Но, найдя все это, художник не может остановиться, успокоиться. Его начинают мучить новые идеи, новые поиски, и, стало быть, ему необходимо новое одиночество. Художественное творчество требует индивидуального, неповторимого общения с миром.
Не имели бы мы той самой, до боли знакомой пушкинской поэзии, если бы не было в его жизни михайловских просторов за окном. И Аксакова бы не имели, и Гончарова, и Чехова, если бы они черпали вдохновение в домах творчества Литфонда и смотрели бы вечером одни и те же передачи… (I, 32)
(1994)
Есть два пути в творчестве – через общее увидеть частное и, наоборот, в капле увидеть отражение неба. Мне интересно второе… (I, 61)
(2000)
Когда занимаешься творчеством, тебе легче, чем другим. Ведь Господь помогает тебе таким образом, что всю свою энергию, фантазию, способность к погружению перерабатываешь в делание.
А у человека, не обладающего творческими способностями, нет точки приложения своих духовных и душевных сил. Написать он об этом не может, воссоздать в пластическом образе тоже.
Ему остается копить все внутри себя, не всегда даже имея надежду поделиться с близкими людьми, что ужасно, ведь только разделенная радость – радость полноценная. (II, 34)
(2000)
Любое творчество держится на абсолютно ювелирном и фантастическом мастерстве, на ремесле, которое я чрезвычайно ценю, особенно в последнее время.
Сейчас у меня возникает желание сделать спокойную и продуктивную паузу, до момента, пока внутри не защемит настолько, что я не смогу не говорить. Если этого не возникает, то не нужно себя насиловать. Нужно заниматься делом, читать.
Для меня крайне важно также то, что я могу говорить только на тему, внутри которой возможна импровизация. Если я привязан к сюжету настолько, что не могу сделать ни шагу в сторону, то фильм выйдет холодным.
Интервьюер: А с Вами такое бывало?
Стараюсь не допускать этого. Но бывало.
Бывало, что я переснимал все.
Я не хочу браться за картину, где могу оказаться заложником материала.
Своего рода время «икс» наступает само по себе, верно?
Да. Это как пельмени.
Нахожу этот пример довольно точным. Когда ты очень голоден, то закидываешь вариться пачку пельменей, в которой пятнадцать – двадцать штук. А так как ты очень хочешь есть, то нетерпеливо стоишь над кастрюлей и хватаешь тот, что всплыл первым…
Вот они сейчас варятся в этой кастрюле, мои восемь или десять планов. Причем я знаю, что если «приготовить» их правильно, то останется единственно возможный.
И тогда – вперед!
Во всяком случае, я чувствую, что сейчас у меня вырастает какая-то более глубокая мысль, нежели просто кино про что-то. (II, 32)
(2004)
Вопрос: Насколько Вы свободны в своем творчестве?
При всей простоте вопроса ответ на него очень труден…
У нас была такая притча маленькая в кино: если сняли хороший фильм – его снял министр Ермаш, а если плохой – то режиссер такой-то. Но как бы ни складывались обстоятельства, все равно ты обязан сказать: я делаю так, потому что я за это отвечаю. И никто за это, кроме меня, отвечать не будет.
Это трудно, но это единственный выход. (I, 104)
ТЕАТР
(1980)
Интервьюер: Ваше отношение к театру?
Очень люблю театр, чем дальше, тем больше.
Но меня утомляет в сегодняшнем театре отсутствие декораций, какие-то алюминиевые конструкции, актеры, собственноручно передвигающие мебель… Я стосковался по театру с декорациями, чтобы после каждой картины падал занавес и шли бы перестановки. Мне хотелось бы дойти в театре до «гиперреализма». Если люди на сцене едят, в зале должен быть запах еды.
Хотел бы поставить в театре «Дядю Ваню» Чехова, но для этого мне понадобилось бы выстроить на сцене весь дом – огромный, комнат в двадцать шесть, – но в этих комнатах люди не живут, они заброшены, захламлены, а все действие происходит на маленьком пятачке…
А безликая условность в театре, по-моему, не достоинство, а стремление к ложно понятой «современности». Ведь пожилого человека мы уважаем за то, что он пожилой, а не за то, что он, натянув джинсы, пытается поспеть за молодыми… (I, 12)
(1984)
Вопрос: Пробовали ли Вы себя в театре?
С этого, собственно, началась моя биография.
Для меня не существовало проблемы – кем быть. В школьные годы поступил в детскую студию, которая функционировала в ту пору при Московском драматическом театре имени К.С. Станиславского. Участвовал в нескольких спектаклях тогдашнего репертуара.
В настоящий момент очень хочу попробовать себя в качестве театрального режиссера. Говорят, в моих картинах появилась театральность. Возможно. И я не считаю это недостатком.
Год назад у меня была идея поставить в кино и театре одну и ту же пьесу с одними и теми же актерами. При этом спектакль решить как можно более кинематографично, а фильм – возможно более театрально. То есть решить на одном и том же драматургическом материале разные художественные задачи.
Мой эксперимент закончился только фильмом – «Без свидетелей». Правда, снимались те же самые Михаил Ульянов и Ирина Купченко, с которыми репетировали мы в Театре имени Евг. Вахтангова.
Почему не дошел до премьеры спектакль?..
Мы не нашли общего языка с главным режиссером этой талантливой труппы. Знаете, как это бывает, когда собеседники говорят каждый по-своему, когда отдельные слова понимаешь, а в смысл они не складываются. (II, 7)
(1984)
Мне по-настоящему интересно в театре, когда время на сцене воспринимается как реальное время в зрительном зале, когда пауза, которая существует между персонажами, становится абсолютно адекватной той паузе, которая существует в зрительном зале. И если реальность конкретного времени суметь продлить, то чем длиннее она будет, тем более интересным станет спектакль, возникнет то живое, чего нельзя заменить ни званиями, ни титулами, ни академизмом. И тут никакое режиссерское шаманство не поможет…
Моя мечта – взять очень известную пьесу великого драматурга, скорее всего русского драматурга (не Шекспира, не Мольера, где можно надеть парики, взять шпаги и называть друг друга «сэр»), а взять пьесу Островского и сыграть ее, как написано.
Не сочтите меня ретроградом, но мне именно этого не хватает сегодня в театре. Я не знаю, сумею ли это сделать, но если кто-нибудь сделает, я обе руки подниму за такой спектакль. (I, 19)
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
