имею сказать насчет Ахада. Она собиралась составить о нем представление без чьей-либо помощи. Я не мог ее за это винить: мое мнение трудно было назвать беспристрастным.
Я совсем не ощущал усталости, но Ликуя определенно притомилась. Я снова отвернулся к окну. Пусть спит. Постепенно ее дыхание стало ровным и медленным, задавая успокаивающий ритм моим размышлениям. Гуляки в общей комнате наконец-то заткнулись, и я словно остался с ночным городом наедине.
Если не считать Нахадота, чье отражение беззвучно возникло в оконном стекле рядом с моим.
Я не удивился его появлению и улыбнулся бледному мерцанию его лица, не торопясь оборачиваться.
– Давненько не виделись, – сказал я.
Его выражение едва заметно изменилось: тонкие и безупречно очерченные брови чуть сдвинулись к переносице. Я хихикнул, угадав его мысли. «Давненько» в нашем случае означало два года. Едва заметный промежуток времени для бога. Я когда-то мог проспать дольше.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
